Детские и школьные годы. Воспоминания и размышления

Детские и школьные годы. Воспоминания и размышления
Александр Борисович Белоголов

Автор в свободном стиле повествует о жизни и быте небольшого сибирского города в пятидесятые-шестидесятые годы ХХ века. Не придерживаясь хронологии событий, он через отдельные эпизоды раскрывает суть произошедших в нашей стране событий и приводит свои мысли и заключения об этих событиях с точки зрения пожилого человека и жителя современной России. Повесть может быть интересна для читателей любого возраста.

Я проснулся и открыл глаза. Ставни на окнах были закрыты, но через длинную вертикальную щель в одной ставне в комнату врывался веселый солнечный луч, в котором плясали тысячи пылинок (для дома с печкой и почти что сельским укладом жизни это обычное дело). Я подал голос, но к моему удивлению, никто не отозвался и ко мне не подошел. Раньше такого никогда не было, и меня охватил страх, что меня бросили. Я укрылся одеялом с головой, надеясь чего-то дождаться под такой надежной защитой. Но теперь проснулось моё пи-пи, которое ждать не желало. Я еще немного потерпел, и со слезами на глазах бросился в сени, а из сеней на крыльцо. И здесь всё моё существо охватила неуемная радость. Оказалось, что всё в порядке, и всё на месте. Ярко сияет летнее солнце, по двору ко мне идет улыбающаяся бабушка, на крыльце сидит и умывается кошка Мурка, а возле своей конуры сидит, и немного склонив голову набок, смотрит на меня собака Тузик. И наконец-то можно сделать пи-пи прямо с крыльца. И еще меня охватывает гордость, что я сам сумел вывернуться из такой сложной ситуации. Это мои самые первые воспоминания с тех пор, как я начал себя осознавать.

Событие это имело место в нашем старом доме на улице Мастерской. Этот дом построил дед Петя в 1939 году. Из-за недостатка средств дом был построен как времянка – с засыпными стенами, которые делаются из двух рядов досок, а между ними для утепления засыпаются опилки. Дед каждую осень добавлял в стены опилки и утрамбовывал их специальной палкой. Благо, лесопилка была недалеко, и опилки можно было брать в неограниченных количествах. Все дома на нашей улице, как и на всех остальных, были обязательно со ставнями, которые на ночь закрывали и зимой и летом, и еще обязательно закрепляли крепкими металлическими накладками, которые фиксировались с внутренней стороны дома. Так что, пробраться в дом, с учетом крепкой входной двери, было не так-то просто. И каждый дом был обязательно с мощными воротами и кованым кольцом на калитке – для вызова хозяев.

Дед и мой папа беспокоились, что дом долго не простоит, и в конце пятидесятых годов начали строить новый, бревенчатый дом на своем же участке, со сдвигом в сторону огородов. Помнится, что средств на эту стройку тоже катастрофически не хватало. Папа продал на рынке свой фронтовой бинокль, аккордеон и что-то ещё. А старый дом благополучно стоит до сих пор, и в нем живут люди.

На нашем краю улицы дома были только на одной стороне, так как на другой стороне, под горкой было озеро, из которого брали воду для полива огородов и других хозяйственных нужд. С улицы, находящейся на возвышении перед озером, открывался прекрасный вид на Манутские горы и каньон реки Ия между ними. Весной на горах расцветал багульник, и склоны окрашивались в розоватый цвет.

Местные аборигены – буряты не зря выбрали это место для своего поселения и дали ему название Тулун, что в переводе с бурятского языка означает «мешок». Очень меткое название, так как Тулун со всех сторон окружен горами-отрогами Саян и рекой Ия, которая образует своеобразную петлю вокруг города. За озером был большой луг, на котором пасли коров, и были коновязи и круговой ипподром, на котором раз в год, во время ярмарки, проводили лошадиные скачки на тележках. На ярмарке, которую почему-то называли выставкой, устраивались многочисленные торговые точки с промышленными товарами. Было много китайских товаров хорошего качества. Мама с бабушкой, помнится, купили «вечные» шторы, скатерть и расписной стеклянный кувшин. Этот кувшин, если не расколотили, до сих пор «живет» у брата Анатолия на их фазенде. На выставку-ярмарку собиралось множество народа, многие приезжали на лошадях (по-видимому, из ближайших сел), которых привязывали к коновязям.

В мои дошкольные годы электричества на улице не было. Жили с керосиновыми лампами. Ламп в нашем доме было две. Одна, обычная лампа ставилась на специальную полочку на кухне, вторая – «молния» подвешивалась к потолку в большой комнате. Дед Петя раз в неделю ходил покупать керосин, чистил и заправлял лампы. Большим дефицитом были ламповые стекла. Мой папа и его друг дядя Гоша придумывали разные способы увеличения срока службы стекол. Вешали на край стекла булавки, загнутые гвозди и прочие железки. Помогало ли это – не знаю.

Электрификация, скорее всего, была сделана, когда я пошел в первый класс. Помню, что делали это, как тогда говорили «миром». Собрались мужики с улицы, быстро выкопали ямы, под руководством какого-то дяди поставили столбы, ну, а провода уже натягивали электромонтеры. И всё было сделано очень быстро.

Почти каждое лето, во время июльской жары, наша река Ия разливалась из-за таяния снегов и проливных дождей в горах Саянах. При этом мимо наших домов начинала протекать полноводная река, так как наше озеро представляло собой часть старого русла реки, которая изменила свое течение в незапамятные времена. Мама, помнится, использовала эту ситуацию, чтобы постирать и прополоскать бельё. Вообще, бельё стирали и полоскали дома, но несколько раз в год возили полоскать на реку, так как до реки было недалеко – около километра. Зимой городские власти устраивали на льду реки помещение с печкой и длинной прорубью, в которой хозяйки полоскали белье.

Никакого водопровода в городе, за исключением городской бани, не было, и люди выкручивались, кто как мог. Ходили на реку с вёдрами и коромыслами, устраивали колодцы, и еще воду развозили водовозы на лошадках с бочками. Зимой на реке постоянно поддерживались проруби для набора воды. У нас в огороде был колодец со срубом из лиственницы, но воду использовали, в основном для полива, а для питья папа или дед заказывали водовоза. Почему-то считалось, что колодезная вода не очень полезна для человеческого организма. У ближайших соседей колодцев не было. Я, когда стал постарше, перетаскивал привезенную водовозом воду ведром в домашнюю бочку, а дед в это время приглашал водовоза к столу, и чем-то его угощал.

Когда половодье заканчивалось, вода в нашем озере нагревалась и в нем с удовольствием купались дети, а иногда и взрослые. И я научился плавать именно в этом озере. В последние годы, насколько мне известно, из разговоров с моим старым другом – тулунчанином, таких разливов реки уже не происходит, и сама река начинает мелеть. Всё это результат деятельности человека, когда по берегам реки безжалостно вырубались леса под девизом «стране нужен лес». Аналогичная ситуация складывается и с другими сибирскими реками, да и озеро Байкал в последние годы, как сообщалось в СМИ, также начало мелеть.

Где-то в конце пятидесятых годов начали строить новый дом. Дед с папой купили где-то неподалеку бревна для дома и их привозили на наш участок колесным трактором, просто волоком, по несколько бревен за одну поездку. Мне разрешили сделать пару рейсов в кабине трактора вместе с водителем, которого звали Аркадием, который сказал, что трактор немецкий – трофейный. Мама пыталась меня не пустить, объясняя, что от тракторного запаха меня будет тошнить, но как раз запах работающей машины мне очень нравился. А мама всю свою жизнь плохо переносила различные технические запахи, и длительная поездка на автобусе для нее была серьезным испытанием. Что же касается общения с трофейной немецкой техникой, то, как мне кажется, начиная с той поездки на тракторе, всё время приходилось сталкиваться с трофейной техникой. На подземной линии связи между Москвой и С. Петербургом в течение многих десятилетий работали кабели связи немецкого производства, выкопанные из грунта в Германии по окончании Великой Отечественной войны по репарациям. Было и другое оборудование, полученное по репарациям. У секретаря производственной лаборатории, в которой я проработал много лет, была пишущая машинка «Ундервуд» с замененным на кириллицу шрифтом. У меня в лаборатории до двухтысячных годов был в работе сверлильный станок, выпущенный в городе Штутгарте в 1938 году. На шильдике станка была свастика, а по документам он числился как «станок особых поставок». Да и в моей домашней коробке с разными винтиками и гаечками до сих пор можно найти стальные винтики, покрытые медью, от немецкого трофейного оборудования связи В-200.

В новом доме были устроены кухня с большой русской печкой и плитой, столовая и две комнаты. Были, разумеется, и сени с выгороженной кладовкой и веранда. Печка была с двумя «зеркалами» (чугунными плитами, встроенными в стенки печки вместо кирпичей) в каждой комнате. Когда в сильные морозы печку интенсивно топили, зеркала нагревались докрасна. Помнится, однажды брат Толик пробегал мимо топящейся печки, запнулся и упал, опершись рукой на раскаленную дверцу топки. На дверце были выпуклые буквы ИЗТМ (Иркутский завод тяжелого машиностроения), которые выжгли на ладони братика своеобразное тавро, которое долго заживало. В столовой стоял большой и очень тяжелый стол еще дореволюционного производства, что определялось по намертво приклеившимся к крышке стола газетам с буквами ять и прочими признаками старой орфографии.

В те годы (начало шестидесятых) мой папа имел обыкновение читать газеты во время обеда. Я, естественно, газет не читал – было неинтересно. Это время было насыщено различными политическими событиями: разгар холодной войны, распад колониальной системы и освободительные войны в Африке, и прочие дела. Чтобы во всем этом ориентироваться папу купил и повесил на стене в столовой большую политическую карту мира. И когда по радио передавали о каких-либо событиях, мы все смотрели на эту карту, идентифицируя событие и место, где оно происходит. Еще и в столовой, и в комнатах висели портреты детей и взрослых. Наверное, это было очень модно, так как портреты были практически в каждом доме, а на рынке работали мастера, которые из фотографии любого качества изготавливали портрет. Сервис пользовался большим спросом. У нас все портреты папа сделал сам. Была еще одна повальная мода – коврики, нарисованные на клеенке, которые вешали на стены. Понятно, что эта «мода» была следствием определенной послевоенной бедности населения. Даже дед Петя, в принципе равнодушный к таким вещам, как-то не устоял и купил такой коврик, на котором была нарисована украинская хата под соломенной крышей. Скорее всего, эти коврики мазали по трафаретам. После долгих обсуждений коврик всё-таки повесили на стену возле кроватки Толика. Через несколько лет папа как-то по случаю купил настоящий шерстяной ковер аналогичного размера, а украинская хата куда-то испарилась.

У нового дома, как и у старого, были устроены мощные ворота с калиткой, врезанной в одну из створок ворот. На землю, вдоль ворот укладывалась доска, препятствующая проникновению кур и цыплят за ворота. Я, помнится, был уже старшеклассником, когда зимним днем взялся чистить снег у ворот, приоткрыв их створки. А тяжеленную, промерзшую доску поставил вертикально, чуть-чуть прислонив ее к одной из створок. В это время откуда-то пришла бабушка, и, увидев, что створки приоткрыты, не стала открывать калитку, а протиснулась между створок. И поставленная мною кое-как доска, естественно, обрушилась ей на голову. Бабушка ойкнула и упала, а доска упала на нее. Всё, слава богу, обошлось благополучно, так как бабушка была в зимней шапке и зимней одежде. Ее только слегка оглушило. Спрашивается – зачем я сделал этот братоубийственный снаряд. Ответ прост – ни ума, ни опыта не хватало.

Летом 1956 года дядя Леша и тетя Тома – дочь бабушки Аси и деда Пети привезли к нам своих детей Сашу и Люсю на весь учебный год, так как тете Томе нужно было заканчивать учебу в институте, и времени на детей у нее не было. С 1 сентября мы стали учиться в одной школе. Саша пошел в 7 класс, я – во 2-ой, а Люся – в 1-ый. Дома остался только мой младший брат Толик, которому было только 5 лет. С этим делом были небольшие проблемы, так как нам – ученикам нужно было после занятий в школе делать домашние задания, а Толик постоянно подбивал всех поиграть. Он даже иногда прятал наши тетрадки и книжки, чтобы мы не могли делать уроков. Конечно, мы во что-то играли (в какие-то простые игры). К нам часто приходил мамин младший брат Виталий, который был одного возраста с Сашей. И они вдвоем меня всегда обыгрывали (наверное, жульничали), иногда доводя до слез.

Когда Люся и Саша жили у нас, Саша был «первый парень на деревне». Во-первых, он один в нашей школе ходил в настоящей школьной форме – с ремнем и фуражкой с кокардой. Во-вторых, он повидал много такого, чего нам – провинциалам и не снилось, и умело рассказывал о больших городах, самолетах и трамваях, марках автомобилей и прочих интересных вещах. Девочки его возраста, как мне помнится, просто млели. А нас – малышей обучал, как у нас говорили «соромским», т.е. не очень приличным песенкам и стишкам. Люся также сумела себя проявить в этот учебный год. Она без всякого труда прошла тестирование и стала учиться игре на скрипке в студии при школе, и уже на школьном новогоднем празднике играла со сцены «Во поле берёзонька стояла». Эти занятия навсегда связали ее с музыкой и определили всю трудовую деятельность. Меня, помнится, тоже водили на тестирование, с которого с треском отправили домой из-за отсутствия каких-либо способностей.

Летом 1957 года у нас на дворе появились какие-то незнакомые люди с большим количеством багажа, среди которого были совершенно непонятные вещи. Как я теперь понимаю, это были геодезические приборы и какое-то оборудование. Этих людей гостеприимно приняли, и они разместили свои вещи, поставив во дворе палатку. Среди них были одна или две женщины, и их как-то разместили на ночлег. Помнится, что между приезжими и нашими взрослыми шли разговоры с постоянным упоминанием слов «Братск», «Иркутск», «Братская ГЭС», «ЛЭП». Я ничего этого не понимал, и мне было неинтересно. Хорошо помнится только то, что меня посылали с неким дядей Ромой из числа приезжих показать, где находятся почта, сберкасса и еще какие-то государственные службы. Мне было уже 9 лет, и я всё это знал. Дядя Рома купил и подарил мне какую-то художественную открытку, что-то на ней написав. Что он написал, я не помню, а открытка со временем затерялась. Об этом эпизоде мы с мамой разговорились спустя лет пятьдесят. Мама рассказала, что это были изыскатели строительства Братской ГЭС, а попали они к нам по рекомендации дяди Леши – отца Саши и Люси. Он приезжал к нам после окончания учебного года, чтобы забрать детей домой – в Краснодар. Из Москвы в Иркутск он летел самолетом и в самолете разговорился с этими изыскателями, которые поведали, что им предстоит попасть в какой-то неведомый Тулун и как-то там обосноваться, чтобы приступить к выполнению ответственной работы. И дядя Леша успокоил их, объяснив, что в Тулуне живут обыкновенные люди, и дал наш адрес. Всё-таки я думаю, что это были изыскатели не Братской ГЭС, а знаменитой ЛЭП-500 Братск – Иркутск, о которой композитор Пахмутова написала одноименную песню, т.к. ГЭС в это время уже строилась.

В Тулуне, когда я был маленьким, проживали прибалты, депортированные (сосланные) в Сибирь после окончания войны за противодействие советской власти. Точно знаю, что были латыши и эстонцы. Одна эстонская семья проживала на нашей улице, буквально через один дом от нашего дома. Как мне помнится, отношения с ними были вполне нормальными, хотя мужчина – глава семейства на русском языке почти не говорил. В этой семье были дети примерно нашего возраста, и они быстро адаптировались к окружающей обстановке, изучая русский язык в играх со сверстниками. Эта семья вернулась на родину где-то в конце пятидесятых годов. На прощанье устроили «отвальную», пригласив всех ближайших соседей. Несколько раз присылали с родины письма с фотографиями и даже посылки с яблоками, которые у нас не росли. Насчет того, что яблоки не росли – не совсем правильно. На юге Сибири растут дикие яблони. Каждое яблочко размером с горошину. Кислятина страшная. Но после крепких ночных сентябрьских заморозков эти яблочки становятся желто-прозрачными и очень вкусными.

В те же годы (конец пятидесятых), точно, я, разумеется, не помню, произошло еще одно знаковое событие. В нашей семье не стало коровы, и всем обрезали огороды. Бабушка Ася с дедом Петей всегда держали корову, что при наличии большого огорода обеспечивало сытую жизнь, если, конечно, не лениться. Тогдашнее руководство нашей страны выступило с инициативой о том, что советские люди должны расти духовно, а не ковыряться в огородах и в хлевах. А что касается хлеба насущного и пропитания, то государство всех обеспечит. Наверное, на эту тему были выпущены какие-то постановления, так как эту идею начали реализовывать. Я, своим детским умом, был очень далек от понимания происходящего, но указанная тема постоянно звучала по радио и поэтому всё хорошо запомнилось. Во всяком случае, по дворам стали ходить какие-то люди, описывая крупный рогатый скот, который нужно было сдать государству. Как и куда увезли, или увели корову, я не помню, но чувства у меня были противоречивые. С одной стороны, бабушка перестала меня мучить, заставляя пить парное молоко или свежие сливки, которые мне не нравились. С другой стороны, не стало своих творога, масла и прочих вкусняшек. Взрослые погрустили, а потом успокоились, так как основная нагрузка по хозяйству лежала на бабушке с дедом, а им было уже далеко за 60 лет. Бабушка, правда, успокоилась не сразу, и завела козу Маньку, но и ее ликвидировала года через два. Помнится, что сливочное масло делали с помощью ручной маслобойки, которую брали у бабушкиной племянницы тети Нюры, которая жила в соседнем доме. Я неоднократно ходил за маслобойкой, и относил ее обратно. Маслобойку перед переноской обязательно заворачивали в тряпки, а мне было строго-настрого наказано никогда, никому и нигде не говорить про маслобойку и про масло. Скорее всего, масло считалось стратегическим продуктом и его следовало сдавать государству.

Огород при старом доме был большой – 24 сотки. Такие огороды на нашей улице были у всех, так как всеми видами овощей население обеспечивало само себя. Такой огород вручную не очень то и вскопаешь. Поэтому каждую весну бабушка нанимала пахаря с лошадкой, который за несколько часов всё распахивал. И вот, настал момент, когда огороды по всей длине нашей улицы власти «обрезали», скорее всего, наполовину, а на освободившемся месте было разрешено строительство новой улицы Фрунзе, хотя свободного места на лугу было более чем достаточно. При этом нас с братом Толиком постиг еще один удар. Дело в том, что из окна кухни старого дома открывался величественный вид на Сенькину горку на противоположном берегу реки Ии, по которой проложена Транссибирская железная дорога. Мы очень любили наблюдать за идущими по дороге один за другим поездами, обсуждая, столкнутся ли когда-нибудь встречные поезда, но они всегда благополучно разъезжались. И еще на этой горке находился, как его называли, «секретный объект» с высокими мачтами, на которых в темное время зажигались красные огоньки. Объект секретный, но все знали, что это станция глушения вражеских радиоголосов. И действительно, когда, например, «голос Америки», начинал передачу на русском языке в диапазоне коротких волн, дикая какофония звуков забивала голос диктора. Нам было просто интересно с технической точки зрения поймать Америку в центре Сибири, а не то, о чем говорит американец. И вот результат – построенные на новой улице дома скрыли от нас эту прекрасную картину.

Еще за рекой находился лесозавод, который по определенному расписанию подавал гудки. Дед Петя объяснял, что далеко не в каждом доме есть часы, и люди ориентируются по гудкам, которые были слышны очень далеко. Гудки подавались на подъем, начало рабочего дня, обед и окончание рабочего дня. У нас в доме проблем с часами не было. На кухне тикали обычные ходики, у папы были трофейные швейцарские часы, а у деда настоящий брегет в серебряном корпусе. Этот брегет сейчас хранится у меня. В каком-то году гудки подавать прекратили. Воспоминания о железной дороге и поездах напомнили о рассказах бабушки Аси. Во время Великой Отечественной войны она частенько собирала продукты (вареную горячую картошку, молоко и прочее) и несла их на железнодорожную станцию, до которой никак не меньше восьми километров и раздавала красноармейцам из воинских эшелонов, которые останавливались на станции. Эшелоны шли, как она говорила, постоянно. На восток – с раненными бойцами, а на запад с пополнением из выздоровевших и вновь мобилизованных. И так поступали многие, остававшиеся в тылу люди. Кроме того, вязали и собирали для фронта теплые вещи, денежные средства – кто, что мог. И Гитлер, и все предыдущие завоеватели не догадывались, что наша страна в лихую годину может объединиться в единый несокрушимый лагерь.

Не могу не вспомнить тогдашнего руководителя нашей страны Н. С. Хрущева. Где-то в начале шестидесятых годов он выступил на съезде КПСС с ошеломляющим заявлением «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Максимальный срок вступления в коммунизм был определен в 20 лет. Не знаю – поверил ли кто-нибудь этому заявлению? Скорее всего, партийные и государственные функционеры просто делали вид, что так и будет. Во всяком случае, был кем-то разработан и повсеместно распространен так называемый «Моральный кодекс строителя коммунизма», в прокат стали выходить фильмы о молодых строителях коммунизма, действующих по этому кодексу. Мне и моим друзьям тогда было лет по 13-14, и мы на все эти вещи мало обращали внимания, но примечали, что жизнь становится всё сложнее с точки зрения обеспечения народа продуктами. Особенно плохо в те годы стало с хлебом. Его в магазинах или вообще не было, а если он появлялся, то собирались огромные очереди с обычными в таких случаях руганью и ссорами под девизом «а вас здесь не стояло». В больших городах, наверняка, такого не было, а на нашу провинцию власти особого внимания не обращали. Хрущев, который, наверняка, сделал для страны много хорошего, допустил колоссальное вредительство, подарив Украине Крым, что аукается до сих пор. Дело, скорее всего, не только в самом Хрущеве, а в системе управления, существовавшей в то время. Страна наша считалась и называлась советской (наверное, от слова советоваться), а по факту у первого руководителя прав было больше, чем у любого монарха.

В 1963 году я поступил в 9 класс, в котором появился новый предмет «обществоведение», на котором мы стали подробно изучать пути построения коммунизма в нашей стране. Была поставлена так называемая «триединая задача», выполнив которую, мы бы оказались, как нам объясняли, в коммунизме, в котором от каждого – по способностям, и каждому – по потребностям. Две из этих трех задач до сих пор сохранились в памяти. Это создание материально-технической базы коммунизма и воспитание нового человека. Мы тогда, как мне сейчас кажется, на тему будет ли коммунизм, не задумывались. Скорее всего, не верили, но прямо этого не говорили. В 1964 году Хрущева неожиданно отправили на пенсию, но у нового руководства станы не хватило духу сказать напрямую, что строительство коммунизма откладывается на неопределенный период. А мы продолжали изучать то, что написали в учебниках. Помнится, уже в институте, скорее всего в 1967 году, на занятиях по английскому языку нам – студентам было дано задание перевести моральный кодекс строителя коммунизма на английский язык. Преподаватель Сергей Иванович дал каждому студенту по одному пункту кодекса. Мне достался какой-то пункт с англоязычным словом «preservation». О чем там было – не помню. По факту игра в коммунизм продолжалась до середины восьмидесятых годов. Организовывались бригады коммунистического труда, которые в народе в шутку называли «бригадами кому нести чего куда», присваивались звания «ударник коммунистического труда» и т.д. Триединую задачу выполнить не удалось, несмотря на то, что некоторые вещи, направленные на воспитание нового человека, успешно функционировали. Например, оплата проезда в общественном транспорте без кондукторов, когда пассажиры, заплатив деньги в кассу, сами отрывали себе билетик. Всё это благополучно умерло где-то, как мне помнится в девяностые годы.

В школе нас – учеников, начиная то ли с четвертого, то ли пятого классов, каждый год в сентябре направляли копать картошку в ближайшие колхозы и совхозы. Как-то отложилось в памяти, что чаще всего ездили в колхоз «имени Парижской коммуны». Возили нас на грузовых машинах, поэтому мы старались одеться потеплей с учетом того, что в сентябре по ночам обязательно были заморозки, а днем тепло, и даже жарко. Следует особо отменить, что климат в Тулуне резко континентальный. Годовой температурный градиент (разница между летним максимумом и зимним минимумом) составляет целых 90 градусов. Суточные перепады температуры также очень большие. Когда летом ездили на рыбалку с ночёвкой, всегда брали с собой теплые вещи. Днем – жарища, а ночью очень даже прохладно. Поездки на картошку для нас никаких трагедий не представляли, так все дети к такому труду были привычны. Наоборот, было хорошо и весело. Обязательно был обед, который готовили на костре учительницы. Даже как-то были вкусняшки в виде ложки мёда, положенной на кусок хлеба. И не нужно было в эти дни делать домашних заданий.

И еще, назвав имя колхоза, не могу не вспомнить названий некоторых улиц. Наряду с традиционными, историческими названиями (Кузнечная, Песочная, Степная, Мастерская) были улицы с ярко выраженными коммунистическими названиями. Главная улица была имени III Интернационала. Соседняя с нашей Мастерской большая улица – имени XIX партсъезда и т.д. Скорее всего, в настоящее время этим улицам вернули исторические названия.

И немного о школах. Когда я поступил в первый класс, наша школа называлась семилетней школой № 1. Недалеко от нашей школы была еще начальная школа № 5, в которой обучали только до 4-х классов. По-видимому, она сохранилась с тех пор, когда в нашей стране было обязательное начальное образование. Не могу не отметить, что в те годы (конец пятидесятых – начало шестидесятых) у многих, окружающих нас взрослых было только начальное образование, но многие учились в вечерних школах. В какие-то годы десятилетнее образование было преобразовано в одиннадцатилетнее, и наша школа №1 стала называться неполной средней школой с 8-ми летним образованием. Эту школу я и закончил в 1963 году и поступил в «Общеобразовательную трудовую политехническую школу № 4 с производственным обучением». Слова о производственном обучении были не простым звуком. Когда мы подавали документы на поступление в 9 класс, нужно было сразу выбрать рабочую специальность, которой будут обучать наряду с общеобразовательными предметами. Мальчикам предлагались специальности электрослесаря и токаря, девочкам – химика-лаборанта и швеи. Я, не раздумывая, выбрал специальность электрослесаря, так как этот предмет мне был гораздо ближе. Обучение было организовано следующим образом: четыре дня в неделю мы учились в школе и два дня в неделю – на электроремонтном заводе (тогда была шестидневная рабочая неделя). На заводе один час в рабочий день были теоретические занятия, которые проводил заводской мастер, а всё остальное время – практическая работа в цехах. Нас распределили по разным участкам – по два человека на участок. Мы с одним мальчиком попали на участок сборки новых сварочных трансформаторов, где нам дали задание крепить ручки к уже собранным трансформаторам. Штатный рабочий этого участка, не рассусоливая, вручил нам гаечные ключи, показал, где лежат ручки, болты и гайки с шайбами, а построенные в ряд трансформаторы взирали на нас, как шеренга вражеских солдат. Так началась наша трудовая жизнь. Со временем мы стали осваивать другие, более сложные операции (нарезание резьбы, работа на сверлильном станке, сборка магнитопроводов и т.д.). Культура производства была, мягко говоря, на низком уровне. Например, если при заворачивании болта он не шел из-за некачественной резьбы, никому не приходило в голову этот болт заменить, а хватали тяжелый молоток, и загоняли болт на место несколькими ударами, и так во всём. На работе мы поначалу уставали, хотя у нас был укороченный на один час рабочий день, так как нам было еще по 15 лет, но потом быстро втянулись. Время от времени нас – учеников переводили с одного рабочего места на другое так, чтобы мы могли выполнять любые работы, за исключением наиболее ответственных (работа в действующей электроустановке или на станке по намотке катушек для сварочных трансформаторов), так как мы были несовершеннолетние. Наиболее благоприятные воспоминания у меня сохранились о работе в трансформаторном цехе. Бригадиром там был татарин Гайнутдинов – строгий и требовательный руководитель, сам трудолюбивый и аккуратный, требовавший такого же отношения к работе и от всех членов бригады, в том числе и от учеников. Помнится, буквально в первый день работы на этом участке мне дали какое-то задание, объяснив и показав, как его нужно выполнять, и я усердно принялся его выполнять с применением уже наработанного ранее подхода (тяп-ляп). При этом боковым зрением примечал, что наш бригадир внимательно смотрит на меня, чувствуя, что делаю что-то не то. И я дождался. Для начала бригадир врезал мне по шее (помню точно), а потом доходчиво объяснил, что у них так не работают, и дело не только в его личной требовательности, а еще и в том, что любая небрежность при работе на высоковольтном оборудовании чревата выходом оборудования из строя или пожаром. И пришлось нам с напарником, таким же учеником нашего класса, нарабатывать аккуратность и добросовестность в работе. Мы, конечно, Гайнутдинова поначалу просто ненавидели, полагая, что он к нам придирается, и мечтали о переходе на другой участок, но с течением времени освоились, и я очень благодарен ему за его школу. Учась в 10 классе, все мы предстали перед заводской аттестационной комиссией, сдали экзамены и получили самые настоящие рабочие разряды. Теперь мы стали полноправными членами рабочих бригад и стали получать зарплату. Она, конечно, была не очень большой, но это были, как говорится, наши кровные денежки. Я с первой своей зарплаты купил небольшие презенты родителям и дедушке с бабушкой. А бабушке Шуре (маминой маме) сделал на основании полученного опыта металлический совок для мусора. Хочу отметить, что нас – учеников никто из рабочих не принуждал «обмыть» первую зарплату. Такую инициативу проявили наиболее активные наши ученики, но по каким-то чисто техническим причинам «обмывание» не состоялось. Эксперимент с трудовым обучением школьников продолжался недолго. Наш выпуск из школы в 1966 году оказался последним. И такая чехарда повторяется из поколения в поколение. То 10 лет, то 11. Наверняка, это кому-то выгодно – каждый раз нужны новые программы, методики и учебники, а их разработка стоит определенных денег. Могли быть и другие, совершенно прозаические причины. Например, чьи-то личные «хотелки».

Бабушка Ася и дедушка Петя, с детства привычные к крестьянскому труду, никогда не сидели без дела, а всегда были чем-то заняты. Ухаживали за скотом и птицей, летом – за огородом. В зимнее время даже немного подрабатывали – шили стёганые чуни и продавали их на базаре. У бабушки были искривленные с молодости в суставах пальцы рук. Пальцы свои она называла «баграми» и объясняла искривление перенесенным заболеванием (то ли артрит, то ли уровская болезнь). Тем не менее, она ловко шила, вязала и до глубокой старости выполняла прочие тонкие работы.

Рассматривая старый альбом, я наткнулся на фото, на котором бабушка что-то рукодельничает, сидя на диване с валиками, и это фото напомнило об одном эпизоде. В один прекрасный день я с какой-то радостной для меня вестью ворвался в комнату и с криком «ура» бросился на диван (бешеный мальчик). А именно – на откидывающийся, на шарнирах валик со стороны стены. Валик, как и следовало ожидать, опрокинулся и я перевернулся вместе с валиком вниз головой, оказавшись зажатым между стеной и валиком. Да так, что почти перехватило дыхание. Дома была только одна бабушка, которая попыталась меня вытащить, отодвинув диван. Диван был очень тяжелый и ей освободить меня не удалось. Тогда она позвала дядю Гавриила, который освободил меня из плена.

Бабушка была неутомимой рассказчицей, и повторяла различные истории и эпизоды из своей жизни по много, много раз, и всё это намертво отложилось в незагруженных, детских мозгах. И сейчас, через много лет, я помню, что бабушкину учительницу в церковно-приходской школе звали Анастасией Терентьевной, и что учеников за провинности ставили в угол на колени на горох (сухой). Что в выпускной контрольной работе по арифметике она неправильно решила задачу, исходя из того что в одной версте 200 саженей, хотя в версте 500 саженей (верста и сажень – старые русские меры длины, отмененные после октябрьской революции 1917 года). Что бабушкин брат Василий погиб в 1904 году в Порт-Артуре во время русско-японской войны, и был там похоронен, а все его личные вещи прислали в родной дом. Еще была интересная история о поезде в Китай к тибетскому врачу. В юности бабушка стала сильно болеть и стремительно худеть, но никакие лекарства и методы лечения не помогали. И тогда бабушкин отец, послушав чьего-то доброго совета, повез бабушку в Китай к тибетскому доктору. Тогда они жили в Забайкалье, недалеко от границы и такие поездки были вполне возможны. К удивлению бабушки и ее отца врач сказал, что жалобы больной его не интересуют, а сразу приступил к обследованию, которое проводил очень тщательно и долго. Рассматривал руки, ноги, глаза, прощупывал внутренние органы, а после обследования рассказал сам, какие жалобы могут быть со стороны больной. И всё в точности подтвердилось. Лечение тибетский врач провел, в основном, кровопусканием, которое выполнил с помощью миниатюрных топорика, молоточка, и в некоторых местах ставил оттягивающие банки на рассеченные места. Лечение увенчалось успехом – бабушка поправилась.

Или еще один бабушкин рассказ о пикирующем самолете, пролитом молоке, и увесистом подзатыльнике. Во время Великой Отечественной Войны в Тулуне располагалось авиационное училище, которое готовило летчиков для фронта. В районе железнодорожного вокзала был обустроен полевой аэродром, парашютная вышка и прочие необходимые атрибуты. В результате, в городе стали появляться курсанты, инструкторы и прочие сотрудники училища. Папина сестра Тамара каким-то образом познакомилась с молодым, симпатичным инструктором училища Алексеем, который стал за Тамарой, как говорится, ухаживать. Тамара познакомила Алексея с родителями (бабушкой Асей и дедом Петей), и он при наличии возможности стал заходить к ним домой. Это предыстория истории. Одним обычным летним днем бабушка взяла подойник с водой (обмыть вымя у коровы), скамеечку, и отправилась, как обычно, на выгон подоить корову. Она довольно долго не возвращалась, а вернулась в слезах и с пустым подойником. Дома объяснила, что когда она уже заканчивала дойку, в них с коровой чуть не врезался свалившийся с неба самолет. И бабушка, и корова сильно перепугались, корова лягнулась, сбила бабушку и убежала, а молоко, естественно, пролилось. Когда бабушка пришла в себя, нашла корову и, как смогла, успокоив ее, пошла домой. В конце концов, все успокоились, а вечером пришел Алексей, которого уже стали считать женихом Тамары. Его посадили ужинать, а Алексей рассказал о прошедших за день полетах с курсантами, в том числе и о том, что пролетали над нашим домом, и помахали крыльями. И еще, добавил со смехом Алексей, он заметил на лугу старуху, доящую корову и дал команду курсанту атаковать этот объект, что курсант с успехом выполнил. Когда бабушка услыхала, что ее назвали старухой, врезала Алексею, чем подвернулось под руку, и выгнала его из дома. Но вся эта незамысловатая история закончилась вполне благополучно. Алексей был прощен, они с Тамарой поженились, и в феврале 1943 года у них родился сын Саша. Так что мы с ним самые настоящие земляки, рожденные в одном месте, и в одном доме – в Тулуне.

Еще бабушка постоянно общалась с радиоточкой, вставляя свои комментарии и дополнения. Особенно запомнилась ее реакция на различную информацию о системе социалистического содружества. Она уверяла радиоточку, что как только грянет гром, все наши друзья из Болгарии, Польши, ГДР и прочих стран от нас отвернутся, или даже всадят нож в спину. И оказалась абсолютно права. Ну, а о том, что развалится и Советский Союз, она даже не помышляла.

Дедушка Петя, как и бабушка, был постоянно занят по хозяйству – или на улице, или дома. Подшивал валенки, шил меховые рукавицы и выполнял прочие работы, которых всегда было предостаточно. Что касается воспоминаний из его собственной жизни, то их было мало, и они были немногословными. Во всяком случае, помнится рассказ из юных лет о карамели. Зимой станичники и крестьяне занимались извозом, то есть перевозили разные товары санными обозами по заявкам купцов. Товары развозили по населенным пунктам, а также в Китай и обратно. Однажды у них случайно развалился ящик с надписью «карамель», и к удивлению всех обозников из него посыпались конфеты. Дело в том, что в станичных лавках такая карамель называлась просто конфетами, или «конфектами», как писали до революции фабриканты на фантиках. А слово карамель было совершенно незнакомым. Естественно, все наелись карамелью до отвала. Часть оставили в развалившемся ящике «для отчетности». Но ломать тару намеренно никому и в голову не приходило.

Дед был участником первой мировой войны, побывал во многих местах, и многое повидал, но рассказывал об этом крайне немногословно и неохотно. Скорее всего, это был инстинкт самосохранения. Дело в том, что при советской власти по разным случаям нужно было заполнять анкеты, в которых были коварные вопросы. Например, «служил ли в царской армии, служил ли в белой армии, был ли в плену, был ли в окружении и т.п.». Служба в царской армии являлась черным пятном, и дед про эту службу рассказывать не любил. Тем не менее, он вспоминал, что ему посчастливилось увидеть в действии знаменитый самолет Сикорского «Илья Муромец». И как-то мельком сказал, что видел императора всероссийского Николая II, который приезжал в расположение их полка. А вот разные сказки, побасенки и страшные истории со счастливым концом он рассказывал детям с удовольствием, придумывая их на ходу.

Не могу не упомянуть еще об одном случае самосохранения. Однажды, послушав радио, дедушка с папой о чем-то пошептались, а затем взяли с этажерки несколько книг, завернули их в какую-то тряпку и полезли на чердак. Это было еще в старом доме. Я увязался за ними и наблюдал, как книги спрятали и еще замаскировали всё теми же опилками. Я тогда уже точно умел читать и приметил, что на обложках книг было имя И.В. Сталина. Скорее всего, это было после того, как был разоблачен культ личности Сталина. Вот как люди опасались даже иметь в доме книги некогда любимого вождя. Про эти книги больше не вспоминали, а потом переехали в новый дом, и они там так, наверное, и лежат до сих пор, если не сгнили. И еще одна история, примерно, на эту же тему. Бабушка рассказывала, что в тридцатые годы, во время массовых репрессий деда арестовали, а может быть, задержали, и продержали в кутузке несколько дней, а потом благополучно выпустили. Дед, надо заметить, об этой истории никогда не рассказывал. Что интересно, это событие на его судьбе никак не отразилось, так как через некоторое время он оказался делегатом какого-то съезда (возможно – кооператоров) и ездил в Москву. От этой поездки у него сохранился подарок – бритвенный прибор в красивой коробке, обшитой каким-то кожзаменителем красного цвета. Этим прибором он пользовался в течение нескольких десятилетий. Мне почему-то казалось, что коробка сделана из какого-то камня, так как была довольно тяжелой, и однажды я не утерпел, и для проверки провел по краю бритвенным лезвием. Покрытие легко прорезалось, а под ним оказался прессованный картон, отчего коробка была тяжелой. Дед, естественно, порез обнаружил, и стал проводить расследование. Я, к стыду своему, в диверсии не признался, а дед сделал вывод, что покрытие лопнуло само из-за старости. Картон в результате воздействия влаги стал постепенно разбухать, и деду пришлось со своим подарком расстаться. Заканчивая эти воспоминания, отмечаю, что рассказов родителей из детского возраста я, практически, не помню. Скорее всего, они были постоянно заняты, и им было не до воспоминаний и рассказов, а вспоминать и рассказывать они стали уже своим внукам (неплохо бы у них расспросить об этом).

Всё-таки, хотя бы одно мамино воспоминание. Когда она была студенткой медицинского училища во время начала войны, их отправляли в какую-то деревню, где они занимались заготовкой березовых стволов. Туда и обратно шли пешком. Это была работа для фронта, так как из березы делали приклады для винтовок, карабинов и автоматов. И вот девчонки, которым едва исполнилось по шестнадцать лет, валили деревья, очищали их от сучьев, распиливали на бревна нужной длины и укладывали в указанном месте. Вся страна работала для фронта, для Победы. Девчачьему коллективу была поставлена определенная задача, которую они выполнили через несколько дней, и как только им сказали, что они молодцы, и могут отправляться домой, единогласно решили немедленно идти домой. Их уговаривали переночевать, и выходить с утра, но они не послушали, и, собрав нехитрые вещички, отправились в путь, невзирая на приближающийся вечер. Дорога занимала несколько часов, и большую часть прошла в темноте. Девочкам, оказавшимся в хвосте колонны, всё время казалось, что за ними кто-то гонится, они визжали и перебегали вперед, а оставшиеся сзади, в свою очередь, тоже перебегали вперед. Так и добрались до дома чуть ли не бегом.

Человеческая память – очень интересная и своеобразная штука. Она хранит и легко позволяет открыть «файлы» памяти, хранящие события, происшедшие в раннем детстве, файлы взрослого человека архивирует и убирает в скрытые папки. И ничего с этим нельзя поделать.

Стоило мне вспомнить и написать про березовые стволы, как ключевое слово «береза» потянуло за собой новые воспоминания. В пятидесятые годы в Тулуне существовал ряд небольших предприятий, которые назывались артелями. Скорее всего, они имели именно такую форму собственности. Недалеко от нашего дома располагались две артели: артель «Коммунар», которую в обиходе называли «коммунаркой», и артель «Стандарт». В «коммунарке» выпускали всё необходимое для гужевого транспорта: сани и телеги различного назначения и прочие вспомогательные вещи (оглобли, дуги и т.д.), т.к. тогда лошадка оставалась одним из видов транспорта. Автомобилей было немного. Были грузовики ЗИС-5, в том числе и газогенераторные, топливом для которых были дрова, «полуторки», а также несколько автомобилей зарубежного производства, переданные в народное хозяйство после окончания войны.

Как-то раз, дед Петя взял меня с собой, когда пошел в «коммунарку» за опилками. У деда там везде были знакомые и он перед тем, как набрать в мешок опилок, провел меня по производственным помещениям. Я был поражен, мне стало немного страшно, и я вцепился в дедову руку. В большом, темноватом помещении возле стены, около потолка на всю длину помещения был установлен длинный вал со шкивами, который вращался. Под этим валом в ряд были установлены разные станки, и от каждого станка к валу тянулись широкие, соединенные в кольцо ленты (ременная передача). Вращающийся вал приводил в движение станки. Всё это шумело и грохотало, время от времени откуда-то вырывались клубы пара и между этими железными монстрами сновали рабочие с прямыми и какими-то кривыми палками. Когда мы вышли из помещения, в котором было невозможно разговаривать из-за шума, дед объяснил, что там делают колеса для телег. Подготовленные по нужным размерам, березовые бруски распаривали горячим паром в специальных котлах, а потом эти бруски в горячем состоянии загибали в полукольца на гибочном станке. Такую операцию способна выдержать только береза. Из двух полуколец, спиц и ступицы собирали колесо. Потом дед сводил меня в кузницу, в которой на собранные деревянные колеса набивался металлический обод – и колесо готово. Скорее всего, как я теперь понимаю, станки на этом производстве приводила в движение паровая машина, которая одновременно обеспечивала пар для разогрева березовых заготовок. Фактически это был уровень производства конца XIX века. В те же далекие теперь годы дед познакомил меня с артелью «Стандарт», в которой он работал бухгалтером, т.е. был далеко не последним человеком. Артель выпускала незатейливые кондитерские изделия (пряники, конфеты, сушки и что-то еще). Производство было абсолютно ручное, и меня, с моим детским восприятием, больше всего поразила скорость, с какой работницы выполняли нужные операции. Когда я стал старшеклассником, название «артель» уже не применялось. Скорее всего, все эти артели прибрало к рукам государство для построения коммунизма. Еще недалеко от нас – в противоположном от «коммунарки» направлении была гончарная мастерская. Мы с бабушкой несколько раз туда ходили к ее хорошей знакомой – тете Паше. По-моему, это было чисто индивидуальное производство, на котором работала тети Пашина большая семья. Можно было, не отрываясь наблюдать, как мастер кладет кусок глины на гончарный круг, крутит босыми ногами приводной круг и через несколько минут кусок глины превращается в экологичную посуду. В мастерской делали кружки, миски, макитры и даже ночные горшки с крышками, которые они по старинке называли «урильниками». Затем изделия покрывали глазурью и обжигали в печи, которая находилась во дворе. Помнится, мне подарили изготовленную мастерами тети Паши копилку для мелочи. В какой-то год мастерская своё функционирование закончила по неизвестной мне причине. Возможно, упал спрос на глиняные изделия, возможно, государство не стало терпеть частного предпринимателя.

Как человек, привычный с детства к работе на земле, еще раз возвращаюсь к делам сельскохозяйственным. В жизни они имели очень большое значение, так овощи на целый год выращивали, в основном, сами себе. Нужно отметить, что земля в районе Тулуна плодородная (Тулунская лесостепь), и даже местами черноземная, и всё хорошо росло. Недаром в пригороде Тулуна была образована Государственная селекционная станция, на которой научные работники занимались выведением новых, высокопродуктивных сортов культурных растений, и делали это весьма успешно. Даже в каком-то художественном кинофильме его герои обсуждали необходимость внедрения пшеницы «Тулун». По-моему одного из героев фильма играл М. Ульянов. Помню, как мы с папой ездили на лошадке за черноземом, которым удобряли землю в парнике для огурцов. Недостатком для сельского хозяйства были короткое лето, поздние заморозки в начале лета и ранние заморозки в конце лета. С заморозками боролись с помощью дымокуров, то есть разжигали дымные костры. На огороде выращивали картошку, свёклу, капусту, лук, морковь. Огурцы – только в парнике с навозом. Парник закрывался деревянными рамами со стеклами и эти рамы каждое утро поднимали, а вечером опускали. Сажали в грунт и помидоры, но они краснеть не успевали и их снимали зелеными. Дед Петя любил проводить опыты с различными южными растениями. Сажал подсолнухи, кукурузу и один раз – арбузы. Выросли маленькие и не очень сладкие арбузы – не было достаточно тепла.

Однажды дед прочитал в каком-то журнале способ сохранить свежие огурцы вплоть до новогодних праздников. Для этого нужно было посадить кусты огурцов рядом с капустой, и когда капуста начнет завиваться в вилок, поместить в середину вилка огурец, не отрывая его от плети. Огурец, по мнению автора статьи, должен оказаться в центре капустного вилка. Вилок и огуречную плеть далее следовало обрезать и хранить этот капустоогурец в прохладном месте, а зимой аккуратно разрезать вилок так, чтобы не повредить огурец. Дед этой идеей загорелся, так как в те годы зимой о свежих овощах даже и не мечтали. Но природу не обманешь. Капустный вилок никак не хотел иметь в своем чреве огурец, и безжалостно выдавливал его из себя, хотя дед пытался поместить огурец в центр вилка и зафиксировать его палками и камнями. Свежих огурцов зимой покушать не удалось – ели солёные.

С огородом связано еще одно воспоминание. Где-то в начале шестидесятых годов папа купил фотоаппарат «Зоркий-С» и мы начали его уверенно осваивать. Одним погожим днем начала осени я вышел почему-то в огород с намерением сделать несколько пробных снимков. Перед этим просмотрел свои записи, сделанные на фотокружке, об установках фотоаппарата при съемках крупным планом и вдаль. Дело в том, что на аппарате «Зоркий-С» в зависимости от освещенности и прочих факторов нужно было заранее установить выдержку, диафрагму, навести резкость на снимаемый объект, и только после этого нажимать кнопку съемки. Но как только я прицелился, мой братик Толик швырнул в мою сторону какой-то полусгнивший помидор, и бросок достиг цели. Я этого броска не видел, и братский снаряд попал точно в фотоаппарат. Помидорная гниль забила объектив и все лимбы настройки объектива, а что-то попало мне на лицо. Братик, скорее всего, испугался больше меня, так как аппарат считался большой ценностью и стоил немалых денег. Пришлось всё отчищать и оттирать с помощью тряпочек, палочек и даже иголки, но эта операция увенчалась успехом, и никто ничего не заметил, а мы, естественно, ничего не стали рассказывать.

Одним из любимых занятий у нас была рыбалка на реке Ия. Папа, который всю жизнь любил это дело, начал меня брать с собой, как только я стал уверенно сидеть на седле, которое он сделал и прикрепил к раме велосипеда возле руля. Иногда ходили на рыбалку пешком. Изредка с нами, когда была возможность, ходила мама. Она, конечно, удочек в руки не брала, а просто любила побыть на природе, отдохнуть у реки. Не знаю, как на кого, но на меня журчание воды в реке/ручье (не в водопроводе) всегда оказывало благотворное влияние. Когда мы с друзьями подросли, стали ездить на рыбалку сами. Иногда ездили на автобусе, и папа всегда старался взять с нами и моего друга Анатолия. Брат Толик, насколько я помню, пешком на рыбалку ходил, а велосипед я, как старший, всегда захватывал. Надеюсь, он обиды за это не затаил. Течение в реке довольно сильное, во многих местах с обратным течением у берегов, поэтому рыбачили, в основном, удочками-донками. С поплавочными удочками там делать было нечего. Особых уловов на удочки не было. Ловились ельцы, сороги (плотва), окуни и ерши, иногда попадались широколобки (сибирский бычок). Мне как-то раз удалось поймать небольшого налима, которого я поначалу испугался, приняв его за змею. В период массового лета насекомых рыбачили, как у нас говорили, «на сплав», т.е. нахлыстом на мушку. При хорошем жоре удавалось поймать приличное количество ельцов и хариусов.

Нашу любимую реку люди, живущие на ней, портили из года в год разными способами. Первый способ – сплав леса по реке от мест вырубки до лесозавода, расположенного в Тулуне. Наиболее интенсивный лесоповал обычно производится зимой, поскольку так лесу причиняется меньше ущерба. На санях, которые тащат трактора или мощные машины или волоком, лес подвозят к берегу замерзшей реки. Затем, летом его спускают на воду, и дальше лес плывет самостоятельно. Часть деревьев при этом намокает, тонет и гниет на дне, выделяя в воду ядовитые вещества. Сплав, по крайней мере, осуществляется только летом. А вот второй способ нанесения вреда действовал круглогодично. В пятидесятые годы на противоположном от нас берегу реки Ии был построен гидролизный завод (химическое производство). Не исключено, что по всем отчетам на заводе были очистные сооружения, Но мы – мальчики совершенно точно знали, что отходы сливались в речку Азейка, которая впадает в Ию в практически недоступном для городских властей месте. Мы это видели воочию, когда катались на лыжах (нужно было пересечь реку). Азейка не замерзала даже в самые лютые морозы, а ужасный запах чувствовался издалека. Действовал, как всегда, девиз «Стране нужно то-то, то-то и то-то». Но река пыталась выжить. Работает ли сейчас этот завод мне неизвестно. Когда я закончил 10 класс мы с другом Анатолием и его братом Лёней ездили на автобусе куда-то вверх по реке (может быть в Гадалей, но точно не помню). Рыбачили спиннингами на блесну. Анатолий поймал большого тайменя, а его брат – ленка. Я вообще ничего не поймал. Не хватило терпения забрасывать и выкручивать, и так почти целый день подряд. Помню, что я отошел от братьев куда-то в сторону, покупался, а потом довольно долго сидел просто так у струящейся воды.

Семья Анатолия проживала на нашей улице через четыре дома от нас. Еще мы дружили с Юрой, семья которого проживала на соседней улице Ипподромной. Генератором идей у нас всегда был Анатолий, а я тянулся за ним. Чего мы только не делали. Начинали с простейших корабликов из дощечки, палочки и кусочка бумаги. Были воздушные змеи, модели планеров и самолетов, подводных лодок и парусников, которые могли ходить галсами против ветра. Благо, для этого были все условия: озёра для плавающих объектов и огромный луг для запуска объектов летающих. В старших классах от моделей перешли к различным радиоустройствам, а детали выписывали через «Посылторг». Все поделки мастерили по брошюрам типа «Сделай сам» и книгам, которых было предостаточно в городской детской библиотеке. Выписывали журналы «Юный техник» и «Техника молодежи». Не знаю – выпускается ли сейчас подобная литература и пользуется ли она спросом. Анатолий еще в школьном возрасте начал перенимать от своего отца Ивана Семеновича – прекрасного столяра, его искусство. Он всегда был чем-то занят, а из видов занятий на досуге воспринимал только чтение и рыбалку. Просто так погонять на велике, покататься на лыжах, сходить искупаться или поиграть в футбол с ним было невозможно, и в таких делах я контактировал с другими ребятами.

Моделирование и конструирование – вещи, конечно, полезные и развивающие, но занимались мы делами и нехорошими, и опасными. Делали ракеты, взрывали импровизированные гранаты. В качестве ракетного топлива и взрывчатого вещества использовали куски кинопленки и головки от спичек. Куски кинопленки нашли как-то случайно на небольшой свалке, когда ходили купаться, а потом стали регулярно туда наведываться. Обрывки пленки поступали на свалку из кинотеатра. Пленка была исключительно горючей, и, наверное, взрывоопасной. Маленькие ракетки делали так: кусок пленки, свернутой в рулончик, обматывали фольгой, один конец полученного рулона заостряли, а на другом конце делали сопло. Оставалось привязать стабилизатор в виде небольшой палочки, и ракета готова. Теперь нужно было поставить ракету вертикально и поджечь ракетное топливо. Самое главное было вовремя отдернуть руку, чтобы не обжечься вырвавшимся из сопла пламенем. Ракеты такие пускали на лугу. Но умишка хватало не всегда. Как-то мне удалось собрать довольно приличный запас пленки, и мы с братиком задумали сделать более серьезную ракету с корпусом из консервной банки. Все детали соединили пластилином, и одним чудесным вечером всё было готово. Чудаки – детали нужно было, по крайней мере, спаять. У меня возникло непреодолимое желание провести испытания немедленно, прямо здесь – на кухне, и я взял в руки спички. Хотя в глубине души была мыслишка, что делать этого не стоит. И ракета полетела, да еще как – с ревом и хвостом пламени из сопла. Этот стремительный полет прервал ногами дед Петя, благо он был не в тапочках, а в унтах, и стал затаптывать горящую смесь недогоревшей пленки и расплавившегося пластилина, который также загорелся. Испытательный полет закончился тем, что меня выпороли ремнем. Ну, а с гранатами всё было очень просто. В обычную стеклянную бутылку набивали куски кинопленки и выстругивали деревянную пробку так, чтобы она надежно закупоривала бутылку. Оставалось бросить в бутылку горящую спичку и закупорить бутылку. Эти эксперименты проводили с еще одним приятелем Колей. В этом случае ума у нас хватило на то, что мы сообразили, что как только пленка загорится, и мы заткнем бутылку, то отбросить ее, или убежать времени не будет. Поэтому сначала выкопали окоп, а снаряд ставили на бруствер. Нужно было только присесть и убрать руки и головы. Что интересно – пленка продолжала гореть и в закрытой бутылке. Наши гранаты прекрасно взрывались, усеивая поляну осколками стекла. И зачем мы это делали? Наверняка, сами потом и резались осколками. Слава богу, история с кинопленкой продолжалась недолго, т.к. горючая пленка перестала попадать на свалку, да и негорючих кусочков стало гораздо меньше. Промышленность перешла на более прогрессивную технологию производства кинопленки. И еще вспомнился один случай, связанный с огневыми делами. Как-то зимой забивали свинью, а шерсть опаливали паяльной лампой. Когда всё было закончено, мне дали задание отнести на задворки и вылить остатки бензина. Тогда хранить бензин дома опасались, а когда папа купил мопед, то другого пути уже не было. И я отправился, естественно, положив в карман спички. Вылитый бензин мгновенно впитался в снег без какого-либо следа, и я начал опыт с целью выяснить – загорится или нет? Стал зажигать и бросать горящие спички, но они на лету гасли. Тогда я присел, и уже собрался зажечь очередную спичку, но передумал, лег на бок и медленно поднес горящую спичку к тому месту, куда вылил бензин. Пары вспыхнули с хлопком, и яркое пламя взметнулось вверх в зарождающемся вечере. Прибежали взрослые и популярно объяснили глупость моего поступка. Руку чуть опалило, но я ее мгновенно отдернул и сунул в снег, так что всё обошлось без последствий.

Помню, когда мне было лет 10-12, папа принес нам с братом электроконструктор. В состав конструктора входили: плоская батарейка напряжением 4,5В, лампочка, выключатель, устройство для изучения воздействия электрического тока на организм человека и что-то еще простенькое. С лампочкой и выключателем и так всё понятно, а вот об указанном устройстве надо рассказать подробнее, потому что в современных конструкторах я ничего даже похожего не видел. Устройство состояло из двух блестящих металлических трубок длиной сантиметров 10 и диаметром примерно полтора сантиметра. К трубкам были подключены провода длиной около метра каждый. Опыт по изучению воздействия электрического тока на человека следовало проводить вдвоем. Один участник должен был взять в каждую руку по трубке и зажать их в ладонях, а второй участник должен был подключить отходящие от трубок провода к полюсам батарейки. Я не помню – проводили мы опыт вдвоем с братом, или с двумя Анатолиями (братом и другом), но по очереди убедились, что при подключении проводов явно ощущаются пощипывания и покалывания в ладонях и руках. В обычных условиях напряжение батарейки величиной 4,5В можно ощутить только языком, как кислинку. Кстати, эти батарейки тогда так и проверяли на пригодность. Дело в том, что металлические трубки обеспечивали огромную площадь контакта с ладонями, в результате чего переходное сопротивление по сравнению с обычными условиями было в сотни раз меньше, и напряжения было достаточно для обеспечения тока ощущения. Опыт нам понравился, и мы решили его продолжить. Не помню, кому пришла в голову идея подключиться к розетке радиотрансляционной сети. Однако точно помню, что я первым взялся за трубки и стал ждать ощущений, которые оказались ужасными. Меня начало трясти и корежить, руки судорожно зажали трубки, и бросить их было невозможно. Это участниками опыта было замечено и провода немедленно отключили от розетки, но я долго не мог прийти в себя. Хорошо, что не догадались подключиться к сетевой розетке. Это сейчас я знаю, что напряжение в радиотрансляционной сети составляет около 30В, т.е. почти в 7 раз больше напряжения батарейки, а значит и ток был в 7 раз больше. В обычных условиях напряжение 30В в соответствии с современными нормами электробезопасности считается безопасным, но с устройством оно было опасным.

Очевидно, что авторы электроконструктора пытались привить детям уважение к электрическому току. Невежества в этом вопросе, особенно среди малограмотного населения в глубинке было предостаточно. Так, папа был свидетелем, как одного мужика пытались закопать в землю. Когда он спросил, что делают, ему объяснили, что человека ударило током, ток остался во внутренних органах, и нужно срочно пострадавшего закопать, чтобы ток вышел в землю. Что-то, где-то люди слышали про заземление, да ничего не поняли. А здоровый мужик упал в обморок просто с перепуга – он никак не ожидал, что тоненький проводок отправит его в нокаут. Ему плеснули на лицо воды, потормошили и он пришел в себя.

Как и у всех мальчишек, у нас с братиком систематически появлялись синяки и ссадины, и даже серьезные травмы. Летом, скорее всего 1957 или 1958 года, я полез через высоченный забор в огороде, сделанный из горбылей, но не удержался, и свалился с него, повиснув на руках. Торчащий из забора гвоздь разорвал нижнюю губу слева так, что губа отвалилась вниз, а на груди под кожу воткнулась целая щепка. Было обильное кровотечение. Я как-то слез с забора и с громким рёвом побежал домой, отмечая свой путь кровавым следом. Как и что было дальше, из памяти отшибло начисто, но мама рассказывала, что ей пришлось меня тащить в поликлинику на себе, как она говорила «на закорках». Благо, было не очень далеко. Там губу зашили, а щепку вытащили. Врач сказал, чтобы я не бегал и не прыгал с тем, чтобы рана быстрее заживала, но заживала она значительное время, и мне долго пришлось ходить с повязкой, в том числе и в поликлинику на перевязки. Еще помнится, как мы с братом Толиком и другими ребятами были на озере возле мясокомбината – планировали половить поплавочной удочкой небольших и очень красивых рыбок гольянов. И там братик очень сильно порезал себе колено осколком стекла от бутылки. Осколок мы с пацанами вытащили, и рану как-то перевязали рубашкой, но брат идти не мог. Я его доставил домой на велосипеде, а когда бабушка увидела, как я заношу паренька в дом, страшно перепугалась, т.к. родители в это время были в отъезде, и вся ответственность была на ней. Но всё благополучно завершилось – рану обработали, и она постепенно зажила. Были, разумеется, и другие случаи, но рассказывать о них нет смысла.