XX век как жизнь. Воспоминания

Пономарев в душе зевает,
Но внешне сух и деловит.
Он неуклонно сохраняет
Глубокомысленнейший вид.

Андропов жалобно вздыхает.
В уме бутылки он считает.
Найти он хочет место, где
Доклады пишут на воде…

А где же Демичев? – В лесу!
Стоит с винтовкой на весу
В порядке дружеской нагрузки —
Обеспечения закуски.

Арбатов интенсивно мыслит.
Он, как всегда, предельно прост:
Интеллигентным пальцем чистит
Интеллигентнейший свой нос.

Загладин гладок и приятен.
По существу он необъятен.
Как необъятен сей доклад,
В котором целый мир объят.

Вот Иноземцев поднял руку.
Он представляет здесь науку.
И, как ученый, должен знать,
Кому, чего и как писать.

Расстроен Бовин. Между строк
Он видит кабанячий бок.
Он ест его – увы! – глазами,
Печально шевеля усами…

* * *

Следующий, 1967 год в речевой системе координат был годом юбилейным, годом 50-летия Октября. Но для меня он начинался совсем в другом ключе. Как ни крути, диссертация не помешает. Надо было готовиться к защите. Это означало окончательно распрощаться с бесконечностью и найти тему среди конечных процессов и явлений. Тему подсказала жизнь. Идеологическая пропасть, долгое время разделявшая коммунистов и социал-демократов, стала постепенно сужаться. Причем не социал-демократы превращались в коммунистов, а коммунисты начали двигаться в сторону социал-демократов. Это было интересно. И это было в русле моей работы. Начал собирать материал и старался каждую свободную минуту складывать в диссертационный ящик.

Брежнев стал проявлять интерес к 50-летию где-то, по-моему, в мае. Начало июня встретили на даче Горького. В краткой беседе с Брежневым сымпровизировали примерный план и отправились на природу.

Помешала война на Ближнем Востоке. Разгром израильтянами наших арабских друзей поставил Советский Союз в трудное положение. Срочно был созван пленум ЦК. Диссонансом прозвучало выступление первого секретаря МГК КПСС Николая Григорьевича Егорычева, который выразил сомнение относительно нашей обороноспособности. То есть вторгся в личную епархию генерального секретаря. Егорычева дружно отмутузили и отправили послом в Данию. Ходили разговоры, что за Егорычевым просматривается фигура Шелепина («железного Шурика», как его называли, имея в виду склонность Шелепина к «наведению порядка»).

После всплеска антисионистских эмоций жизнь вошла в юбилейное русло. Но в русло явно неспокойное. Мы оказались в центре интриг и всяких завихрений.

Аппарат протестовал против самого состава группы. Она включала в себя Н.Н. Иноземцева, директора Института мировой экономики и международных отношений, Г.А. Арбатова, руководителя группы консультантов отдела ЦК, В.В. Загладина, заместите ля заведующего международным отделом ЦК, и меня, консультанта отдела. Нашим командиром был определен А.М. Александров-Агентов, помощник Брежнева. С точки зрения аппарата, особенно отделов пропаганды и науки, широкая, многогранная тематика выступления, корпоративная цековская этика требовали подключения к работе над юбилейным докладом гораздо более широкого круга лиц.

Был и другой мотив для недовольства. Цековские радетели «чистоты» марксизма-ленинизма распространяли слухи о «ревизионистском» нутре нашей «банды четырех»[9 - Словами «банда четырех» китайцы после смерти Мао Цзэдуна обозначили его ближайшее окружение: Цзян Цин (жена), Ван Хунвэнь (зам. председателя ЦК КПК), Чжан Чуньцян (зам. премьера Госсовета) и Яо Вэньюань (член политбюро). С подачи китайцев термин «банда четырех» широко вошел в международный политический лексикон.], о нашем намерении своими сомнительными идеями сбивать с толку «доверчивого Леонида Ильича». Говоря языком начала XXI века, наши недоброжелатели занимались «черным пиаром», сливали на нас компромат.

Брежнев не реагировал на этот компромат, но на всякий случай не возражал против создания полуподпольной параллельной группы из сотрудников отдела пропаганды. Ее возглавил А.Н. Яковлев, будущий прораб перестройки. Работа кипела в Серебряном Бору. И снова – пока на заднем плане – маячил, как толковали обычно сведущие люди, «железный Шурик», которому, надо думать, хотелось забраться в кресло генерального секретаря.

Память подводит. То ли в те дни, а может, позже ко мне пришел один из близких людей Шелепина.

– Не тот ты сделал выбор. Брежнев долго не задержится. Александру Николаевичу нужны умные люди. Подумай. Мой телефон знаешь.

– Имей в виду: сегодня же расскажу Андропову о твоем предложении. Но не бойся. Фамилия твоя названа не будет.

Разговор с Андроповым состоялся. Он шумел и требовал «назвать сукина сына». Но я не сдался. Не фамилии сейчас важны, убеждал я шефа. Важно знать, что «Шурик» действует. Прошло много лет. На Лубянке у Андропова мы перебирали прожитое. Вспомнили. И я назвал фамилию. Ибо ее владелец уже избавился от власти людей…

Недавно я где-то прочитал, что Брежнев «по-настоящему» дружил с Шелепиным. Возможно. Но тогда Брежнев – замечательный конспиратор. Ни разу за все те годы, которые я мог близко видеть Брежнева, он ни словом каким-нибудь, ни поступком даже не намекнул на дружеские связи с Шелепиным. Слова неприязни я слышал.

И чтобы не возвращаться больше к Шелепину. Яковлев пишет, что он уехал послом в Канаду из-за того, что начальству не понравилась его статья «Против антиисторизма», опубликованная в «Литературке» 15 ноября 1972 года. Не исключаю, что статья сыграла свою роль. Но думаю, подыграл и тянувшийся за Яковлевым шелепинский хвост.

Интриги мотали нам нервы. Но дело двигалось. Мы поставили перед собой задачу воспользоваться юбилеем, чтобы избавиться от мифов и легенд и попытаться изложить историю страны и партии с максимальным приближением к правде, к реальному ходу событий. Понимали, что это трудно, может быть, пока еще невозможно. Но – без труда и т. д.

Раза два или три говорили с докладчиком. Но вскользь. Он еще жил другими заботами. В принципе наш подход одобрил. Но мы уже понимали, что это практически мало что значит. Решения будут приниматься на тексте.

Однажды задумчиво сказал:

– Просто и красиво – вот как надо. Вечером перед сном просматривал «Советский цирк». И там про революцию. Но так здорово написали, доходчиво, понятно. Попробуйте, ребята, чтобы за душу брало…

С таким напутствием мы вернулись на дачу Горького. Понимали, что нет смысла язвить. Но есть смысл попытаться соединить несоединимое. Брежнев не будет говорить то, что он не хочет говорить.

Дача Горького, особенно подходы, парк, да и мебель, была в запущенном состоянии. Мы заявили, что ждем Брежнева. Управление делами устроило капитальный аврал. Брежнев не приехал. Пуганули еще раз. Аврал был пожиже. Брежнев снова не приехал. Но все-таки дача преобразилась. Мы дружно отметили это – «с чувством глубокого удовлетворения».

К концу августа первый вариант проекта был готов. Брежнев вызвал нас в Ялту, где проводил отпуск. Дача средняя, как у бедного «нового русского». Зато бассейн великолепен. Даже обидно, что рядом море и погода хорошая… Нам выделили одну большую комнату на всех в каком-то флигеле. Столуемся с охраной, в ходу почему-то макароны по-флотски. Когда надоедает, привозим харч из Ялты и пируем у себя в комнате.

Работаем вместе каждый день до обеда. После обеда докладчик в отпуске, а мы учитываем его замечания. Судя по всему, «серебряный текст» у него уже побывал и не произвел. Выбор вроде сделан в нашу пользу. Такое впечатление, что Брежнев не сильно вдается в содержание (время еще есть!), а делает упор на сокращение, выстраивание общей логики текста, снятие налета «учености» и на подъемные, «ударные» места. Чтобы аплодировали…

Отпуск Л.И. проводит своеобразно. Гулять, ходить пешком ради ходьбы он не любит, читать тоже не любит. Иногда плавает в сопровождении охраны. Часто на пирсе под большим брезентовым тентом играет в домино. Постоянные партнеры: врач, дежурный помощник (тогда был Г.Э. Цуканов) и кто-либо из охраны. Пирс этот прозвали «Монте-Козло».

Несколько раз Виктория Петровна приглашала нас на хозяйский обед. Он отличался от макарон по-флотски. Угощала великолепной бузой собственного производства. Иногда допускались в кинозал.

По периметру дачного участка были густые заросли кустов. Среди них мы разглядели нити тонкой проволоки. Нам объяснили, что если злоумышленник коснется проволоки, на пульте охраны загорится лампочка и зазвенит звонок. «Не верю!» – вспомнили мы Станиславского. И как-то поздно вечером, имитируя злоумышленничество, длинной палкой прошлись по кустам. Поскольку никто не прибежал, было понятно, что лампочка не загорается и звонок не звенит.

Бдительнее оказались пограничники. Ночи были душные, и Арбатов устроился спать в пляжной палатке. Тут его и настигли ученые собаки. Не лаяли. Молча стали рядом. Ждали подхода пограничников. Узнав об этом эпизоде, Брежнев распорядился собак на пляж не пускать. И Арбатов спал спокойно.

* * *

После Ялты еще какое-то время на даче Горького, и вызов в Завидово.

Установилась такая практика. Сначала Брежнев посылал черновой проект узкому кругу лиц, чье мнение его интересовало. Вместе с ним мы проходились по замечаниям, что-то принимали, что-то – нет. И только после этого следовала официальная рассылка: всем членам и кандидатам в члены политбюро и секретарям ЦК КПСС. Учетом (или неучетом) их замечаний кончалась работа над документом. Поэтому все, что говорил генеральный секретарь, считалось не только его мнением, но позицией ЦК.

К нашему приезду Брежнев уже получил отзывы на проект. Это был тот проект, где даже после Ялты сохранились результаты нашего вольнодумства. Там не было «врагов народа», не было троцкистов, бухаринцев, шпионов и предателей, пробравшихся в руководство партией. Там была борьба с политической оппозицией. Там не было возвеличивания Сталина. Там была попытка противостоять напору неосталинистов. В общем, повторяю, это была, как нам казалось, история послеоктябрьского развития почти без мифов и легенд.

Брежнев вручил нам замечания на 21 странице, заметив, что подписи он снял: «Не важно, кто говорит, важно, что говорят!» И дал нам два дня на «обмозговывание». Уже по этому сроку мы поняли, что бьют нас крепко.

Автор замечаний (скорее всего, это был или Голиков, или Трапезников) избрал простой и понятный любой партийной душе алгоритм. Есть утвержденные политбюро тезисы ЦК КПСС к 50-летию Октября. Доклад должен соответствовать этим тезисам. Далее по схеме: в тезисах сказано так, а в проекте совсем не так. И припев: этот вопрос лучше освещен в материале отдела пропаганды.

Невозможно кратко изложить конкретное содержание замечаний. Они тонут в общих словах, по всем направлениям возвращающих нас к «Краткому курсу». Но все же один ароматный пример.