Северный сфинкс. На пределе. 11-я серия

Северный сфинкс. На пределе. 11-я серия
Александр Брыксенков

Андрей Брыксенков

Ещё классики отмечали, что существуют такие проявления, какие могут произойти только в Петербурге. Авторы солидаризируясь с классиками приводят несколько неординарных питерских историй. Книга содержит нецензурную брань.

Северный сфинкс

На пределе. 11-я серия

Александр Брыксенков

Андрей Брыксенков

© Александр Брыксенков, 2020

© Андрей Брыксенков, 2020

ISBN 978-5-0053-0217-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Чудо из Пергама

Пергамский алтарь. Берлин

В девяностых годах прошлого века в России победили демократы. Россия стала другой, демократической. Раз государство другое, то и герб, отражающий суть государства, должен быть другим, демократическим. Однако российский герб «рванул в графья». Он отказался от «подлых» серпа и молота и обзавёлся странными для демократической государственной эмблемы императорскими коронами и царскими скипетром и державой.

Российское общество, очевидно с оглядкой на царственный герб, тоже «рвануло в графья». Особенно грустно, что это поветрие поразило наши умные головушки. А именно профессоров, докторов наук, которые свои достойные институты стали величать очень помпезно. Если в Ленинграде был один всемирно уважаемый университет, то теперь в Петербурге их аж 34, а некоторые институты вообще стали академиями. Вот так. Знай наших! Хотя, скорее всего, рывок наших высших учебных заведений в «графья» обусловлен, помимо чванства, жажой денег. Статус поднимпется, чтобв привлечь дополнительно студентов на платной основе и на этом срубить бабло.

Вот и знаменитое Художественно-промышленное училище им. В. И. Мухиной заделалось в Художественно-промышленную академию им. А. Л. Штиглица. Ну ладно, раз захотелось в «графья», то пусть будет академия, но имя-то зачем менять? Кто такая Мухина знает каждый (или почти каждый), а для тех, кто не знает сообщим, В. И. Мухина – это Народный художник СССР, Лауреат пяти Сталинских премий, автор шедевра «Рабочий и колхозница» и гранёного стакана (по профилю музея). Кстати, считается, что статуи монумента суть автопортреты Мухиной и её мужа. Первоначально скульптуры были обнажёнными. По требованию приёмной комиссии Мухина их «одела» и дополнительно включила в композицию развеваэщийся шарф.

А кто такой А. Л. Штиглиц не знает никто (или почти никто). Как говорится: Штирлица знаю, Швондера знаю, Штиглица – нет. Вот и Барсуков всю жизнь не знал кто такой Штиглиц, а просветился лишь тогда, когда ему приспичило посетить Музей прикладного искусства Художественно-промышленной академии им. А. Л. Штигллца..

Оказалось, что Штиглиц – это действительный тайный советник, придворный банкир и щедрый меценат, пожертвовавший в 1876 году 1 000 000 рублей на основание Центрального училища технического рисования (ныне ХПА им. Штиглица) и на возведение здания для художественно-промышленного музея (ныне Музей прикладного искусства ХПА им. Штиглица).

В Петербурге 144 музея. Чтобы в каждое воскресенье посещать один их них, потребуется несколько лет. И это вместо дачи, рыбалки, велопрогулок и т. п. Кто ж на это пойдёт? Вот и Барсуков полностью игнорировал и Музей хлеба, и Музей водки, и Музей шоколада и тем более Музей эротики и Музей любви. Не посещал он и музеи-квартиры знаменитых петербургских поэтов, художников, писателей. Не тянуло его и в Музей прикладного искусства (ткани, изразцы, мебель, посуда. костюм). Не тянуло, не тянуло, а тут вдруг засобирался. А захотелось ему заглянуть в означенный музей лишь после того как он в двухтысячных посетил в Берлине Пергамский музей.

Музей прикладного искусства. Петербург

Барсуков стоял в громадном зале берлинского музея и с недоумением пялился на огромное античное сооружение расположенное перед ним, которое официально называлось Пергамским алтарём. Недоумевал он от того, что никак не мог представить, как смогли немцы перевезти из Турции в Берлин целый греческий храм с колоннами, лестницей, цоколем и стилобатом, обнаруженный ими на месте древнего греческого города Пергама при строительстве дороги. Это ж сколько нужно было задействовать повозок, чтобы доставить такую каменную массу от Бергамы (населённый пункт на месте античного Пергама) до морского побережья.

Барсуков был профаном в археологии и в музейном деле тоже, поэтому не знал, что никакого храма немцы не перевозили. Пергамский алтарь, предназначавшийся для религиозных церемоний под открытым небом, был полностью руинирован. Уцелели лишь отдельные мраморные плиты с рельефами, изображавшими сцены битвы богов с титанами. Плиты составляли фриз, шедший вдоль цоколя. Вот эти-то плиты в количестве 115 штук и вывезли немцы в Германию, причём с разрешения султана, выплатив при этом некоторую сумму.

Для размещения плит и было в музее построено подобие реального алтаря, очень приблизительная его реконструкция (причём не всего алтаря, а только его передней части). Сооружение представляло собой П-образный в плане цоколь высотой в рост человека, расположенный на высоком ступенчатом стилобате. На этом цоколе и разместили мраморные рельефные плиты. Поскольку при раскопках обнаружили не все плиты, то соданный скульптурный фриз имел пробелы. Те плиты, которые относились к основной (не построенной) части алтаря были расставлены вдоль стен выставочного зала. На боковых частях цоколя возвышалось два ряда колонн. На поперечной части цоколя размещались колонны портика, который вел в предполагаемый алтарный зал. Все колоннады имели перекрытия. К портику вела широкая мраморная лестница, расположенная между боковыми частями сооружения.

Фрагмент фриза

В 1945 году все 115 плит алтаря были в качестве трофея вывезены в Ленинград и размещены в хранилище Эрмитажа. После разгрома Германии очень многое ценности из германских музеев переместились в СССР. Из них особо значимые – это картины Дрезденской картинной галереи, которые нацисты спрятали в заброшенной штольне и Золото Трои (клад Приама), укрытое ими в боевой зенитной башне, располагавшейся возле Зоопарка.

При Хрущёве 4/5 из этих ценностей было возвращено немцам. Правда, кое-что зажали. Например, Золото Трои. Зажали и пятьдесят лет никому не показывали. Мол не знаем, где клад находится. Хотя отдельным людям было известно, что хранится он в секретной кладовой Пушкинского музея в Москве. Наконец, в 1996 году клад Приама был выставлен для обозрения. Немцы сразу же потребовали возвращения клкда, на что им резонно отвтили: «Сначала возвратите России ценности из разграбленных музеев Пскова, Новгорода, Смоленска, Петергофа.» Чтобы закрыть вопрос, Дума приняла закон о реституции, в соответствии с которым Золото Трои – собственность РФ.

А вот рельефы Пергамского алтаря возвратили. Перед их отправкой в ГДР специалисты из Музея прикладного искусства сняли с них копии, которые Эрмитах передал Музею прикладного искусства. Их разместили на галерее главного выставочного зала музея.

Вот посмотреть на эти копии и отправился Барсуков в этот знатный музей. Его интересовали два вопроса: не задавили ли своей массой эти каменные плиты трепетные экспонаты музея и как вписались пергамские древности в совершенно чуждую для них музейную экспозицию?

Музей Барсукова очаровал. Причём не столько своими экспонатами, сколько архитектурой и убранством его залов. Архитектор Месмахер, который построил зданье музея (1896 год), использовал практически все академические архитектурные стили при создании его интерьеров (там есть зал и в русском стиле, называется «Теремок»). Разукрасил их лепниной, колоннами, расписными сводами. Барсуков ходил, как в сказке.

Центральный выставочный зал Музея прикладного искусства с копиями Пергамских мраморов на галерее

А размещение пергамских копий оказалось очень тактичным. Они, расставленные вдоль стен галереи, воспринимались не как экспонаты, а как монументальные настенные украшения.

Теперь Барсуков во всю расхваливает перед родственниками и друзьями Музей прикладного искусства и настоятельно рекомендует посетить его. И вам, уважаемый читатель, рекомендует тоже.

Людка на вахте

Проспект Художников, 10. Петербург

Людка, ярко раскрашенная в пёстрой шали на плечах, ошивалась возле подъезда капитального кирпичного дома,  в  котором она и жила.  На шестнадцати этажах этого дома размещалось сто квартир.  Характерно, что во многих квартирах жили не их хозяева, а  разношерстная молодёжь: студенты, торговцы с юга, молодожёны и т.п.   Хозяева же (в основном пенсионеры), сдав свои апартаменты в аренду, обретались на дачах, и в деревнях или у родственников.

Барсуков был старожилом. Он обитал в доме со дня его заселения, то есть с 1980 года. Раньше-то он знал всех жильцов дома и по лицам, и по именам, теперь – только соседей по этажу, да и то не всех Часть первоначальных квартировладельцев повымерли в девяностые, часть переехали на новое место жительства. Вместо них поселились какие-то нелюдимые субъекты, отгородившиеся от внешнего мира крепостными дверями с хитроумными запорами. Остальная публика часто менялась и он её не знал. Барсуков не знал этих озабоченных молодых мужчин, а Людка всех их знала. Именно их она подкарауливала, прохаживаясь по бетонному крыльцу дома. К каждому из них, входящему в дом или выходящему из него, она цеплялась с банальной просьбой типа: «Юра, дай сигаретку.»

Многие брезгливо бросали: «Не курю.», некоторые оделяли женщину сигаретой, а иногда какой-нибудь загорелый субъект заводил с ней разговор, который кончался тем, что собеседник бежал в магазин за водкой, после чего оба скрывались в недрах дома.

Сегодня день был неудачный: никто с Людкой беседовать не хотел.  Промаявшись у дома до  обеда,  она в полдень переместилась к винно-водочному магазину. Постоянные посетители магазина знали Людку как «честную давалку». Денег за свои услуги она не брала, довольствуясь выпивкой.

Секс для Людки был всё. Кроме секса её больше ничто не интересовало. Да ещё и водка была в интересе, но это как довесок к сексу. Людкин женский механизм, очевидно, имел какой-то изъян, какую-то разрегулировку и поэтому фурычил на бешенных оборотах.

Это началось с подросткового возраста. Ещё будучи школьницей она имела целый штат поклонников. Пацаны за ней следовали стайкой. Поломавшись он выбирала понравившегося ей паренька и они удалялись в квартиру к Людке, откуда предварительно по мобильнику выбивалась её мать. Теперь-то она жила одна. Мама умерла год тому назад, брат Сашка перебрался в Москву, дочь, семилетняя Катька, жила то у бабушки, то у тётки Веры

У винного магазина положительных шансов тоже не просматривалось. Постоянные клиенты торговой точки хорошо знали Людку и уже не интересовались её подержанными прелестями. А азиатская публика, у которой Людка пользовалась спросом, ещё не освободилась от работ на обеденный перерыв. Азиатов Людка ценила. Оторванные от дома, от жён, они были активны и на сексуальной ниве очень трудоспособны, что вполне устраивало азартную женщину.

Вместо какого-нибудь таджика подошёл к ней Колька Сечин, развязный, нахальный тип. Они, в своё время, учились в одной школе, только Колька был на класс старше её. Он отозвал, удивлённую его вниманием Людку, в сторонку и сделал предложение:

-– Людка, есть блатная работёнка.  За считанные минуты косарь срубишь.

-– Ну, Колян, ты как Хотабыч! Что делать-то надо?

-– В течение недели каждое утро помаячить у одного дома и записать во сколько некий господин  выйдет из дома и сядет в машину.

-– И всё?

-–  И всё, но есть специфика: полный молчок. иначе язык отрежут, а может что и покруче  случится.

-– Согласна.

Колька сказал, чтобы она запомнила адрес и показал фотографию молодого , красивого мужчины. После чего вручил задаток в 500 рублей и проинструктировал:

-– Чтобы не засветиться, ты особенно-то близко у подъезда не вейся и каждый раз меняй верхние шмотки. Начинай наблюдение с завтрашнего дня. «Меняй шмотки, – хмыкнула про себя Людка, – как будто,  у меня королевский гардероб».