Годунов. Кровавый путь к трону

Наконец в мае 1583 года Писемскому показали «царскую невесту» Марию Гастингс в саду на открытом месте, чтобы посол мог рассказать о ней царю. «30-летняя принцесса Мария, – доносил в своем послании Писемский, – ростом высока, тонка, лицом бела, глаза у нее серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках тонкие и долгие…»

Увидевши Писемского после смотра принцессы, королева сказала ему: «Думаю, что ваш государь племянницы моей не полюбит, да и тебе, я думаю, она не понравилась». Посол отвечал с достоинством, как учил царь, и по своему разумению: «Мне показалось, что твоя племянница красива – а ведь дело это становится судом Божьим…»

Окончив дела сватовства, Писемский ту же отправился в Москву с грамотами королевы царю, Елизавета, желая лично видеть Грозного, писала ему: «Наша воля и хотенье, чтоб все наши царства и области всегда были для тебя сотворены; ты приедешь к своему истинному приятелю и сестре…»

Вместе с Писемским отправился в Москву английский посол Боус, который принял на себя весьма сложное королевское поручение. Он должен был добиться, чтобы английские купцы получили право исключительной и беспошлинной торговли с русскими купцами, и в то же время должен был отклонить военный союз Елизаветы с Иваном против его врагов и брачный союз царя и принцессы. В переговорах с боярами Боус неловко пытался откреститься от военного союза, давая понять, что этот союз пока бессмыслен и не принесет никакой пользы для Англии, лучше помирить царских врагов с царем… Когда дело дошло до вопроса сватовства и брака, на прямой вопрос Грозного, согласна ли королева Елизавета выдать за него племянницу Марию, Боус неожиданно ответил: «Племянница королевы княжна Мария по грехам больна, болезнь в ней великая, да думаю, что и от веры своей она не откажется: вера ведь одна христианская…»

Слово за слово, и оказалось, что племянница Мария по родству от королевы Елизаветы дальше всех ее других десяти племянниц, да и лицо Марии было испорчено оспой, чего не увидел или не захотел увидеть посол Писемский. В ответ царь объявил, что не может согласиться на прошение королевы об исключительной торговле, он даст англичанам известные пристанища, но на Печору и Обь англичан за соболями и кречетами не пустит…

В беседе с английским послом Грозный выразил все же твердое намерение послать новое посольство и сосватать себе другую родственницу королевы – «без оспы» на лице и поближе родством «с сестрой Елизаветой». Более того, он даже вышел за рамки куртуазной дипломатической беседы, надменно пообещав Боусу:

– Если сестра Елизавета не пришлет со следующим посольством своей близкой племянницы, по ее усмотрению, то я сам соберусь и поеду в Англию, забрав всю свою казну, и там женюсь на ее родственнице… Какая мне будет по сердцу, из тех, что к королеве по родству поближе…

Боус сообразил, что увлечение Грозного сватовством к английскому двору не подлежит теперь никакому сомнению, как и то, что он не прочь переселиться и лечиться в Англии, если решился отплыть в Лондон со всей своей казной, для чего бы потребовался не один большой корабль… С Боусом, перед его отъездом к себе в Лондон, оставалось согласовать последние детали далекого путешествия, но назначенная на 20 февраля 1584 года встреча посла и царя была отложена из-за болезни последнего…

Когда Грозный царь почувствовал облегчение после приема горячих ванн, то, помня о предсказании астрологов насчет его смерти после полудня 18 марта, он продиктовал предсмертное поручение Борису Годунову: «Егда же Великий Государь последняго напутия сподобися, пречистаго тела и крови Господа, тогда во свидетельство представляя духовника своего Архимандрита Феодосия, слез очи свои наполнив, глаголя Борису Феодоровичу: тебе приказываю душу свою и сына своего Феодора Ивановича и дщерь свою Ирину…» Также царь завещал младшему своему сыну Дмитрию Углич со всеми своими уездами. После объявления своим душеприказчиком Бориса Федоровича Годунова он вызвался в присутствии боярина сыграть партию в шахматы со своим любимцем Богданом Бельским. Царь еще не верил предсказаниям ведунов-астрологов о своей смерти во второй половине дня 18 марта 1584 года, ближе к сумеркам, возможно, предполагая поставить шах и мат несильному шахматисту, но хорошо знающему свое дело распределителю лекарств и ядов для своего любимого государя. Годунов молчаливо взирал на затянувшуюся последнюю партию царя и процесс отравления ядами из рук коварного любимца.

Смерть царя Ивана Грозного была выгодна многим. Не только боярину Годунову с его родичем Бельским, но и боярским партиям Романова Никиты, Шуйского Ивана, думского главы Мстиславского Ивана, а также внешним противникам царства, желающим ослабления и даже падения Москвы…

Когда Годунов и Бельский с «царского крыльца» объявили московскому народу о скоропостижной смерти царя Ивана Грозного, в толпе послышался ропот и недоумение, и тут же родились первые слухи, что «царя отравили». Причем не просто отравили неизвестные отравители, наоборот, «царю дали отраву самые ближние люди», с намеком на главу лекарей Бельского и некогда ответственного за столование кравчего-боярина Годунова.

Многие летописцы XVI и XVII веков подтвердили версию о заговоре против царя и его насильственной смерти, воистину «царю дали отраву ближние люди». По летописному свидетельству высокопоставленного дьяка Ивана Тимофеева, по прозвищу «Кол», именно Годунов и Бельский «преждевременно прекратили жизнь царя». Голландский дипломат и купец Исаак Масса уверенно описал сам процесс отравления царя, в котором шахматист Бельский положил яд в приготовленное заранее царское лекарство. Английский дипломат Джером Горсей также написал о заговоре Годунова и Бельского против царя и дополнил версию отравления ядом последующим удушением Грозного: «По-видимому, царю дали сначала яд, а затем в суматохе, поднявшейся после того, как он внезапно упал, для верности еще и придушили». Польский историк-писатель Казимир Валишевский писал: «Богдан Бельский со своими советниками извел царя Ивана Васильевича, а ныне хочет бояр побитии и хочет подыскать под царем Федором Ивановичем царства Московскому своему советнику (Годунову)». О причастности к смерти царя Годунова писал и француз Делавиль, а также коронный польский гетман Жолкевский: «Годунов лишил жизни царя Ивана, подкупив врача, который лечил Ивана, ибо дело было таково, что, если бы он его не предупредил (не опередил), то и сам был бы казнен со многими другими знатными вельможами».

Версия убийства и отравления царя Ивана Грозного оставалась всего одной из главных гипотез даже после вскрытия царских гробниц в 1963 году и обнаружения в останках царя повышенного содержания ртути и мышьяка. В новом цикле работ по исследованию останков Ивана Грозного на стыке веков и миллениумов главный археолог Кремля Т. Панова с исследователем Е. Александровской сделали новые выводы, согласно которым допустимая норма мышьяка у Ивана Грозного была превышена более чем в два раза, а ртути – в тридцать раз.

По их мнению, царь отравлялся смесью из ртути и мышьяка в течение какого-то времени. Хроническое отравление ртутью, сулемой – «жидким серебром» приводит к патологии меркуриализма, когда расшатывается нервная система, с психическим возбуждением, тревожностью, мнительностью, искажением болезненного физического облика и с выпадением волос. Многие современники царя оставили воспоминания для историков, включая Татищева и Карамзина: «В сие время он так изменился, что нельзя было узнать его: на лице изображалась мрачная свирепость, все черты исказились, взор угас, на голове и в бороде не осталось почти ни одного волоса…»

Если за «эталон» смертельной концентрации мышьяка и ртути признать 0.13 и 0.26 мг на 100 г массы соответственно, то у царя Ивана Грозного наблюдается превышение эталона по мышьяку и ртути (0.15 и 1.3), из чего можно заключить следующее. «Лекарь» Бельский, с ведома Годунова, отравляя («леча») длительное время царя ртутью, в знаковый день 18 марта 1584 года резко увеличил концентрацию мышьяка в смеси отравы, что привело к смерти царя.

Борис Годунов в день объявления народу о преждевременной кончине Грозного был необычайно мрачен и потрясен свалившимся с небес на Русское государство великим горем, которое он готов был разделить вместе со всем народом. Тогда с заплаканным, почерневшим от горя лицом он почему-то меньше всего думал о своем личном взлете с приходом в обозримой перспективе на царский престол новой династии Годуновых – по воле Русского Провидения. В слезном тумане он видел нежное личико своей полуторагодовалой дочки Ксении и лицо еще не рожденного крохотного сынишки, и внутренний голос подсказывал ему нечто таинственно-исповедальное: «Любимых детей ты обязан иметь и учить господним законам жизни, а через детей сам должен учиться по сказанному от Самого Господа Бога: „Аще не будете, яко дети, не внидете в Царствие Небесное“».

Глава 3

Чуть ли не на другой день после кончины государя по Москве пошли гулять слухи: «Богдан Бельский, что свирепей своего родича, первого опричника Малюты Скуратова, со своими советниками извел царя Ивана Васильевича, а ныне хочет вслед за царем знатных бояр побить». Основания для подобных слухов были более чем весомыми, ведь народ нового царя Федора Ивановича называл не иначе как «Блаженным», недаром хилому умом и плотью 26-летнему властителю в помощь государственного правления были поставлены пять регентов из назначенного почившим Иваном Васильевичем регентского совета, как вокруг «блаженного младенца». Ясное дело, что все регенты при «Блаженном Федоре» просто обязаны были быстро перессориться, как перессорились подобные им регенты при маленьком царевиче Иване Васильевиче и его матери Елене Глинской. Причем откровенным зачинщиком раздора выступал тот, кто считал, что сила и двор на его стороне, а таким просто обязан быть «отравитель царя» в глазах народа Богдан Бельский. Именно он, как «двойник первого опричника», его родича Малюты Скуратова, мог рассчитывать на поддержку московского двора и даже земского дворянства. На какое-то время, при молчаливом непротивлении Годунова, власть в Кремле и части Москвы перешла к Бельскому. Но земские дворяне, на которых он рассчитывал, отказались подчиняться временщику. Это не остановило Бельского, с опорой на кремлевское «дворовое» войско он попытался уговорить царя-наследника Федора Блаженного возродить опричнину, рассчитывая таким образом распустить регентский совет и править страной единолично или, на худой конец, вдвоем с Блаженным или с Годуновым.

Попытка дворцового переворота в апреле 1584 года стала первым серьезным испытанием для Годунова, настало время определяться: с кем он? против кого? или сам по себе?

Возбужденные опасными слухами, что Богдан Бельский, отравив царя Ивана Васильевича, намерен отравить и умертвить его сына-наследника Федора Ивановича и возвести на престол своего друга и советника Годунова, москвичи с «великой силой» подошли к Кремлю. Тайными виновниками запущенных слухов и «клевет», похожих на правду, москвичи считали партию князей Шуйских, а их действующими смертоносными орудиями – рязанских дворян Ляпуновых, Кикиных и других возмутителей народа. Около двадцати тысяч вооруженных людей из боярских и дворянских детей, служивых граждан и московской черни пошли на приступ кремлевских ворот, которые своевременным приказом сметливого Годунова едва-едва успели затворить перед носом бунтовщиков.

Годунову, собравшему для защиты Кремля отряд стрельцов, верные ему люди сообщили, что мятежники разгромили все лавки, овладели в Китай-городе арсеналом с тяжелыми снарядами и нацелили пушки на Флоровские ворота, чтобы несколькими выстрелами разбить их и вломиться в неприступный Кремль.

Мрачный Годунов, не теряя благородства лица с заострившимися скулами, твердым и спокойным голосом рассказал о бунте под стенами Кремля и попытался вывести из ступора Федора, застывшего с блаженной улыбкой на лице у окон и поминутно спрашивающего: «Что происходит?… Чего кричат?… Что там?… Чего они шумят, чего хотят?…»

Малорослый, дряблый телом, бледный, как полотно, Федор жалко и беспомощно улыбался, но без живости и значения улыбки, нетвердо переступал с ноги на ногу, демонстрируя, скорее, не испуг перед мятежниками, а преждевременное изнеможение сил, без всякого желания сопротивляться обстоятельствам. Годунов знал, что следующей равнодушной фразой Федора Блаженного будет: «На все воля божья, пусть будет так, как будет угодно Господу», посему попытался вразумить того и прогнать с его лица улыбку постника и печальника.

– Радости мало, государь, у взбунтовавшейся черни пушки. Они готовы стрелять по Флоровским воротам.

– Зачем?

– Чтобы разбить их вдребезги и ворваться в Кремль для беседы с глазу на глаз.

– С кем?

– Да с кем придется – под горячую руку… Хоть с тобой, государь…

– Чего хотят эти бунтовщики? Ты знаешь, Борис, что они хотят?

– Неважно, что они хотят. Важно, что ты хочешь, государь.

– А что я хочу, Борис?

– Это правильный вопрос, государь… Сейчас ты узнаешь, что ты хочешь. Вон думские бояре во главе с Иваном Мстиславским и Никитой Романовичем. Я твоим именем, государь, собрал думу для совета, как поступать с мятежниками… – С этими словами Годунов обозначил на своем лице с заостренными чертами подобие улыбки. – …Как отбояриться от незваной опасности черни с их пушками под кремлевскими воротами…

Годунов именем государя выслал к мятежникам под стенами Кремля целую делегацию – с главой Думы Мстиславским, дьяками Андреем и Василием Щелкановыми, – чтобы спросить, что виною мятежа и чего хотят бунтовщики?

Со стен кремлевских он слышал ответ мятежной черни: «Бельского требуем! Выдайте нам злодея Бельского, который замыслил извести царский корень и все рода боярские».

– Хорошо, мы сами с государем решим, как поступить с Бельским, наказать или миловать того, – ответил Мстиславский. – Еще чего хотите от Думы и государя, чтобы вы спокойно разошлись по домам?

И большая часть народа кричала: «Выдайте нам Никиту Романовича!» Мстиславский знал, что московский народ был расположен к этому именитому думскому боярину, ярому противнику Годунова и Бельского, и страшился, что те могут после смерти Ивана Грозного во время междуцарствия извести лидера «партии Романовых», ибо по причине своей добродетели он, по мнению москвичей, имел много врагов и недругов во дворе.

После Годунов расспросил своих верных людей, что в толпе кричали про него и сестру, и узнал, что только наиболее ретивая часть мятежников связывала имена Бельского и Годунова вместе, и это были клевреты партии Шуйских. Люди партии Романовых в мятеже не проявили себя, но подбивали толпу спасать своего боярина Никиту Романовича. В толпе царя Федора и царицу Ирину жалели и хотели защищать «всем миром» от злодея-опричника Бельского. Еще узнал Годунов со злорадной внутренней усмешкой, что во время мятежа Бельский вел себя недостойно, даже искал своей безопасности в государевой спальне.

«Значит, опричнине не бывать, – спокойно и трезво подумал Годунов. – Недаром же часть разгоряченной толпы требовала расправы над худородными опричниками Грозного, некогда союзниками и единомышленниками, до поры до времени. Вот Бельский своей тягой к старым опричным порядкам и решил свою судьбу. Знать, мало в народе сторонников опричных порядков».

Годунов легко отрекся от Бельского, предложил государю и двору удалить того из Москвы. Порешили отправить Богдана Бельского воеводой в Нижний Новгород. Когда народу было объявлено, что государь высылает Бельского из Москвы и отправляет того воеводствовать в Нижнем Новгороде, мятежники со «спокойным сердцем» и с восклицаниями: «Да здравствует царь с верными ему боярами!» – мирно разошлись по своим домам.

В тревожные апрельские дни после мятежа черни на первые роли при возбужденном дворе Федора Ивановича выдвинулся лидер партии Романовых Никита Романович Юрьев. Об этом написал, доверившись сведениям своих московских агентов и своим личным наблюдениям, английский посол Боус, выехавший из Москвы 12 мая: «Когда я выехал из встревоженной Москвы, боярин Никита Романович и дьяк Андрей Щелканов считали себя „царями“ и потому так назывались многими людьми… Сын покойного царя и те советники, которые достойны были управлять, уже не имеют никакой власти». Под «достойными людьми» посол подразумевал, прежде всего, боярина Бориса Годунова.

Но уже через несколько дней обстановка начала меняться. По мере того как утихали страсти московского мятежа, Годунов, пользуясь поддержкой двора и влиянием на Федора, забрал власть в свои руки, оттеснив боярина Никиту Романовича. Вовремя осознав, что народ против возрождения опричных порядков, с узурпацией власти бывшими опричниками из гнезда Малюты Скуратова, Годунов усилил свои властные позиции политическими маневрами. Он убедил слабовольного Федора значительно расширить состав боярской Думы и обновить приказы. За несколько месяцев Дума увеличилась вдвое, причем половина бояр-думцев принадлежала к партии Годунова, что резко усилило позиции конюшего Бориса Федоровича. Став конюшим с легкой руки государя, он возглавил ключевой земский приказ, продвинув своих близких родичей Годуновых: Степан Васильевич возглавил Посольский приказ, Иван Васильевич – Стрелецкий приказ, а Григорий Васильевич стал дворецким. В смене воевод во многих крупных городах также угадывалась властная рука царского шурина, расширяющего и усиливающего позиции «партии Годунова».

Без лишнего шума Годуновым и его людьми было осуществлено наказание дворян Ляпуновых и Кикиных и других возмутителей московской черни на апрельский мятеж «против злодея Бельского», считай, против дуэта худородных опричников Годунова – Бельского. Мятежников выслали в дальние волости и надолго заключили в темницы. Народ безмолвствовал, славя правосудие законного «природного царя», готовясь к венчанию на царство Федора Ивановича Блаженного, отложенному ради шестинедельного общенародного моления об усопшем венценосце Иване Васильевиче до 31 мая 1584 года.

С целью благоденствия царства от знаковой вехи венчания Блаженного, по наущению боярской Думы, с лидерством там годуновской партии, двухлетнего царевича Дмитрия, вдовствующую царицу Марию Нагую, ее отца и всех братьев Нагих отослали в город Углич, дав большой семье «царскую обслугу», многих стольников, стряпчих и стрельцов для охраны. Современники с душевной радостью отмечали, что 24 мая, за неделю до своего венчания, государь Федор Иванович с блаженной улыбкой на устах и слезами на глазах прощался со своим братом Дмитрием, «как бы невольно исполняя государев долг, болезненный для доброго и нежного сердца постника и печальника».

Глава 4

В ночь перед венчанием на московский престол Годунов не сомкнул глаз. При том, что душа просила покоя, его мучила бессонница. Именно при жестокой бессоннице, когда еще не забрезжил рассвет, он почуял приближение к Москве страшной бури, как предзнаменование грядущих бедствий и напастей…

«К чему бы это, – молнией промелькнула у него в мозгу шальная мысль. – Кому и чему угроза? Царству? Царю? Какому царю – нынешнему или грядущему?… Природному или избранному перстом Божьим?… Так ведь пока никого не избрали… И изберут ли?… Значит, природному, но блаженному, пока настоящего избранного перстом Божьим нет еще на московском престоле… Буря… Гроза… Нет царя Грозы, Грозного царя, тому гроза была в помощь, а Блаженному она во вред, наверное…»

А на рассвете в Москве уже бушевала гроза, страшный ливень затопил столичные улицы и площади. Кремлевская площадь перед храмом Успенья тоже была затоплена. Но вскоре буря отлетела, гроза миновала, и вот уже солнце воссияло на очищаемся небосклоне.

«Все проходит, все пройдет, – вздохнул Годунов с затаенной улыбкой в уголках глаз, видя несметные толпы горожан перед Успенским собором. – А ведь большинство горожан буря не напугала. Русский народ не из пугливых, но зато из богобоязненных. Глядишь, один только я из-за своей бессонницы почувствовал опасность природного знамения». В царевом дворце Годунов был молчалив и сосредоточен на своих думах.

– Чего, племяш, так мрачен, – спросил с заметным удивлением Бориса его дядя Дмитрий Иванович, – когда вроде есть повод для радости? Или конюшие сами себе на уме во время всеобщего народного ликования?

– Бессонница замучила, – неприветливо буркнул Борис Федорович. Он хотел поначалу ответить, что, мол, во время бессонницы его посетили мысли о судьбе царства русского при обрушенных на него природных стихиях, но не стал этого делать. Незачем пока. Ограничился вопросом: – Сам-то как?