Грозы царь – Иван Грозный

Опять так все это было созвучно душе Ивана тринадцатилетнего, его тогдашним умонастроениям: в юности все силы души, весь задор душевный направляются на неизвестное будущее, известность настоящего не бодрит и не пьянит – этим все сказано… А воздух будущего пьянит и завораживает, потому все мысли и чувства отданы не нынешнему настоящему, каким бы хорошим и устроенным оно ни было, а новому, неизвестному будущему, к которому обращены все надежды несбывшиеся юности…

Как парил в доверительных разговорах с другом Федором юный Иван-государь, какие живые и обворожительные формы принимали надежды и мечты сладкие – в них мало было от опыта прошедшего и настоящего, но безумно много от воображаемых возможностей личного человеческого счастья, процветания и счастья всей Отчизны… И самое главное, не было никаких оснований не видеть ущербности, несбыточности надежд юности, потому что все надежды и мечты этого вдохновенного пьянящего возраста просто обязаны сбыться…

Иван как-то не выдержал и задумчиво спросил Федора:

– Почему ты меня ни о чем не просишь?

Федор рассмеялся и ответил:

– А ты – почему меня?..

Иван на секунду замешкался, но все же нашелся:

– Но ведь я все же государь?..

– Но ведь еще не царь! – парировал Федор.

– А царя просил бы о чем?..

– Вот когда будешь царем, Иван, тогда и видно будет… – сверкнул глазами Федор и сменил тему разговора.

Слава Богу, им всегда было о чем говорить… И снова отрок Иван возносился в фантазиях о будущности все выше и выше, постигая всю необъятность мечтаний и мыслей о возможностях воплощения юношеских надежд… Еще бы, как бы мозг государев не был занят текущими мыслями о попранных правах, дерзко нарушаемых боярами, мечты и надежды о будущем так или иначе касались средств борьбы – как дать окончательное освящение правам царским, возвысить их до совершенной недосягаемости грызущихся за власть боярских партий…

Один только раз кольнуло сердце Иваново недоброе предчувствие: «Возможно, Федор и не просит меня сейчас ни о чем, потому что хочет наверстать все упущенное ныне в «царское» время…» Ивану стало неловко за собственные подозрения насчет единственного близкого друга – «Вот и я увидел какую-то корысть там, где ее нет и в принципе… Сколько еще воды утечет, когда мне будет дано венчаться на царство… А я уже дал волю не только своим мечтам и надеждам, но и подозрениям своим… Как это низко – подозревать друга в его будущих грехах…»

Ивану не давала покоя эта его мысль о своих нелепых подозрениях в греховных намерениях друга использовать его царство в каких-то своих корыстных устремлениях. Иван не мог терпеть больше и решительно вознамерился разобраться в своих сомнениях и позициях друга. Он сам нашел Федора и, когда они остались наедине, порывисто обнял его за плечи, приблизил его лицо к своему и, глядя тому прямо в глаза, промолвил не своим голосом:

– Знаешь, Федор, почему мы так быстро сошлись с тобой?.. – У Ивана перехватило дыхание, но он все же справился с ним. – Отчего я люблю тебя больше всех других, наверное, даже больше родного брата?.. Я обязан тебе это сказать… Нас связывает не только удивительное созвучие душ, но и редчайшее человеческое качество – откровенность… Я всегда был предельно откровенен с тобой… У тебя не было причин сказать о моей не откровенности… Я считал, что и ты со мной так же откровенен, как я с тобой… Но я хочу быть уверен в тебе, как в себе…

– Ты меня хочешь о чем-то спросить – спрашивай… – Сказал посерьезневший Федор с кроткими грустными глазами. – Ты, государь, должен быть во мне уверен, как в себе… Я догадываюсь, о чем ты меня хочешь спросить… Впрочем, догадки – догадками… Знай, Иван, только одно, я всегда говорю искренне, без всякого лукавства – так никому не говорю, кроме тебя, потому что, как никто ценю нашу дружбу…

– Но… – Иван старался как можно четче и уверенней подобрать слова, чтобы не обидеть друга. – Самые важные и сокровенные мысли, в которых мы боимся даже признаться друг другу, в которых даже стыдно признаться самому себе, – это невысказанные мысли… Но если мучит душу именно от недосказанного, может твой друг, Федор, просить тебя об одном одолжении…

– Конечно, какие там могут быть одолжения?.. Спрашивай, и я, как на духу отвечу тебе – своему другу, своему государю…

– Ну, что ж, Федор, наверное, это будет первым испытанием нашей дружбы…

– Пусть будет первым испытанием… – промолвил тихо Федор Воронцов. – Спрашивай, государь…

– И спрошу, Федор…

– Спрашивай, Иван…

– Иногда мне так хотелось, чтобы мой друг о чем-то попросил меня, но страх был – друг с какой-то корыстью хочет использовать государя, а это уже равносильно смерти дружбы бескорыстной… – Выдохнул Иван одним духом. – …А я вот о чем задумался и о чем спросить хочу моего друга… Может быть, сейчас ты, Федор, ни о чем меня не просишь с дальней перспективой – захочешь наверстать все упущенное ныне уже тогда, когда я царем стану… Ведь не сможет же царь отказать просьбе друга – как, Федор?.. Ответь…

Ивану чувствовал неловкость за вопрос и испытание своего единственного друга – но отступать было уже некуда…

– Нет никакой моей корысти сейчас, и не будет никакой корысти в будущем… – тихо промолвил Федор. – Но я бы солгал и тебе, и себе, если бы сейчас пообещал тебе, Иван, что, после венчания твоего на царство ни о чем бы тебя не попросил… Жизнь – она ведь штука странная… Нельзя давать обещания, что ни о чем не попросишь царя, причем царя-друга…

Иван стоял столбом, пораженный бесхитростной искренностью друга… А он еще его вздумал в чем-то подозревать, вот, испытание другу выдумал… На глазах Ивана навернулись слезы при старых мыслях: «Вот и я дал волю подозрениям своим… Как это низко – подозревать друга в его будущих грехах…»

Федор побледнел. Проглотив соленый ком, с такими же слезами на глазах спросил глухим прерывистым голосом:

– Я что-то не то, не так сказал?.. Ты хотел услышать нечто другое?.. Но ведь ты не заподозришь меня в лукавстве?..

Иван нежно обнял друга и поцеловал его в щеку… Сказал таким же глухим голосом, глотая слезы:

– Ну, что ты, что ты… Какое там лукавство… Какая там корысть может быть в дружбе… Прости меня, Федор…

Они стояли, обнявшись, и плакали… Каждый думал о своем и общем: нельзя подвергать дружбу испытаниями, тем более такими, которые придумывает не великая выдумщица жизнь, а на которые собственная коварная человеческая мысль в дурной подозрительной голове изощряется…

3. «Грубство» и унижение

После встреч и бесед с другом Федором Воронцовым юный государь любил поздним вечером погрузиться в чтение. При свечах он склонялся над житиями святых, сочинениями Иоанна Златоуста, киевскими летописями Нестора, Сильвестра, подготовленными по его просьбе наставником владыкой Макарием. Библейские пророчества в его мыслях переплетались с древнерусскими летописными легендами. Иван высоко ценил помощь владыки-наставника в Законе Божьем, в церковных таинствах, а также истории земли Русской…

Чтение перед сном побуждало Ивана к сочинительству, его обуревала всепоглощающая страсть к слову, к писанию повествований. Творя ради собственного удовольствия и невероятной тяги – преобразовывать мысли в слова и складывать слова в великолепные фразы! – Иван вдруг осознал свой новый дар сочинителя… А как Ивана вдохновляет возможность озвучить только что сочиненное произведение! Упиваясь звуками собственного голоса, он предавался и ораторскому искусству – со всем юношеским пылом и врожденным артистизмом. Естественно, писания и речения отрока напоминали по стилю библейские, он высокопарен, многословен, и в то же время по-юношески пылок и вдохновенен…

А вокруг государя, с раннего утра до позднего вечера новые козни и интриги боярские… Вроде бы и первенство князя Андрея Шуйского несомненно и бесспорно, да только сам князь, мучаясь воспоминаниями, когда его самого после смерти государя Василия втравил в династические интриги его брат Юрий Дмитровский, ревнует всех подряд к опекаемому им Ивану. После свержения и умерщвления в темнице первого боярина Ивана Бельского и отстранения от реальной власти Дмитрия Бельского у главенствующей партии Шуйских не могло быть новых соперников, сильных собственными средствами и яркими талантливыми лидерами. К тому же партии Глинских и Захарьиных, испуганные скоропостижными смертями Василия и Ивана Шуйских и возможностью мести со стороны их могущественных родственников из «новых Шуйских», как бы самоустранились от борьбы за власть, отошли в сторону.

И все же было чего опасаться тщеславному и мстительному Андрею Шуйскому: опасность ему и его партии являлась с той стороны, откуда раньше ждать не приходилось – не по дням, а по часам рос и мужал государь. И с растущим, бурно развивающимся – физически и умственно – Иваном, явно вырывающимся из-под опеки самозваных регентов из партии Шуйских, на государственную сцену могли уже скоро выступить два лица, облеченные полной доверенностью государя Ивана, далеко уже не младенца. Шуйские не только ревновали, но и ненавидели духовного наставника отрока-государя митрополита Макария и сердечного друга Ивана, Федора Воронцова.

Знали «новые Шуйские», кому должен был бы обязан до гробовой доски своим возведением на митрополичье – Ивану Шуйскому, ниспровергателю старого митрополита Иоасафа и главы думы Ивана Бельского. Знали новые временщики и то, что после восшествия на духовный престол владыка Макарий категорически отказывался связывать свое имя с какой-либо боярской партией, и в первую очередь с «новыми Шуйскими», спокойно и непринужденно лавируя между ними и отдавая всего себя, насколько это возможно, наставлению на путь истины юного государя.

До митрополита Макария у князя Андрея Шуйского руки были коротки… На оскорбительный намек князя, мол, раз тебя возвел покойный Иван Шуйский, самолично сведший до тебя с престола двух старых митрополитов, Даниила и Иоасафа, потому выполняй волю опекунов Шуйских и «отшей» от государя самозванца Федора Воронцова, пользующегося безграничной доверенностью и благосклонностью Ивана, что опасно для партии «новых Шуйских», владыка ответил спокойно и достойно.

– Насчет сведения и возведения на престол митрополичий – Бог дал и Бог взял… Не гоже попрекать меня моим возведением, да использовать его в своих корыстных целях – супротив государя и его близкого друга сердечного…

– А ведь дело выскочки Федора Воронцова, нагло приблизившегося к престолу государеву, может вылиться в большое грубство… – угрожающе прошипел Андрей Шуйский.

Владыка спокойно с усмешкой спросил:

– Митрополиту грозишь, князь Андрей, боярским грубством?

– Знамо дело, не думскому же советнику Федору, брат которого Михайло Воронцов в опекунах младенца-государя хаживал… Выскочку Федора давно пришло время приструнить, к ногтю придвинуть, а то уж больно занесся, распоясался, приблизившись к Ивану, с законными опекунами его через губу разговаривая…

– Насколько я знаю, в духовной государя Василия нет ни слова насчет опекуна его сына, князя Андрея Михайловича Шуйского…

– А мне, владыка, опекунские права передали мои двоюродные братья, покойные Василий Васильевич да Иван Васильевич Шуйские, потому…

– Не ведомо нам о таких правах, сын мой…

– Пока не ведомо, а скоро будет ведомо… – зло прошипел князь Андрей. – …Когда настанет время отшить от государя примазавшегося к нему новоявленного опекуна, выскочки Федора… Может, он думает, что на государя он имеет такие же права, как брат-опекун Семен Воронцов… Вот мы и напомним при тебе, владыка, и при государе сначала выполнять свои скромные обязанности в государстве, а потом уже качать свои вымышленные права…

– Так ведь Федор ни на какие опекунские права не претендует… – возмутился Макарий. – …Его с государем связывает только сердечная бескорыстная дружба…

– …Знаем мы этих бескорыстных друзей… – зло перебил митрополита Андрей Шуйский с перекошенным от злобы лицом и бешеными черными глазами. – Спит и видит как государевой благосклонностью воспользоваться – место потеплее и богатства из казны урвать…

Хотел было Макарий сказать: «По себе, по двоюродным братьям меряешь, полказны государевой разворовавших во время «законной» опеки… И Федору обвинение бессмысленное слепили – якобы тот на место брата-опекуна хочет заступить… Быстрее бы государь вступил в возраст совершеннолетия… Быстрее бы его от опекунов разных освободить и на царство венчать… Только нельзя спешить, как владыка Иоасаф… Надо духовную батюшки государя выполнить… А то вон как казнокрады Шуйские разволновались, соперничество в опекунстве, влиянии на государя-отрока почуяв… Глупцы корыстные…», да только с брезгливым выражением лица махнул рукой в сторону князя-опекуна…