Грозы царь – Иван Грозный

– Ну, ладно… Делать нечего, государь… – Макрий нахмурил лоб и, как можно спокойнее, предложил. – Пошли к Федору бояр Морозовых! А я вслед за ними…

Иван кивнул и тут же обратился к Морозовым:

– Слышали?.. Ступайте… Выручайте, бояре… Владыка Макарий пойдет сразу же за вами следом… А потом уж я за владыкой…

Кто-то из Морозовых сердито засопел носом:

– Ты уж, государь, в такое дело лихое не скуйся…

– Не ровен час, государь…

– Как бы лиха не вышло, государь…

Макарий пожевал губами, что-то обдумывая, наконец, тоном наставника произнес со значением:

– …Бояре в чем-то правы… Нельзя тебе, Иван, сейчас под горячую руку им попадаться… Озверели они – кровь жертвы почуяли… Ни перед чем не остановятся, если им перечить, обидные слова бросать в лицо… Оставайся здесь до поры, до времени… Твое дело государево – верить, что все обойдется… – Макарий показал глазами наверх. – …Да господу молиться…

– Не выдержу я здесь долго… – взмолился Иван.

– Хорошо… – сказал Макарий. – …Приходи, но не сразу… Не спеши… Пусть с них пыл сойдет, дерзость и высокомерие улетучатся…

Иван покорно кивнул головой, зная, что усидит на месте совсем немного… Но сорвется и побежит за любимым владыкой спасать друга… Хватит, хватит унижений – сначала друга Федора, потом его, государя, – не хватало еще унижений митрополита Макария на его Ивановых глазах…

Иван послал митрополита и бояр Морозовых к Шуйским сказать им, гордецам и интриганам, что если Федору Воронцову и сыну его нельзя уже – по боярскому разумению – оставаться в Москве, то пусть пошлют хоть на службу в Коломну… А Иван остался у себя ждать в тревожных мыслях – «Наверняка, Шуйским и Коломна для Федора может показаться близкой к столице и весьма опасной… Если оставят живым и невредимым Федора, наверняка запсотят его куда-нибудь в «Тмутаракань», в Кострому, а то и поближе к Казани враждебной…»

Бояр Морозовых у Шуйских никто даже слушать не стал, когда те стали говорить в защиту Воронцова – оттеснили в сторону, затолкали, запихали. Тогда те пригрозили митрополитом, что идет за ними следом по государевому наущению.

– Идет, идет!.. Сам владыка Макарий идет! – закричали громко в окружении Шуйских.

Вонзая в пол острие митрополичьего посоха, с гордо поднятой головой и живыми блестящими глазами вошел владыка Макарий. Увидев на полу распростертое тело Федора Воронцова в окружении многих бояр и детей боярских – ярых сторонников партии Шуйских, митрополит вскинул вверх сильную сухую руку и пригрозил мучителям Федора, как бы обращаясь за заступничеством к Господу.

Поскольку митрополит не произнес ни слова, а глаза его были полны тихого сострадания к жертве, то его грозящего пальца над их головами мучители испугались – моментально разбежались в стороны. Этого было достаточно, чтобы подняться с колен Федору и кинуться навстречу митрополиту. Лицо его в ссадинах и подтеках было черно-синим от побоев. Уцепившись ледяными руками за руку владыки и целуя ее пепельными губами, избитый Федор лепетал:

– Спаси, спаси меня от смерти, владыка…

Андрей Шуйский презрительно бросил:

– Сейчас жалкий вид имеет… Зато каким гордецом ходил промеж нас, дружок государев… Видали мы таких фаворитов…

Макарий метнул в Шуйского гневные расширенные зрачки и, чеканя каждое слово, выдал князю:

– А если бы тебя так, как его… Тоже, небось, жалкий вид имел бы…

Шуйский усмехнулся:

– Нашел, кого жалеть, владыка… Не боишься заступником выступать фаворита низкого?

– Он не фаворит… – Макарий, овладевший собой и похожий на икону древнерусского письма, говорил спокойно и без всякого трепета и страха. – Он друг государя-Ивана… Я выполняю просьбу государя защитить его друга от посягательств на его жизнь…

– Бояре прогневались на государева друга… Знать есть за что… – крикнул срывающимся голосом клеврет Шуйских, Фома Головин. – Ты бы, святой отец, был бы помягче с боярами Шуйскими… Как бы не осерчали они на тебя…

Макарий опустил указующий и грозящий перст и сделал шаг навстречу Андрею Шуйскому. Кивнув на озлобленного Головина, приблизившегося к нему, спросил спокойно Шуйского:

– Так кто же серчает на меня – ты, князь Андрей или этот?.. За что серчать, когда пастырь за жизнь человеческую вступился?..

– А зря ты, владыка, вступился…

Шуйский не успел ответить, в дверях своей палаты он увидел государя Ивана и остановился в замешательстве… Все обернулись разом на вошедшего Ивана – и Федор, и Макарий, и Фома…

– …В народе уже кричат, будто боярина Федора убивают… – тихо промолвил, бледный, как полотно Иван-отрок.

– Еще не убили… – зло хмыкнул Андрей Шуйский. – А надо бы… За дело бы вышло… Народ все понял бы…

– Посули блага и милости народу, так – того и гляди – он ворвался бы во дворец нам на подмогу… – вякнул Фома Головин. – …Бить государевого друга Федора… Не любит народ горделивых…

– Не клевещи на народ, Фома… – возвысил на Головина голос владыка Макарий. – И ты не гневи Бога, князь Андрей.

– Не время сводить счеты, … – тихо молвил Иван. – А друга своего Федора в обиду не дам…

Иван подошел к митрополиту и встал вместе с ним стеной на пути бояр к Федору Воронцову, оказавшемуся за их спинами.

– Вот как… – ухмыльнулся Андрей Шуйский, угрожающе засопел и подмигнул своим клевретам.

Самый шустрый из клевретов Шуйских, Фома Головин схватил своей огромной рукой за ворот мантии Макария и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока в ней чего-то не треснуло. Иван закрыл глаза, чувствуя, что от бессилия что-либо предпринять теряет сознание. Если бы не Федор, подставивший ему плечо, отрок упал бы на пол. Но Иван удержался и открыл глаза, полные бессильных беззвучных слез. Озверевший Фома Головин под одобрительные взгляды Шуйский дошел до того, что, наступив на мантию митрополита, сдернул ее, треснувшую во многих местах, и изодрал ее…

Макарий стоял, как голый, в подряснике, сжав до хруста пальцы в кулаках. Он не проронил ни слова. Иван беззвучно плакал. Макарий положил свою ладонь на голову отрока, погладил ее и сказал:

– Не надо, Иван… Не плачь… Ты спас друга – это главное…

На следующий день Федора Воронцова Шуйские сослали в Кострому…

4. Страх государя Грозного

Проведя бессонную ночь в злых слезах и терзаниях уязвленной души – еще бы, на его глазах унизили не только близкого друга, но и дорогого наставника-владыку – Иван провалился в сон, как в черную бездонную яму лишь под утро…

Проснувшись от какого-то внутреннего толчка, как всегда бывает после сильнейшего потрясения и огорчения – с высохшими слезами на щеках, с пересохшим горлом и горячечным румянцем – он с каким-то дотоле неведомым чувством отчаяния выдохнул:

– Жив, а зачем?..

Конечно, он осознавал, что вчера даже во время страшного боярского грубства и жуткого унижения друга и наставника все таки не было явной угрозы его жизни… Но кому нужна такая пустая никчемная жизнь государева, если он не мог защитить близких ему людей от неправедного посягательства на их жизнь, честь?..

Он смотрел на еле засветлевшее поутру окно, за которым тихо разгорался сентябрьский денек, и это траурное окошко почему-то напомнило лик его умершей матушки. И это безжизненное трагическое лицо, такое родное и любимое, чем-то укоряло его. Он пристально всматривался в это лицо, как в странное видение, полное немого укора. И чувствовал что какая-то немыслимая непреодолимая сила притягивает его сухие, выплаканные за ночь глаза к этому безжизненному, но укоряющему лицу. Немота укора была настолько поразительна, что он, потрясенный этим, не мог оторвать от печального лица матери своего взгляда…

Воображение не обманывало его: лицо покойной матушки было недовольно сыном, оттого было так неспокойно и худо на душе. Он знал точно – в чем суть укора и недовольства лица матушки, хотя и догадывался… Наверное, вчера был день конца его отроческих иллюзий о доброте и порядочности человеческой природы… И вот пора расставаться с отроческими мечтами и надеждами… Хватит жить в своем придуманном мирке всепобеждающего добра, отгородившись забором от реального жестокого мира, где зло и грубство всесильны и всевластны… Может, и укор матушкиного лица, заглянувшего в утреннее сентябрьское окошко, связан с тем, что детские наивные мечты и надежды ее сына заменяют страшную жестокую действительность?.. Матушкин лик с его укоризной не направлял его думы в сторону – как бы поскорей прикипеть душе и сердцу к жестокости реального мира, мирясь со злом, беззаконием, творимом в нем… Нет, трижды нет… Только нельзя быть таким слабым и беззащитным в реальном мире, а не в придуманном тобой идеальном мирке, когда ты, даже будучи государем своей земли, не в силах остановить зло и беззаконие, чинимое на твоей земле, к тому же на твоих глазах… Лик матушки в осеннем окошке по мере наполнения светом спальни постепенно исчезал, пока, наконец, полностью необратимо не растаял в дымке разгорающегося спокойного утра…

А Иван по-прежнему не отрывался от матушкиного окошка, в думах, как в забыть, совершенно потеряв счет времени, не осознавая полностью своего положения во времени и пространстве, испытывая какое-то неизъяснимо-грустное чувство признательности, что его так тонко и мудро укорили в слабости и отроческой неприспособленности к проявлению жестокости, грубства, беззакония…

– Да я еще так слаб и так несчастен… – прошептали его губы. – А счастье не постигается умом и сердцем – оно постигается жизнью… Матушка в который раз что-то хочет мне сказать, предупредить меня, предостеречь… Но она тихо укоряет меня – нельзя, будучи природным государем, быть тюхой да матюхой… Конечно, ей не по сердцу будет жестокость и грубство сына… Но ведь она, став по смерти отца-государя, правительницей, фактически царицей, сама ради интересов престола, идти на вынужденную жестокость… Господь ей судья, если избрал ей смерть от яда страшного… Но, как правительница-царица, матушка укоряет своего сына-государя – это главное… Надо меняться, как меняется чахлая, пыльная природа в спертом воздухе пред грозою, чтобы после сильной очистительной грозы все лишнее отлетело и уничтожилось – пыль, грязь, чахлые ветки и сучья на деревьях – и все снова, все с нового начала – свет, жизнь, чистый упоительный воздух… Когда хочется жить после грозы, а не подыхать бездарно… Укоряет матушка: далеко мне еще до царя грозы, Ивана Грозного – ой как далеко… Но ничего, будем исправляться мало-помалу…