Наваждение. Тотемская быль

– Страсти какие, – перекрестилась Аленка.

– Ты крест на ночь снимаешь?

– Да, матушка, как учили, чтобы ненароком не потерять, и с мужем, когда ложе общее бывало, тоже без креста, грех ведь с крестом такое делать.

– Вот тебе и причина! Без креста спишь, а враг человеческий тут как тут! Мое тебе материнское слово: без креста ни днем, ни ночью тебе не быть, ни в бане не снимай, ни в нужном месте.

– Осквернюсь же?

– Куда тебе оскверняться, ты и так вся в скверне, надобно вызволять тебя из нечистых лап. Ты вот что, никому про наш разговор не говори, я с Федей, сыночком, потолкую, как делу быть, может, и простит он тебя, а там, глядишь, и сызнова все наладится.

* * *

– Федюшка, соколик, поди сюда!

Маринка Шихова с сыном была ласкова, все-таки единокровное чадо. Ее мужу, Дружине Шихову, Федька был не родной.

Маринка жила с ним вторым браком, первый муж ее сгинул от литовского разорения без малого двадцать лет назад.

Маринка хорошо помнила, как в их деревеньку со смешным названием Криволаповская пришли литовские люди. Явились в самый полдень. В деревне два двора, а их, разбойных людей, почитай, с десяток. Мужиков кого на пики подняли, кого саблями порубили. Баб и девок, которых по избам и дворам нашли, блудным делом изсильничали, одна было начала вопить – посекли саблями без жалости.

Сама Маринка тоже не избежала позора, терпела молча казацкую удаль, молилась, чтобы ее первенец Руся, парнишка неполных четырех лет, остался в живых. Бог не выдал, Руся спрятался от супостатов и уцелел.

Славно тогда погуляли станичники. Маринка оплакала убитого мужа, вознесла Господу молитву за спасенного сына. Потом старуха соседка давала ей отвар, чтобы от супостата не понести. Злой отвар хоть и пробрал Маринку до костей, но дело свое не сделал. Спустя пару месяцев стало явно: молодая вдова понесла. Родился мальчик и был наречен Федором в честь Федора Стратилата.

Федя рос необычным пареньком, никак не желал себе крестьянской доли. Землю ему пахать в тягость, ремеслам никаким желания обучаться нет. Зато на коне скакать и драться хоть каждый день подавай. Ничего не попишешь казацкая кровь. Тут еще одна напасть приключилась. Старший брат Руся сгинул зимой на медвежьей охоте, цапнул его косолапый, да так, что полголовы смахнул. Остался Федя у матери один.

Тем временем вдову Маринку посватал крестьянин деревни Павлецово Дружина Игнатьев сын Шихов, справный зажиточный мужик. Прожила она с ним с тех пор без малого десять лет, но больше детей им бог не дал, как ни старалась Маринка. Она и к ведунье ходила, и в Тотьму в Суморин монастырь ко гробу преподобного Феодосия молить о ребеночке. Все тщетно.

Федюшку Дружина Шихов вырастил как родного сына. Пришло время, сосватали парню красивую девушку Аленку из соседней Усть-Печенгской волости. Свадьбу сыграли, все честь по чести.

Надобно Маринке внуков ждать, но вот беда, Аленка никак очреватеть не может. Что за напасть такая?

Павлецово – деревня невеликая, два двора, их, Шиховых, и соседа Оськи Андреева. У него, у Оськи, трое неженатых сыновей, старшие уже в возраст вошли, поглядывают на соседку, охульники. Уж не с ними ли хороводится невестка, а законного мужа нечистым нарочно пугает, чтобы совместного ложа не было?

Маринка подозревала сноху, переживала за Федора и наконец решилась спросить:

– Скажи, сынку, все ли у тебя с Аленкой ладно?

– Твое ли, мать, дело? Сами разберемся.

– Ой ли? Ведомо мне учинилось, что ты с ней с лета единого ложа не имал?

Федор покраснел, отпираться было бесполезно, мать все знала.

– Не люба мне больше эта Аленка!

– Отчего же?

Сын молчал.

– Говори, мать все равно узнает правд у.

– Скажу, не утаю. Грешница она.

– С чего бы вдруг, не с кем ей грешить, с парнями соседскими что ли?

– Нет, грешит она, кажется, с самим нечистым.

– Что ты мелешь, окстись, Бога ради.

– Не вру я!

Федор опустил голову и медленно, начиная потихоньку злиться, стал рассказывать матери что знал:

– После женитьбы через год стал я замечать, что Аленка во сне будто разговаривает с кем-то. Я прислушался, она шепчет слова срамные кому- то и сама вся горит, как будто жар у нее. Я растолкал как-то раз – клянется, что никому ничего не говаривала. А я что, я же не глухой, сам слышал.

– И сколько раз оно бывало? – тревожно спросила Маринка.

– При мне три раза. После третьего я не стерпел, побил ее, теперь от греха сплю на лавке, тесно и жестко, зато спокойно, а она одна на постели, я и не слышу, что там деется.

– Почему же ты молчал?

– А что я скажу?

– Вот то бы и сказал: чаю я, болезнь у Аленки приключилась, одержима она бесом.

– Бесом?

– Что уставился, бесом и есть, бывает так, заприметит черт справную молодуху, обернется добрым молодцем и давай к ней по ночам хаживать вместо законного мужа.

– Она мне говорила, что к ней во сне является кудрявый писаный красавец.

– Вот он-то и есть.

– Так что я могу сделать? Блудит Аленка во сне невольно.

– Невольно? – Мать уперла руки в бока. На шее звякнули серебряные гайтаны[7 - Гайтаны – серебряные шейные украшения из широких кованых и витых цепочек.].

– А ты видел, что она перед сном крест божий снимает?

– Видел, так что такого, и я снимаю, мало ли ночью может случиться, неловко повернешься, порвешь вервь, крест-то и затеряется, а это к худу.

– Оберег она снимает Христов и без него отдается во власть нечистого!

– Свят-свят!

– Мое тебе материнское слово: хочешь жену свою спасти, надо нечисть как-то изводить. Не хочешь – завтра же отвезем ее домой, скажем, не люба, и подарки пусть назад возвращают, нечего: подсунули блудливую овцу и рады.