Агдика

– Так вам восемнадцать? – выразительно глянув на Максима, спросила Матрена Ивановна.

– Скоро девятнадцать будет, – отвечал тот, – так вот этот капрал меня грамоте-то и обучил, спасибо родителю, не пожалел денег на сына.

– А чем еще обучил вас геройский капрал? Преподал ли он вам науку побеждать женщин? – Матрена Ивановна смотрела на парня и чуть-чуть улыбалась лукавыми глазами. Максим смутился, покраснел и опустил ресницы.

– Я не знаю, мне не до того, отцу помогаю.

– Напрасно, – Черепанова встала из-за стола, – эту науку надобно пройти каждому юноше. Особливо такому как ты, который собой хорош и грамоте обучен. Как знать, что будет. Господь сам решит, кому какое счастье иметь.

– Не пойму я вас, Матрена Ивановна! – пробормотал Максим.

– Иди уже, – махнула рукой купчиха, – непонятливый, тятьке своему расскажи, может объяснит тебе, непутевому, что к чему.

Максим Титов вышел из Черепановского дома в смятении духа. Конечно, он прекрасно понимал все намеки скучающей при больном пожилом муже купчихи. Она была красива: белые руки, шея, локон, как у императрицы, богата, такая возьмет все, что захочет. «А если она действительно захочет его, Максима, и это при живом-то муже? Грех и злодейство! Отказать немедленно, но как, от Черепановой зависит их работа и благополучие семьи!»

На дворе, он снова увидел черноволосую сенную девушку.

– Агдика, спасибо за чай! – крикнул ей через весь двор.

Та обернулась, ничего не сказала, скрылась за дверью, тут же отворила ее, выглянула, и крикнула вдогонку Максиму:

– На здоровье!

Куропатка

Кузьма Петров оказался сноровистым мужичком и наладил бесперебойную поставку кирпича на строительство церкви. Стены будущего храма стали заметно подрастать. Вскоре понадобился и подпятный кирпич, чтобы начать выкладывать клейма. Федор Титов снова сел за чертежи, чтобы точно рассчитать, сколько надобно фигурного кирпича для узора. Трудность была еще в том, что красоту клейма можно было увидеть только издали, и мелкие детали становились неважными, главным был только силуэт узора.

Максим помогал отцу, чем мог, снабжал стройку всем необходимым, вел переговоры, время от времени бывал у Черепановых.

Василий Яковлевич все никак не выздоравливал, ходил с превеликим трудом до нужного места и обратно, ел мало и неохотно, мирским не интересовался, только крестился часто и что-то шептал, обращаясь, видимо, к Всевышнему. По всему было видать, что готовится человек предстать перед Господом.

Его жена Матрена Ивановна, наоборот, деятельно вела хозяйство. Выйдет бывало на крыльцо, подбоченится и как начнет криком кричать, так все дворовые от страха кто куда бегут, лишь бы волю купчихи исполнить без промедления. Не дай бог, кто замешкался, прикажет нерадивого выпороть без промедления, и все. Матрена Ивановна теперь в Черепановских палатах стала главной хозяйкой.

Максим Титов, когда приходил к ней за деньгами, всегда норовил развлечь купчиху. То расскажет, как бабы на базаре подрались, то, как два пьяных мужика поспорили, что один из них выпьет речку Ковду, а другой Песью Деньгу, тоже речушку, приток Сухоны, только поболее Ковды. До того довыхвалялись друг перед другом, что один упал с моста в Ковду и едва не потонул. «Что ж ты ее не выпил?» – спросили его прохожие, когда вытащили бедолагу на лужок перед Сумориным монастырем. «Я бы выпил, да в горле запершило, – невозмутимо ответил пьяный мужик, – а вот этот супостат, – кивнул на второго спорщика, – ни за что Песьей Деньги не выпьет». «Это почему же?» – начал хорохориться второй пьяница. «А потому, что Ковда в Песью Деньгу впадает, и сколько ни пей, а из Ковды новая вода прибежит».

Купчиха Черепанова смеялась над рассказами Максима до слез и после того денег на строительство не жалела.

Каждый раз на дворе Титов видел и черноволосую красавицу, но та, заметив молодого парня, сразу убегала.

– Чего это она? – спросил Максим у привратника Мирона.

– А леший ее знает, – пожал тот плечами, – дикая она, алеутка, одно слово.

– И что, ни с кем слова не говорит? – снова поинтересовался Титов.

– Отчего же, она с бабами охоча покудахтать, а вот мужиков стороной обходит. Я, если честно, с большой бы радостью ее полапал: все при ней, и возраст и стать, только глазищи не как у нас, раскосые, так ведь в том и интерес. Свои-то матрены, – тут парень осекся и боязливо посмотрел по сторонам, – ну то есть, бабы, обнакновенные, а эта – другая.

Привратник расплылся в улыбке.

– Сколько ей, не знаешь, годочков-то? – спросил Максим.

– А вот давай сосчитай. Степан Яковлевич Черепанов вернулся домой с моря-окияна в 1773 году. Привез с собой эту Гашку. Ей тогда было лет десять, не более. Разумею, что сейчас ей в аккурат осмнадцать годов.

– Ты-то откуда знаешь, самому-то сколько стукнуло?

– Мне двадцать первый год пошел, мы при Черепановых давно, отец мой на Степана Яковлевича работал, теперь вот я службу правлю. Я эту Гашку с тех пор и помню. Пока Степан Яковлевич был жив, она с дворовыми не якшалась. Это уж потом стала нам ровней. И то нос воротит! Говорила такие глупости, будто у нее два отца, один будто что Степан Черепанов, а другой – их алеутский князь.

– Брешешь! – Максим Титов был удивлен без меры. – Разве ж так бывает?

– Так ей все и говорили – не бывает, у человека одна мать и отец один единокровные, вот ежели конечно второй – названный, тогда оно может быть и два.

– Точно, – хлопнул себя по лбу Максим, – Черепанов ей названный отец и есть, может, что с родным случилось, он ее и удочерил. Свои-то у него дети бывали ли?

– Были, как без них, только померли все в молодых годах, кто еще младенцем, а последний утонул в Сухоне. После того Степан-то Яковлевич в Сибирь и собрался, чтобы грусть-тоску отринуть. Мой-от тятька с ним в первый поход ходил, только на островах не был, остался на Камчатке в городе Петропавловске, приболел и на другой год вернулся назад. В те поря я как раз и родился. А Степан Черепанов еще три зимы там обретался. Возвратился богатой, степенной, записался в купечество, хоромы эти выстроил, брату своему младшему Василию подсобил торговлю начать. Живи – не хочу. Только тянуло его назад к дальнему морю-окияну, пробыл он тут лет, поди, пять, не больше, и снова в поход стал сбираться.

Тятьке моему предлагал, тот отказался, куда уж, стар для дальней дороги. Уехал Черепанов уже купцом, а не лоцманом, как в первый раз. Лет пять его не было или около того, потом вернулся и девку эту алеутскую привез. Жаль только не долго пожил.

– Это я знаю, а он церковь начал строить давно ли? Тятя мой говорил, что еще отец его подряжался на этот контрахт.

– Так, так, – замотал головой Мирон, – про церковь новую рядить начали сразу же по приезду из первого похода. Тятька мой об этом говаривал. Пока то да сё, не быстрое оно дело. Тятя рассказывал, что изначально епископ из Устюга Великого отказал в строительстве, уж не знаю, за каким лихоимством[12 - Лихоимство – слово, имевшее в старину широкое значение, от греха сребролюбия, до вымогательства.] Степан Черепанов посылал туда поминки богатые, и только года через два пришло благословение сломать старую деревянную церкву и начать строить новую. К тому времени Степан Черепанов сызнова на окиян собрался, вот и затянулось дело.

– Неправда, не из-за этого, – замотал головой Максим, – строили наши сольвычегодские мужики и мой отец тоже, основательно делали, на века, вот и небыстро. А потом, как умер Степан Яковлевич, так и вообще встало дело, на семь поди лет только сейчас и достраиваем. Я тоже вырос уже, пока церкву на Зелене возводим, а отец мой состарился.

– Вот оно как бывает, – покачал головой привратник.

Максим стал прощаться с Мироном, как вдруг снова увидел черноволосую Агдику, она с корзиной собиралась в город.

Он вышел за ворота к реке, подождал, пока девушка повернет от Черепановских палат к церкви, чтобы тропкой через скошенную пойму Песьей Деньги короткой дорогой добежать до торговой площади, и окликнул ее.

– Агдика, обожди!

Девушка обернулась, узнала Максима, наклонила голову, посмотрела оценивающе.

– Кин асах тат? – спросила Максима по-своему.

– Не понимаю, – замотал головой смущенный Титов.

– Как тебя зовут? – по-русски повторила Агдика и засмеялась.

– Максим Федоров сын Титов, – отрапортовал парень.

– Максим асахтакук[13 - Меня зовут Максим – алеут.], надо говорить, – захохотала девушка.

– Зачем?

– Чтобы я тебя понимала.

– А разве ты по-русски не понимаешь?