Страшное дело. Тайна угрюмого дома

Следователь иронически улыбнулся:

– Для чего же вы этого не сделали, если вы действительно нашли? Ведь вы знаете закон о находках?

Вместо ответа обвиняемый зарыдал.

– Это не аргумент! – сказал следователь.?– Слезы – плохая защита для человека, против которого есть неопровержимые улики. Так вам не угодно сознаться и указать, где остальные деньги?

– Остальные деньги! – всплеснул руками Краев.?– Клянусь Богом, что не знаю никаких, кроме этих билетов, найденных мною.

– Ложные клятвы увеличивают степень преступления,?– внушительно заметил следователь.

В ответ на это был второй взрыв рыданий.

Следователь пожал плечами и затем мигнул солдатам. Один из них тронул Краева за плечо, скомандовал:

– В камеру!

Краев задрожал:

– Господин следователь!.. Ей-богу, я вам клянусь… что…

Следователь сделал второй, более энергичный жест, и несчастного увели.

По уходе арестованного помощник, сидевший у окна, положил перо и сказал с пафосом:

– Но знаете, Александр Павлович, что этот субъект плачет чрезвычайно искренне. Это или невиновный человек, или актер, достойный лучшей европейской сцены.

– Невиновный? – едко спросил следователь.?– Нет, ваше последнее предположение гораздо вернее.

– Вы думаете – актер?

– Иначе и думать нельзя! Да вы только представьте себе следующее: вы кладете ваш бумажник на стол и уходите, потом возвращаетесь – и его нет, вы прямо заявляете на меня, у меня бумажник находят… а я, начиная рассказывать, что, когда я шел по улице сюда, я его нашел и прочее…

– Да, оно, пожалуй, и так, но знаете, есть во всякой человеческой натуре то, что невольно выдает ее.

– Это совершенно верно. Я сам имел случай наблюдать это, но согласитесь, что в данном деле всякие психологические наблюдения могут только осложнить и запутать дело, по основе своей совершенно ясное и вполне положительно построенное. Злоумышленники, зная, что Шилов должен будет пронести известную сумму в такой-то час от семичасового поезда, пользуются его странностью всегда ходить пешком от вокзала до дома графа и нападают.

Это, наверно, какие-нибудь отчаянные головорезы, для которых подобное предприятие представлялось весьма жирным и лакомым куском.

Весьма возможно, что Краев вовлечен в эту шайку по легкомыслию или же вследствие нужды, которую терпел он, вероятно, потому, что с его окладом семейному человеку жить почти невозможно, но как бы там ни было, какие бы впоследствии ни нашлись смягчающие обстоятельства, в настоящее время перед лицом предварительного следствия он является злоумышленником из шайки грабителей, пойманным с поличным. Не правда ли?

– Совершенно верно! – поддакнул помощник.

– Далее. Если его сообщники или найдутся сами, или он надумает их выдать, там уже может быть установлена относительная качественность преступности, и весьма возможно, что этот несчастный не так дорого поплатится, как в том случае, если ему вздумается играть эти слезные комедии и запираться. Не правда ли?

– Совершенно верно.

– Наконец, убеждает еще следующее обстоятельство. Вы слышали, что говорил дачный хозяин? Какая поразительная точность во времени; я сам был на месте и лично проверил детали. В тот момент, когда он вошел в дачу, раненый Шилов задами тащился к вокзалу. Преступник в это время успел пообедать и выпить стакан чаю. Всего прошло около часу.

Помощник и с этим согласился, но молодое лицо его подернулось тенью думы. Мольба и вопли несчастного так и звучали в его ушах, и в них было столько искренности, столько естественного ужаса и правдивости, что он пожал плечами и, чтобы окончательно скинуть с себя неприятное впечатление, закурил папиросу.

Шепот сердца и наветы разума

Супруги Краевы не были влюбленной парочкой.

И тот и другая, рано предоставленные самим себе и вынужденные более заботиться о насущном, чем предаваться мечтательности, сохранили в себе только единственное сознание строгого отношения к жизни и ее условностям.

Несмотря на молодые годы, это, можно сказать, был союз отсталых людей.

Новые веяния и новые взгляды на свободу отношений мужчины и женщины не нашли отголоска в сердце Татьяны Николаевны.

С того самого дня, когда Краев зашел в бельевой магазин, где она работала поденно, чтобы купить себе пару манжет и воротничок, с того самого момента, когда Павел Павлович пристально поглядел на нее, а она смущенно вспыхнула, все между ними было решено Он в знакомстве с ней увидел не интрижку с белошвейкой, и она за это полюбила его, потому что никогда ни за какие блага не решилась бы ни с ним, ни с кем другим вступить в легкомысленные отношения.

Она чувствовала, что высоко чтит свое женское достоинство, и в этом-то и была ее отсталость от века, где страсть и увлечение возводятся на пьедестал, к которому приносятся чуть не ежедневные жертвы.

Она знала, что может быть только женой, в любовницы не годится, таков был у нее склад характера, таковы взгляды.

Павел Павлович, несмотря на то что ему в ту пору было всего двадцать четыре года, был того же мнения. Он считал постыдным делать из женщины наложницу, когда можно решить проще, сделав ее женой, сравняв правами с собой, да и детей ее считая своими.

Ведь только этим, кажется, и отличается человеческая пара от всех прочих пар фауны, где процветает «свободомыслие», вернуться к которому толкают передовые мыслители.

Если женщина нравится, если у нее милое, честное личико и такая же репутация, то, стало быть, судьба сталкивает его с нею не для пошленькой и гнусной историйки, а для чего-то более серьезного – так рассудил Краев. Он и Татьяна Николаевна к тому же были оба круглые сироты, обоим жилось несладко и обоим показалось, что хоть в моральном, по крайней мере, отношении вдвоем им будет житься легче.

Решили они и сделали.

Тогда еще Краеву оставалось два года университета. Но он надеялся на уроки, а потом место, служба,?– как-нибудь и выкарабкаются.

Трудно временами, тяжело было, но оба они были молоды, а молодость живет всегда под крыльями надежды.

И мало-помалу его скромные желания уже начали выполняться… к пятидесяти рублям прибавили еще двадцать пять, начальство отметило скромного и умного труженика, были уже шансы и к более заметному повышению. Поверив в близкое счастье, Татьяна Николаевна даже пополнела немного, и побледневшие было щеки ее опять вспыхнули румянцем, и вдруг… Вдруг… все это рушилось, да так ужасно, словно дикий кошмар, а не жизнь, окружил бедную женщину.

В первый день она свалилась в постель, с ней сделался припадок-столбняк, она лежала, будто неживая.

Глядела на детей и не видела их. Гладила их головы, слышала их лепет и не понимала, рука ее заученным машинальным жестом дотрагивалась до них.

Ночь на второй день она спала, а наутро не встала, а вскочила с постели.

Девочка-прислужница чуть не бросилась бежать, увидя искаженное, покрытое багровыми пятнами лицо барыни.

Татьяна Николаевна быстро собиралась куда-то, она оделась, причесалась, бормоча одну фразу:

– Нет, этого не может быть!..

Затем она ушла, приказав девочке неотступно смотреть за детьми до ее прихода, а придет она скоро.

Было ясное теплое утро.

На листьях и на траве еще дрожали слезинки росы, все вокруг улыбалось этой чудной улыбке утра после мглистой и дождливой ночи, которая походит на улыбку сквозь слезы на лице капризного, но милого ребенка.