Страшное дело. Тайна угрюмого дома

– А его бросить? Забыть? Предоставить судьбе?

– Да.

– От вас ли я это слышу, граф? Вы, о котором вокруг идет такая хорошая молва, вы, делающий столько доброго… и вы говорите, чтобы жена забыла мужа в несчастии… в страшном несчастии, обрушившемся на него незаслуженно?… Да знаете что, граф, сердце мое говорит мне, что он не виновен… я знаю его… Он не мог сделать этого, тут что-то ужасное, замешалась какая-то тайна.

– Что? – спросил граф и даже сделал шаг назад.

– Да, да, я твердо уверена! И вот за этим-то я и иду… Я хочу только поглядеть в лицо вашего управляющего и на нем прочесть, правду ли он говорит. Правда ли он видел моего мужа среди злоумышленников. О! Я прочту на лице его все, что мне нужно. Вы знаете, граф, когда человек находится в таком состоянии, как я, он может читать мысли другого. Я знаю, что вы думаете, вы боитесь, что я хочу отомстить Шилову, может быть, убить его? Ха, ха, ха! Нет, нет. Пусть Бог сам его убьет, коли он заслуживает этого! Мне же нужно видеть только его лицо… потому что я видела сон… а он кажется мне правдивее действительности.

Сламота слушал молодую женщину с все более и более возрастающим изумлением. Все, начиная с того, что она действительно угадала его мысль, и кончая ее горячим убеждением в невиновности мужа, несмотря на все улики против него, окончательно сбили его с толку, и он сам чувствовал, как сомнение в чем-то таком, в чем он побоялся бы сознаться даже самому себе, начало закрадываться в его душу.

А Татьяна Николаевна, молитвенно сложив руки, продолжала:

– Граф! Одной милости прошу у вас именем моих детей, которые будут благословлять ваше имя, помогите мне увидеть его!

Она опять упала на колени.

В эту минуту неожиданный порыв ветра пробежал по деревьям, и вершины их грозно зашумели, словно негодуя на кого-то.

Сламота опять поднял Краеву.

– Пойдемте! – глухим голосом сказал он, повернувшись к дому. Сомнение бог знает в чем и отчего росло в душе до степени нервной тревоги.

Солнце задвинул край дождевой тучи, и в парке стало темно.

Ветер шумел по верхушкам сосен и берез.

Они шли молча.

Горе лишает рассудка

Сламота вышел на прогулку без чаю, немного взволнованный.

Рана, нанесенная Шилову в грудь, оказалась далеко не такой пустячной, как сперва предполагал доктор.

Конечно, нечего было и думать о каких-нибудь роковых последствиях, но все-таки у больного открывалась маленькая лихорадка, и врач объявил, что он должен пробыть в постели несколько дней.

Граф любил Шилова, как родного сына. И это несчастье, происшедшее с ним, отразилось сильно на его моральном состоянии.

Сегодня, какой-нибудь час назад, между ним и раненым, когда он зашел к нему узнать о здоровье, произошел довольно неприятный разговор.

– Я не перенесу этого, граф! – сказал Шилов.

– Чего?…

– Этого сознания причиненного вам убытка.

– Но Боже мой! Разве вы виноваты?…

– Несчастный всегда виноват.

– Полноте.

– Нет, нет, граф, не говорите!.. Эти сто тысяч, если они не найдутся, если преступник или его сообщники, а может быть и сообщница, жена его, не захотят возвратить вам… мне ничего не остается, как подвести последний итог наших счетов с вами…

Шилов отвернулся к стене и замолчал.

Старик знал твердый и энергичный характер своего управляющего и поэтому в последних словах его услышал намек, заставивший его содрогнуться.

– Дмитрий Александрович! – сказал он, потом подумал минуту и вдруг, тяжело дыша, сказал: – Дмитрий! Если уже так… если тебя так заботит этот пустяк, то вот же, что я тебе скажу. Знай, что большая часть моего состояния после смерти моей принадлежит тебе и ты потерял не из моих, а из своих денег.

По мере того как граф говорил это, впервые называя Шилова на «ты», лицо последнего делалось все бледнее и бледнее… И вдруг от слабости или от чего другого локоть его подвернулся, и он со слабым стоном упал на подушки.

Сламоте показалось, что он умер.

Старик вскочил, хотел кинуться к звонку, но раненый вновь открыл глаза и слабым жестом остановил его.

– Ничего! Это так! От слабости!..?– прошептал он…?– Пройдет!.. Уйдите… оставьте меня на несколько времени одного… что, что вы сказали?… Я…?– Шилов, видимо, делал над собой какие-то страшные усилия, он боролся со слабостью… и, к удивлению графа, стал побеждать ее. По крайней мере, лицо его из бледного вновь окрасилось. Теперь он лежал неподвижно, нахмурив брови и глядя пристально в одну точку.

Граф, увидя эту перемену и решив, что это волнение было естественным следствием его слов о наследстве, сам нашел, что лучше оставить больного на несколько минут в покое.

Но едва он вышел, едва его шаги замерли за поворотом из коридора в парадную залу, больной сел на постели и, схватив голову руками, долго не отнимал их и только качался из стороны в сторону, словно человек, страдающий зубной болью.

Граф вернулся через полчаса.

Больной лежал уже совершенно спокойно… Демонически красивое лицо его имело уже обыкновенное выражение, но зато лицо графа теперь было бледно и встревоженно.

– Вас зачем-то хочет видеть жена Краева,?– тихо сказал он, подойдя к самой постели,?– она тут, за дверью…

– Что же ей нужно? – удивился Шилов.

– Странная женщина! Я и сам не знаю, чего ей нужно… даже, может быть, и она сама не знает, но она валяется в ногах, чтобы допустили к вам. Она говорит, что хочет что-то сказать вам и в то же время сама хочет в чем-то убедиться. Вернее всего, она хочет услышать из ваших уст, что среди нападавших был и ее муж. В ее положении, естественно, потеряешь голову. Надо вам сделать эту уступку для несчастной.

– Для несчастной?! – воскликнул Шилов, и темные, мрачные глаза его сверкнули, как у волка.?– Для несчастной?! Нет, она не несчастная, она сообщница преступления… она-то и есть укрывательница денег… она…

– Тише! – шепнул было граф, но в это время дверь отворилась и на пороге показалась Татьяна Николаевна, трепещущая, но тоже сверкающая глазами.

Она слышала, что говорил про нее Шилов, потому что он говорил громко, а граф полушепотом, она слышала все от слова до слова.

Вот шаг, еще шаг, еще, и Краева остановилась у постели раненого.

– Ты говоришь, что у меня скрыты деньги? – спросила она хриплым голосом.?– Ты говоришь это!.. А!.. Теперь все ясно. Я гляжу в твои глаза и вижу твою преступную душу!.. Ты!.. Ты… сам украл эти деньги!..

Сказав это, Краева пошатнулась и как сноп упала на пол.

Граф кинулся к ней, потом нажал кнопку звонка, а Шилов каким-то странным холодным тоном, вовсе не гармонирующим с его сверкающими глазами и бледностью, сказал:

– Вы пустили, ваше сиятельство, ко мне сумасшедшую.