Рука Фатимы

Рука Фатимы
Александр Чагай

На Востоке человеческая жизнь ценится дешево, сыграть в орлянку с судьбой там проще простого. Эта истина хорошо известна тем, кто не понаслышке знает, что такое «страсти по АфПаку». В пакистанской столице, Исламабаде, погибает жена советника российского посольства, похищена его дочь. Расследование ведет офицер спецслужбы Ксан Ремезов. Посольство – тесный мирок, который будоражат ядовитые сплетни, непомерные амбиции, ревность, обман и ненависть. Руководство не хочет «мутить воду» в канун официального визита президента России и пытается как можно скорее избавиться от Ксана. Только два человека помогают ему докопаться до истины – проштрафившийся сотрудник внешней разведки Сергей Арчибасов, выпивоха, неуемный задира и бабник, и полусумасшедший бродяга-писатель, которого бог знает каким ветром занесло на просторы АфПака.

Александр Чагай

Рука Фатимы

Моей дочери

События, о которых рассказано в книге, никак не связаны с тем, что происходило в действительности. Любые совпадения случайны

Пророк сказал: «Сердца ржавеют подобно тому, как ржавеет железо».

Его спросили: «Чем их можно очистить?»

Пророк ответил: «Чтением Корана и вспоминанием о смерти».

    Хадис аль-Кудси

Пролог

Кабул, 13 ноября 2001 года

Зима, считай, уже наступила: днем температура не поднималась выше семи-восьми градусов тепла, а ночью падала ниже нуля. Было ранее утро, холод пробирал до костей. Город лежал в котловине, где скапливался морозный воздух. В оцепенении застыли руины зданий, жалкие лачуги, немногие уцелевшие дома. Несколько деревьев, оставшихся в Кабуле, простерли к небу голые ветви. Остальные были спилены и порублены на дрова.

Обыватели носа на улицы не казали: грелись у печек, кутаясь в одеяла, и счастлив был тот, кому удавалось забыться в коротком сне. Ни на минуту не стихала пальба на городских окраинах. Постреливали отряды хазарейцев[1 - Одна из афганских народностей. Талибы, преимущественно пуштуны, не жаловали хазарейцев, таджиков и узбеков, составлявших костяк вооруженных формирований оппозиционного Северного альянса.], узбеков и таджиков, готовившиеся войти в Кабул. Они представляли силы Северного альянса под командованием маршала Фахема. Он сменил легендарного Ахмада Шаха Масуда, который несколько месяцев назад погиб в результате теракта, устроенного талибами[2 - Масуда убили 10 сентября 2001 года. Террористы-смертники сумели проникнуть к нему, выдавая себя за журналистов. Взрывчатка была спрятана в видеокамере.].

По разбитым дорогам двигались колонны бойцов Исламской милиции, вооруженных формирований талибов. Они отступали в сторону Кандагара, грохотали танки и бронемашины. Власть менялась, а перемены случаются только к худшему. Это здесь давно усвоили.

Прохожих было мало. Встречались хмурые мужчины, кутавшиеся в шерстяные платки, редко – женщины, подобные призракам в своих голубых бурках[3 - Разновидность паранджи.], мальчишки-оборванцы. В основном, дороги заполняли солдаты. Усталые, изможденные, злые. Те, кому не досталось места в грузовиках или на броне танков, ехали на велосипедах, шли пешком, закинув за спину «калашниковы», «маузеры», американские винтовки М-16. Катили командирские джипы, кое-где попадались такси: старые двухцветные «тойоты» и советские «волги» – с белой серединой, желтыми капотом и багажником.

В одном из такси находились трое мужчин – лица у всех напряженные, сосредоточенные. За рулем – Гульман Махмуд, заместитель министра внутренних дел Исламского эмирата Афганистан. Такое название эта страна получила после 1996 года, когда талибы разгромили своих противников, взяли столицу и основали собственное теократическое государство. Теперь чаша весов качнулась в другую сторону, и воины ислама оставляли с таким трудом завоеванные позиции. Но это не было окончательным поражением, они верили, что рано или поздно вернутся.

Гульман был пуштуном, дальним родственником самого муллы Омара – духовного вождя Движения Талибан, и принадлежал к высшей талибской иерархии.

В 1980-е годы, когда в Афганистане правила Народно-демократическая партия, державшаяся на советских штыках, он бежал в Германию. Там о нем позаботилась местная афганская община. Гульмана обучили профессии кулинара. В этом качестве он преуспел, его звали в лучшие рестораны. Однако, подобно многим соплеменникам, молодой афганец не чурался наркобизнеса: им заинтересовалась полиция, и парню пришлось убираться из страны, где он собирался обосноваться всерьез и надолго.

Гульман не захотел возвращаться в Афганистан, там разгоралась новая гражданская война. Вначале верховодили «семь сестер» – семь партий моджахедов, свергнувших правительство последнего лидера Народно-демократической партии и советского ставленника Наджибуллы. Но, перессорившись, они принялись враждовать друг с другом, устраивая кровавые усобицы. Страна погружалась в хаос. Поразмыслив, Гульман направился в соседний Пакистан. Многие так поступали – счет афганским беженцам шел на миллионы.

Гульман больше не связывался с наркотиками, хватило с него немецкого приключения. Он занялся торговлей медицинскими инструментами, которые производятся в Пакистане и славятся своим качеством и дешевизной. Небольшая фирма, созданная им на паях с несколькими соотечественниками, подрядилась поставлять этот товар в Европу. Дело шло на лад, бизнес процветал, вот только Гульману от этого мало что перепало. Его деловые партнеры жульничали и в один прекрасный день власти прикрыли успешное предприятие. Расплачиваться пришлось Гульману, всю ответственность за мошенничество свалили на него. Судья получил весомую взятку и осудил Гульмана на пять лет заключения.

Пакистанские тюрьмы совсем не комфортабельны, и пребывание там часто заканчивается для сидельцев трагически. Умирают от болезней, скверного питания. Заключенные сводят друг с другом счеты, многие погибают в результате жестоких разборок. Трудно сказать, что уберегло Гульмана, ведь афганцев в Пакистане не жалуют, и он легко мог стать объектом издевательств и насилия. Ходили слухи, что ему помог дальний родственник, который набирал в Афганистане все большую силу. Кто знает, как там было на самом деле… Но повезло парню, вышел на свободу.

Но совершенно точно известно, что когда молодой человек вернулся на родину, одноглазый мулла (вождь талибов лишился глаза в боях с советскими войсками) позаботился о нем. Гульман сделал феерическую карьеру. Вначале его определили по внешнеполитическому ведомству, одарив должностью первого секретаря афганского посольства в Исламабаде. Отсутствие образования, знания языков талибов не волновало. Критерием были идеологическая преданность и близость к верхам.

В посольстве Гульман отслужил около года, затем получил повышение, и какое! Мулла Омар вызвал его в Кабул, назначив заместителем министра. На этом высоком посту бывший заключенный и дипломат ожесточился, научился цинично распоряжаться жизнями людей. Руководил истреблением хазарейцев в Якавланге, уничтожением гигантских статуй Будды в Бамиане.

Гульман устроил личную жизнь – женился, нарожал детей. Однако в сентябре 2001 года период удач для него закончился. Государство, которому он служил, доживало последние дни. Семья Гульмана оказалась на территории, захваченной северянами, вестей от нее не было. Наверное, поэтому он был так сумрачен, разговаривал отрывисто и зло.

Впрочем, машину вел уверенно, свободно ориентируясь в царившей вокруг сумятице. Патрулям, которые останавливали такси для проверки документов, достаточно было увидеть его носатую физиономию, чтобы, поспешно извинившись, разрешить дальнейшее движение. Еще недавно они бы безмерно удивились тому, что человек, внушавший всем страх и почтение, путешествует не в «лэндкруизере» с личным шофером, а в скромном такси. Теперь никто ничему не удивлялся, все рушилось, могущество талибов было подорвано.

Рядом с Гульманом – нервный, мнительный Наик Мардан, советник пакистанского посольства. Ему трудно было скрывать свой страх. Сжимая коленями потные ладони, он говорил быстро и бессвязно:

– Мы не успеваем, я знал, всё один к одному, вы оставляете город, а обещали, обещали! Что будут уличные бои, что таджики захлебнутся кровью, хазарейцам головы отрежете, всё блажь, вранье, улепетываете как цыплята, сколько денег мы вложили в Талибан, сколько оружия. Что толку? Что теперь? Твой джип сломался, убили таксиста, мародеры разграбили наше посольство, жгут мебель…

Гульман бровью не шевельнул, только презрительно дрогнули кончики губ. Пакистанцев он терпеть не мог. Дело было не только в давних противоречиях между странами, которые враждовали из-за спорных пограничных территорий и права представлять всех пуштунов, проживавших как в Афганистане, так и в Пакистане. Хотя пакистанцы помогали талибам, направляли им на подмогу своих офицеров и солдат, старались они только для себя, мечтали укрепиться в Афганистане, чтобы помыкать родиной Гульмана и насаждать там свои порядки.

Пакистанцев афганцы считали двуличными, способными в любой момент на предательство. Вот так случилось и в тот раз. После терактов 11 сентября стоило проклятым амрике[4 - Американцы (урду, пушту).] лишь слегка надавить на режим пакистанского военного правителя Первеза Мушаррафа[5 - В 1999–2007 годах.], как тот сразу повернул оружие против своих братьев.

– Что молчишь, сказать нечего? – сварливо напирал Наик.

– Мне есть, что сказать, – спокойно ответил Гульман. – Если бы не твое правительство, мы бы не драпали сейчас с такой скоростью. По крайней мере, хватило бы времени все сделать, не торопясь.

Он ни в грош не ставил Наика, который был тряпкой и что-то представлял из себя лишь в силу своего статуса. Ему бы в Вашингтон или Париж, на светские рауты, а тут на тебе – засунули в эту дыру. Правда, у Наика отличный нюх на собственную выгоду, и он с готовностью поддержал предложенный Гульманом план. Вот почему тот старался сдерживаться, хотя так хотелось раздавить этого вонючего клопа.

– Ах, так, все, значит, из-за моего правительства?! – вскричал Наик.

– Хватит. Беду накличешь, – одернул его пуштун.

Это прозвучало примирительно, но дипломат не унимался. – Вы и так ее накликали, – брюзжал он. – Пусть Зармаст скажет.

Зармастом прозвали третьего из тех, кто находился в такси, хотя это не было его настоящим именем. В черном тюрбане, с бородой, он был похож на талиба, но талибом не был. Черты лица – европейские, пушту не знал. Между тем, владение этим языком считалось обязательным для лояльного сторонника муллы Омара. Зармаст изъяснялся на вполне приличном дари, считавшемся до наступления страшной эпохи безвременья языком местной элиты, во всяком случае, большей ее части. Если афганец говорил на дари, это считалось признаком образованности, культуры. Прежде иностранные специалисты изучали, в основном, этот язык.

Все изменилось, когда к власти пришли малообразованные талибы-пуштуны. Яйцеголовые бежали за границу, тех, кто не успел скрыться, уничтожали. В правительственных кабинетах осваивались бывшие ученики медресе. Талиб-ильм – так звучит на пушту и урду слово «ученик». Отсюда и название – Движения талибов.

Пройдет время и станет очевидным: поражение 2001 года не уничтожило эту организацию окончательно. Через несколько лет и она вновь отмобилизует свои отряды, привлечет в свои ряды десятки тысяч сторонников и станет претендовать на возвращение к власти. Так что европейцам, американцам и русским вновь придется зубрить пушту.

Однако в то время, когда наступали северяне, а отряды Исламской милиции спешно ретировались на юг, никто не заглядывал так далеко. Зармаст свой афганский «тайм» почти отыграл и решил больше никогда не возвращаться в эту страну. Он предпочел бы поскорее распрощаться с Гульманом и Наиком и больше с ними не встречаться. Но в важном деле еще не поставлена точка и придется их потерпеть. Неизвестно, как долго…

Конечно, в то холодное утро, трясясь в старом рыдване по кабульским улицам, запруженным отступавшими боевиками, Зармаст не знал, что случится в будущем. У него было единственное желание – поскорее добраться до пункта назначения. Не хотелось тратить время на споры, которые вносили разлад в их маленькую группу. Однако, сам того не желая, он подлил масла в огонь.

– Что есть, то есть, – произнес Зармаст весомо и спокойно. – Если не можешь изменить мир, изменись сам. Это слова Конфуция… – Уловив непонимание в выражении лиц Гульмана и Наика, пояснил: – Конфуций – великий китайский мудрец.

– А я не собираюсь меняться! – ощетинился пакистанец. – Я себе нравлюсь таким, какой есть. А если кому-то…

Зармаст брезгливо скривил губы и жестом остановил Наика.

– Никто не заставляет. Конфуций имел в виду внутреннее преображение. Но в твоем случае достаточно найти в этом несовершенном мире место получше и…

– Хочешь сказать, что на большее я не способен? – запальчиво выкрикнул пакистанец. – На внутреннее преображение неспособен?! – его голос дрожал от возмущения.

– …И в нашей власти этого добиться, – примирительным тоном закончил Зармаст. – Мы должны смотреть вперед.

– Ну, да, – остывая. нехотя согласился Наик, но затем снова взялся за свое. – И все же, – он требовательно глянул на Гульмана. – Отчего так внезапно? Ваши бонзы все уши прожужжали, что американцы с Фахемом застрянут под Кабулом. Масуда убили не без вашего участия. Вот он воевал, так воевал. Хитро придумали – набили взрывчаткой видеокамеру и пришли брать интервью. Раз – и нет Масуда. А иначе – что вы могли против него! Панджшерский лев, не зря его так прозвали[6 - Панджшер – область на севере Афганистана, родина Ахмада Шаха Масуда.]. Фахем ему не замена. Кретин, падкий до денег, красивых мундиров и званий. Тоже мне, маршал! Но вы и против него не вытянули, дали деру. И вообще, у вас армии настоящей не было. Исламская милиция… Сброд!

Гульман сжал рулевое колесо до белизны в пальцах.

– Атта Мухаммад и Хаджи Мушакик получили по четверть миллиона. Амрике многих командиров купили. Мы дрались, как могли… Но русские дали Фахему «Т-55». Шесть тысяч легли под Кабулом. Тысячу вырезали в Кала-йе-Джанги. Армия была. Надо было ее сохранить…