Избранные сочинения

Первым побуждением моим было бежать к Петру Петровичу и показать ему документы. Но потом я раздумал. У меня в голове мелькнула неожиданная идея. Я тщательно спрятал бумагу и решил никому не говорить о своем открытии.

– Что за человек был сын Елены Ивановны? – спросил я при ближайшей встрече у отца Онуфрия.

Старый священник скорбно покачал головою.

– Лют был, Царство ему Небесное. Крепостных до смерти засекал. Картежник был страшный. Мой дедушка покойный немало горя и обид от него принял и натерпелся. Зато и самого его Господь за это покарал.

– А где он похоронен? Здесь же, в каплице?

– Нет, в каплице только одна старуха Елена Павловна почивает… Теперь от времени, поди, вся в порошок рассыпалась… А сынок ее после смерти ее на третий день исчез неизвестно куда. Любимый у него камердинер Прошка был, так и тот не мог сказать, куда его барин девался. Как в воду канул. Прошка этот потом, говорят, в Москве в купцы записался и разбогател сильно. И тоже, говорят, нехорошо кончил: под старость какие-то видения все видел и потом руки на себя наложил – повесился…

После этого я несколько дней ходил вокруг каплицы, тщательно исследовал ее и, нужно сказать, скоро изучил ее до тонкости, до последнего камешка. По мере того, как я изучал, в моей голове один за другим возникали планы, и все они вертелись вокруг одной и той же цели. Но какой?.. Серьезные люди назвали бы эту цель святотатственной и гнусной. Но мне она тогда казалась не только благородной, но даже и отважной, а главное – совершенно безгрешной. Я задумал просто-напросто проникнуть в склеп под часовней, раскрыть гроб и, не тревожа праха покойницы, взглянуть на исторические в своем роде бриллианты. Вот и все. В этом не было ничего обидного ни для покойницы, ни для святости могилы.

Корыстных целей у меня не было никаких. Я хотел только посмотреть на камни и положить их обратно. Я даже колебался, говорить ли Петру Петровичу, если найду их. Я боялся, что у него проснутся весьма понятные меркантильные расчеты и он вынесет бриллианты на свет Божий и обратит в деньги… Кроме того, мне, как естественнику, тоже интересно было прямо-таки с научной стороны посмотреть, во что превращается тело и ткани в склепах через сотню с лишком лет.

Две недели я ходил, как опущенный в воду, и все придумывал способы, как бы проникнуть в склеп. Можно было подкопаться под фундамент, можно было также отпилить ржавый замок, можно было, наконец, разобрать часть разрушающейся стены. Но все это не годилось; меня могли увидеть за работой и помешать мне. А я хотел проделать все тайно и в большом секрете.

Наконец я остановил свое внимание на ветхой крыше. С этой стороны мне повезло.

К моему громадному удовольствию я открыл, что один из угловых листов железа несколько отстал от своего соседа и приподнялся. С меня этого было вполне довольно. В ближайшую ночь, когда все в доме и в усадьбе спали, я был уже на крыше каплицы с большим похищенным на кухне ножом и работал. Работа моя длилась по меньшей мере часа три. С большими усилиями мне удалось оторвать лист с трех сторон и отогнуть его по четвертой. Образовалась глубокая дыра.

Я заглянул в нее, и мне стало вдруг страшно. Сразу вспомнились старые нянины сказки о мертвецах. Но я скоро победил в себе этот страх. Разве естественник имеет право бояться мертвых? Разве для него чужая забытая могила может быть страшною?

Следующие две ночи я расширял отверстие. Для этого мне пришлось оторвать еще два листа и расшатать и сдвинуть две полугнилые деревянные доски. Когда я кончил с этим, в моем распоряжении был вход, вполне достаточный для того, чтобы, понатужившись, влезть внутрь каплицы. Этот визит я решил отложить до завтра и тщательно прикрыл дыру оторванными железными листами.

Весь следующий день я провел в ужаснейшем волнении и не потому, чтобы меня беспокоила предстоящая ночью встреча с прахом Елены Ивановны, а потому, что я принужден был прибегнуть к воровству. Я должен был, не возбуждая подозрения, стащить из конюшни фонарь и украсть из чердака над сараем длинную веревку, протянутую под крышей для сушки белья.

Вероятно, я был очень смешон, пока совершал эти кражи среди бела дня; но, во всяком случае, они мне удались, и я незаметно перетащил свои трофеи к каплице и спрятал их в бурьян.

По мере того как приближалась ночь, я, вопреки ожиданиям, начинал все более и более волноваться и к ужину заволновался так, что даже Петр Петрович заметил мне за столом полушутливо:

– Что с вами? Вы или больны, или влюблены…

Наконец пробило одиннадцать. Все разошлись. К двенадцати заснул Алеша, и я был свободен. Выпрыгнуть в окно и пробраться неслышной тенью в парк к каплице было делом нескольких минут. Осмотревшись и отыскав в траве свои краденые доспехи, я быстро принялся за дело. Прежде всего я привязал к ближайшему дереву один конец веревки, а к другому концу ее привязал фонарь. Взобравшись на крышу, я разобрал листы, скрывавшие отверстие, и в зиявшую темную дыру стал осторожно спускать фонарь без огня. Когда он стал на землю внутри каплицы, я натянул веревку и спустился вслед за фонарем. Ноги мои коснулись пола. Я нашел в карманах спички и зажег свечку в фонаре.

Нужно сознаться, что при этом мое сердце билось страшно. Его стуки отдавались у меня даже в ушах. Но я ободрял себя тем, что естественник не должен ничего бояться. Для него не существуют покойники. Есть трупы, есть скелеты, но страшных покойников нет.

Подняв фонарь, я начал осматриваться.

Внутри каплицы не было ничего. Огонь стеариновой свечки осветил только пустые стены с облупившейся местами штукатуркой. Я ожидал встретить здесь затхлый воздух, летучих мышей и каких-либо гадов, населяющих, как это пишется в романах, старые могилы и подземелья, но ничего этого не было. По углам была только паутина.

Среди кирпичного пола, у самых моих ног лежала запыленная железная плита на проржавленных петлях и с кольцом. Она закрывала вход, в самую могилу.

Теперь мне надо было приподнять эту плиту.

Я поставил фонарь в сторону, взялся обеими руками за кольцо и стал тянуть. Плита как-то тоскливо скрипнула, но не подавалась. Я напряг все силы и потянул опять, но результат был тот же.

Сделав несколько попыток, я с грустью должен был убедиться, что все мои труды пропали даром. Мне одному ни за что не поднять плиты. В душу закралась страшная досада, смешанная с обидой. Я выпустил кольцо из рук, выпрямился и стал обдумывать. По счастью, меня озарила новая мысль. Я вынул из кармана перочинный нож и стал расчищать им в полу пазы между плитой и кирпичами свода. Песок и ржавчина подавались легко, и через четверть часа я обошел ножом всю плиту. Опять я взялся за кольцо и потянул. К моей великой радости, плита стала подниматься и скоро вышла из пазов. Но у меня не хватило сил поднять ее совсем и повернуть на петлях. Кольцо вырвалось из рук, и она, поднявшись на вершок, с тяжелым металлическим звуком грохнулась на старое место.

Я снова оказался в беспомощном положении. Но мне удалось преодолеть и это препятствие. Поднявшись по веревке вверх, я вылез через дыру в сад и тем же порядком вернулся в каплицу с двумя крепкими суками толщиною пальца в три.

Приподняв плиту, насколько хватало моих сил, я подсунул ногами в щель эти суки, ухватился за них как за рычаги и после громадных усилий открыл-таки упрямую тяжелую плиту. Я никогда не забуду, как зловеще заскрипела она на своих ржавых петлях.

Передо мною открылся склеп. В нем было темно. Теперь настала самая важная минута. Нужно было преодолеть все страхи и предрассудки, спуститься в чужую могилу и святотатственно открыть гроб.

Я ждал, что мое сердце станет биться сильнее и чаще, но, к удивлению, я почувствовал в себе необычайную храбрость и самоуверенность. Взяв в руки кухонный нож для того, чтобы вскрыть гроб и поднять его крышку, я вспомнил, что в глубоких ямах часто скопляются удушливые газы, и позаботился поэтому сначала опустить в могилу на веревке фонарь и следить за ним с живейшим интересом, рисуя в воображении полусгнивший глазетовый гроб, отвисшую клочьями парчу, крест на крышке гроба и прочие могильные аксессуары. Но когда свет фонаря рассеял вековой мрак могилы, кухонный нож сам собою выскользнул у меня из рук и упал на дно склепа. Но это произошло не от страха, а от неожиданности и изумления. Меня точно кто хватил по голове.

Моим глазам представилась невероятная картина. Гроб был раскрыт, и крышка его валялась в стороне. В гробу лежал скелет, подернутый истлевшим платьем и с неправильно разведенными на груди руками. На голове прекрасно сохранились седые волосы и обрамляли беззубый и безглазый череп. Ткань платья удивительно хорошо сохранила все складки. В том месте, где была когда-то шея, материя, окутывающая скелет, была приподнята, точно покойницу душило и она порывистым движением освободила себе воротник или же точно чья-то грубая рука дерзко рванула в этом месте за платье. На груди ее лежали недалеко друг от друга черная длинная коробочка и в двух вершках – круглая крышечка от нее. Но этим ужасы могилы не кончались. Рядом с гробом на полу валялся спиною кверху и лицом вниз другой скелет в истлевшем мундире. Одна рука его судорожно сжимала костяными пальцами борт гроба; другая была надавлена телом. Ноги приняли неестественное положение: одна была как-то странно согнута в колене, а другая почти выворочена и упиралась в бок гроба у ног. Эта нога запуталась шпорою сапога в отодранный позумент, окаймлявший вечное жилище Елены Ивановны.

Эта картина удивила меня. Мертвые не встают из гробов и сами крышек с себя не сбрасывают. Значит, здесь кто-нибудь хозяйничал. Но кто? Что за второй скелет в такой необычной для покойника позе и без гроба?

Это так заинтересовало меня, что я смело спустился вниз и стал присматриваться к покойнице поближе. Выпяченные складки платья у шеи показывали, что здесь была когда-то брошь и что эту брошь грубо сорвали. Раздвинутые руки и раскрытая коробочка ясно говорили, что чья-то святотатственная рука охотилась за бриллиантами. Но чья?

Долго я стоял неподвижно в немом изумлении, потом положил в карман пустую черную коробочку и по веревке снова поднялся на Божий свет, захватив с собою и фонарь. Пока я заделывал отверстие на крыше каплицы и обдумывал все, что видел, загадка разъяснилась сама собою настолько, что я без труда нарисовал себе картину. Мне теперь стало ясно, что в могильном мраке склепа произошла сто лет тому назад ужасная, таинственная и неведомая никому драма.

Согласно завещанию, старуха была похоронена с брошью и в руки ей положена коробочка с бриллиантами. Все соблюдено чинно и строго. Склеп после погребения запирается навеки, и ключ от замка берет с собою убитый годом сын Борис… Все, окружавшие признают, что воля покойной исполнена свято.

Но вот наступает ночь. К склепу крадется темная фигура, отпирает тяжелый замок, входит в каплицу и, подняв плиту, спускается в могилу, открывает крышку гроба и, дрожа от страха, начинает обворовывать труп. Вору мерещится черт знает что… На эту картину, подкравшись незаметно, смотрит другая темная фигура.

Сделав свое святотатственное дело, вор хочет опять закрыть гроб крышкой, но второпях цепляется за позумент шпорой. Ему кажется, что покойница поднялась, хочет удержать его и настойчиво требует, чтобы он возвратил ей ее драгоценности. У него на лбу выступает холодный пот.

В это время сверху вторая фигура зловещим голосом вскрикивает:

– Ага! Попался! Мертвых грабишь?!.

Вор не имеет сил поднять голову кверху и узнать, чей это голос. Не может и выпутать ноги, за которую держит какая-то неведомая страшная сила. От неимоверного ужаса с ним делается паралич сердца, и он падает мертвым и навеки застывает, держась судорожно одной рукой за гроб.

Тогда вторая фигура тоже спускается в могилу, обшаривает обоих мертвецов, захватывает брошь и бриллианты, выскакивает из склепа, захлопывает железную плиту на петлях, затворяет за собой дверь каплицы, кое-как навешивает замок и бежит… бежит без оглядки. Этой фигуре, впрочем, незачем было заботиться о замке: для нее было бы выгоднее, если бы люди заглянули после нее в склеп и увидели бы, что там происходит…

Наутро я опять побывал у каплицы и, чтобы проверить свою догадку, нарочно потрогал замок. Нужно было употребить очень немного усилий, чтобы он поддался и раскрылся.

Я, конечно, не рассказывал никому о своих похождениях и не сознался даже и тогда, когда повар в кухне задавал своей челяди трепку за исчезнувший нож, не подозревая, что нож теперь навеки похоронен в склепе.

Где-то теперь княжеские бриллианты? В каком ожерелье или в чьей броши они блестят и играют, и подозревает ли владелица, глядя на их блеск, что они когда-то были в темной могиле и появились на свет Божий при таких ужасных обстоятельствах?

    Текст печатается по изданию: А. Седой. Княжеские бриллианты [и др. рассказы]. СПб., типо-литография «Энергия», 1904.

В погоне за теплом и солнцем

I

И Дюдь с нами едет! Что за радость! Значит, у меня в дороге будет четвероногий товарищ. Папа разрешает мне взять его с собой и даже купил мне для него цепочку и сказал:

– Смотри же: если он у тебя в вагоне или на Кавказе пропадет, – я не знаю, что будет. Я к этой собачонке очень привязан и разрешаю взять ее только потому, что вы с матерью пристаете. В дороге с собакой одна только возня…

Нет, Дюдь у меня будет цел. Я не спущу с него глаз. Когда я был болен и лежал в постели, он почти не отходил от меня, ласково заглядывал мне в глаза и нежно помахивал мне хвостиком. А когда приезжал доктор, то он волновался больше всех, как будто бы сильнее всех был заинтересован в том, чтобы я поскорее выздоровел. Вероятно, он своим собачьим сердцем предчувствовал, что нас с ним повезут на поправку на Кавказ…

Дюдь – это маленькая черненькая собачка из породы левреток, на очень длинных и тонких лапках. Когда он идет, то забрасывает одну за другой передние лапки высоко и фигурно, точно дрессированная лошадь в цирке. Когда он появляется где-нибудь в людном месте, то все им любуются.