За спиной адъютанта Его превосходительства. Книга первая

Она извлекла из сумочки пачку купюр и, не считая, отделила несколько «катерин».

– … мы с Вами найдём общий язык. Конечно, при условии, что Вы и в дальнейшем сохраните то самое благоразумие, которое демонстрируете сейчас.

Бумажки перекочевали в руки Пинского.

– Значит, мы с Вами условились, что не будем мешать «отважным героям подполья» совершать их каждодневные «подвиги»…

Пинский не выдержал и хохотнул: этой женщине определённо следовало родиться мужчиной!

– …на своих «опасных» заседаниях. Пусть воюют себе под водительством Виталий Палыча! Но чтобы они не выкинули какой-нибудь фортель, я должна быть в курсе всех их, так сказать, дел. Вы меня понимаете?

– Ваш покорный слуга!

Пинский благородно оторвал зад от потёртого стула.

– А работать Вы будете только со мной – если возникнет необходимость в этом. И на посошок: мы с Вами не виделись с семнадцатого года!

…Заканчивался май девятнадцатого…

Глава девятая

Леонид Островой, бывший штабс-капитан лейб-гвардии Преображенского полка, дворянин и разорившийся помещик из мелкопоместных, уже четвёртый месяц «работал» «батькой Дьяволом». Четвёртый месяц «борцы за народное счастье» наводили совсем не благоговейный трепет на жителей окрестных сёл. Самих жителей «батька» не трогал. Не от доброты и не по роли «заступника за народ»: трогать можно было только самих жителей. Иного «движимого имущества» в наличии не имелось. В этом «Дьяволу» здорово «помогли» атаманские гайдамаки. Их «помощь» избавила «батьку» и от проведения мобилизации. Добровольцев набралось так много, что пришлось разделить их на два отряда и объявить о сформировании «народной повстанческой армии батьки Дьявола».

Воевала эта «армия», разумеется, не на фронте. По «идейным соображениям», разумеется. Один из отрядов регулярно «инспектировал» железную дорогу «в полосе ведения боевых действий». Иногда он даже отваживался на «экспроприацию» «красных», «белых» и прочих «зелёных» обозов с провиантом и вещевым довольствием. Другой в это время находился в «боевом охранении» – точнее, «на стрёме» – и отчаянно завидовал первому. Завидовал напрасно: Дьявол регулярно проводил «ротацию» отрядов. Поэтому завистливые настроения имели устойчивую тенденцию к перемене носителей. Это обстоятельство способствовало увеличению КПД каждого из отрядов при проведении «боевых операций».

Реквизированное добро поступало для учёта и сортировки в распоряжение главного интенданта «армии» Ваньки Хряка – в «добрачный» период поручика Белецкого. Белецкий, бывший личным казначеем головного атамана, столь плодотворно – для себя – поработал на этом посту, что когда Семён Васильич провёл ревизию его деятельности, то вначале ужаснулся результатам. Но вскоре чувство негодования сменилось искренним восхищением талантами добычливого казначея. Как итог: вместо того, чтобы отправить бывшего поручика для продолжения службы в «войсках архангела Михаила», к чему тот уже смиренно готовился под руководством куренного священника, атаман дал ему шанс искупить вину.

Белецкий согласился с радостью. Ещё бы: он получал не только отсрочку, но и доступ к очередной кормушке. В «надлежащем» распоряжении его этим доступом можно было не сомневаться. Однако о недооценке атаманом талантов казнокрада не было и речи. Назначая его на должность, атаман учитывал давнюю «взаимную симпатию» Острового и Белецкого. Источником её были исключительно «коммерческие противоречия». В силу «служебных» обязанностей каждого в банде, эта «симпатия» не могла не вылиться в соперничество и даже в борьбу друг против друга. Как минимум, взаимное недоверие «соратников» атаман обеспечивал себе «железно».

А ещё Семён Васильич полагал, что документы ревизии вкупе с чистосердечными признаниями казначея в отъёме денег у «куреней», будь они доведены до сведения рядовых «незалежников», делали пребывание Белецкого на этом свете весьма проблематичным. Правда, только будущее могло подтвердить или опровергнуть его суждения.

Но Белецкий действительно старался. А стараться он умел. И хотя даже здесь он не смог изменить принципу «два пишем – один на ум пошло», без него даже этот «остаток от двух» имел бы ничтожные шансы на попадание в «кассу» банды. А Белецкий так поставил дело сдачи «конфиската» и «экспроприата», что «идейные заступники за народ» считали за благо по-хорошему расстаться с «обременительными» ценностями. Ежемесячно он отчитывался «о проделанной работе» лично перед атаманом. Тот, хотя и понимал, что какая-то часть добра не могла не прилипнуть к рукам неисправимого казнокрада, в целом был доволен показателями.

Но и «батька Дьявол» не остался внакладе. Помимо налаженной им централизованной торговли реквизированным барахлом, он организовал и собственные «каналы» для сбора ценностей. По ним, хоть и жиденькими ручейками, к нему в карман попадало всё то, что осталось незамеченным хищным оком его казначея.

Таким образом, все участники «экспроприационных мероприятий» – в большей или меньшей степени – могли быть довольными итоговым результатом. Исключение составляла только одна сторона: объекты «экспроприации».

К июню девятнадцатого «батька» так «развернулся» – ну, то есть, обнаглел – что расширил границы подконтрольной ему территории почти до рубежей анархистского Валяй-Поля. Все поезда, следовавшие из Ростова в направлении Красильникова и далее, становились его добычей «по умолчанию».

В одном из таких поездов в начале июня и ехал «капитан» Концов: в Ростове ни Главнокомандующего, ни его штаба не оказалось. И тогда несостоявшийся диверсант, в нарушение всяких правил конспирации, «отбил» в Киев телеграмму следующего содержания: «Дядю не встретил зпт еду поиски тчк». После чего он решительно направился в Екатеринослав, где, по слухам, и должна была обосноваться Ставка Иван Антоныча. Концов считал себя человеком долга. Потому, что он должен был получить орден и кресло.

Но на второй день пути обитатели поезда имели сомнительное удовольствие личного знакомства с «вольной армией батьки Дьявола». Подавляющее большинство их после непродолжительной дискуссии на тему «Кошелёк – или жизнь» предпочло второе. В порядке «добровольного обмена ценностями» это большинство сочло возможным расстаться с кошельком, а заодно и прочим обременительным в дороге имуществом, как то чемоданы, баулы, сундучки и даже избыточные в жаркую погоду меха и кожи.

Но в одном из вагонов оказался человек – один-единственный такой – который не захотел расставаться с новенькими хромовыми сапогами. Этим человеком был капитан Концов. И когда ворвавшиеся в купе бородатые «воители за народ» заорали: «Руки у гору!» и «Сымай чоботы!», Павел Андреич поступил вопреки общему мнению. Под испуганные взоры своих попутчиков – ротмистра Дулина и поручика Дубицкого, мгновенно выполнивших обе команды – он бесстрашно ринулся на захватчиков. Он – раз одному! Раз – другому! Раз – третьему! Раз – четвёртому! Раз…

И тут на него навалились, как впоследствии утверждал сам Павел Андреич, не менее двадцати негодяев. Вопрос о том, как они все смогли уместиться там, благоразумно опускался. Павел Андреич отбивался, как лев, оказательством чему были несколько сломанных носов и челюстей, не говоря уже о многочисленных синяках на лицах «дьяволовцев».

Как ни сопротивлялся Павел Андреич, но двадцать негодяев – это чуть ли не пять негодяев. И, в конце концов, его скрутили. В этом негодяям весьма деятельно – правда, не по своему хотению, а по «настоятельной просьбе» негодяев – пособляли ротмистр с поручиком. Это, увы, не дало им никаких льгот при их собственной «упаковке».

В знак особого восхищения мужеством отважного офицера «повстанцы» даже хотели произвести расчёт за сапоги непосредственно в вагоне. Но уж больно хорош был на капитане новенький, с иголочки, мундир, который пришлось бы в таком случае испортить дырочками и трудно выводимыми пятнами!

Вскоре насыпь была заставлена движимым имуществом, в том числе, и женщинами половозрелого возраста, «упрошенными» дьяволовцами «остаться погостить». Почувствовав облегчение, паровоз дохнул грязным дымом на остающихся, и медленно покатился вперёд.

Господ офицеров сразу же отделили от «груза». Уже один этот «отрыв от коллектива» свидетельствовал о том, что к «трофеям длительного пользования» они отношения не имеют. Шансы даже на краткосрочную перспективу становились всё более призрачными…

Не устраивая ненужной канители с завязыванием глаз, «повстанцы» сопроводили пленных в какое-то богом забытое село. В какой-то крытой ржавой соломой хате им развязали руки. Нахального вида молодчик с вьющимся густым чубом, выбивающимся из-под траченной молью папахи, открыл крышку погреба и велел им спускаться вниз. Увесистые пинки, которыми он награждал господ офицеров, увеличивали пропускную способность объекта.

Старая деревянная лестница жалобно пищала под босыми ногами. Было темно. Пахло сыростью и какой-то кислятиной. Внезапно раздался чей-то вопль: спускавшийся первым Концов наступил в темноте на что-то мягкое. Где-то чиркнула спичка. Вспыхнуло неяркое пламя – ненадолго, но этого времени хватило для того, чтобы разглядеть «внутреннее убранство» погреба.

Оказалось, что он обитаем: прямо под лестницей скулил от боли придавленный Концовым мужчина в кителе с полковничьими погонами, а в углу расположился чиркавший спичками молодой капитан.

– Капитан Баранцев, – мрачно буркнул он. – Прошу, господа, представиться полковнику Лбову.

Концов насмешливо, без тени сострадания на лице, посмотрел на жалобно скорчившегося полковника, и «представился»:

– Капитан Концов. А эти «герои», – он, не оборачиваясь, ткнул большим пальцем на поникших головами Дулина и Дубицкого, – со мной.

После такой выразительной аттестации «героям» не оставалось ничего другого, как представиться себе под нос.

– Полковник Лбов, – дрожащим голосом простонал «раненый»

Концовым. Этой показательной дрожи Пал Андреичу хватило для того, чтобы немедленно «заняться быком и его рогами».

– Ну, что будем делать, господа? – решительно «ухватился» он «за рога».

Полковник жалобно всхлипнул.

– А что мы можем сделать?

– Больше мужества, полковник! – героически возмутился Концов. – Стыдитесь!

– Кого? – всхлипнул полковник. – Кого мне прикажете стыдиться? Вас? Так Вас самого не позднее завтрашнего утра «прислонят к стенке»! Или их?!

Он обвёл трясущейся рукой остальных «сокамерников».

– Так они вместе со мной и с Вами будут подпирать эту «стенку»! Может, этих самозваных «борцов за народ»?! Так они забудут о нашем существовании сразу же, как только повернутся задницами к нашим «героически» павшим телам! И кто узнает, как я встретил свой последний час – плюя им в лицо, или вымаливая пощаду?!

В отсутствующем воздухе повисло гнетущее молчание, изредка оживляемое всхлипами «героического» полковника.

– Полковник прав, – мужественно капитулировал Баранцев. – Нам всем – крышка!

– А вы что скажете?

Ступнёй правой ноги Концов не позволив Дулину и Дубицкому прикинуться всего лишь «транзитными ушами». Оба офицера тут же дружно расстались с последними остатками и без того сомнительного мужества.

– Какое «единодушие по линии мужества»!

Сплюнув от злости аккурат на галифе Дубицкого, Концов посмотрел наверх. Механически. А, может, и в поисках выхода – как из затруднительного положения, так и из погреба. Интерпретации этого взгляда были ещё впереди. А пока сквозь щели в плохо пригнанных досках отчётливо просматривались контуры чубатого молодца, охранявшего арестантов.