Преступление из наказания

– Ну, и ты? – не дал я угаснуть огоньку признания.

– Ну, и я «завёлся с полуоборота».

Сынок ещё раз адресовал ответ полу.

– Кастет сразу подключил? – оживился подполковник: «родная стихия».

«Мальчонка» покачал головой.

– Нет, вначале мы помахали кулаками. Потом…

Он нахмурился и замолчал.

– Потом ты задействовал швабру, – «мило улыбнулся» я.

– Нет, гражданин следователь…

Сынок выразительно поработал скулами.

– … это папа задействовал швабру!

Почти без паузы он наклонил к нам голову, и раздвинул пряди.

– Вот, посмотрите!

Посмотреть было, на что: фиолетовые шишки и порезы кожи изобиловали наличием.

– А вот ещё!

«Потерпевший» обнажил плечо. На плече зеленоватой синевой отливал массивный кровоподтёк. Потом «жертва отцовского участия» повернулась к нам спиной. «Художественное оформление» спины тоже впечатляло: она вся была разлинована вертикальными кровоподтёками и порезами.

– Это кто же тебя так: папенька?

Я не только без труда воздержался от иронии, но и едва не посочувствовал.

– Ну, не с Замом же мы сговорились, гражданин следователь?! – почти обиделся «отпрыск». – Для алиби хватило бы и меньших жертв… с нашей стороны.

– Логично.

Я развернулся к подполковнику.

– Палыч, свозишь его на экспертизу: пусть, как говорят в народе, «снимут побои». Заодно узнай о результатах по крови на обломках швабры.

– Лады, Петрович.

Мой друг покривил лицом, но не душой: остался верен себе. Развитие сюжета ему не понравилось, но оппонировать он не стал. Я, тем временем, уже «вернулся» к «мальчонке».

– Только не подумай, что мы играем в доброго следователя и в злого. Я не о тебе озабочусь, а о деле. Мне ни к чему оставлять крючки твоему адвокату.

– Ну, это понятно.

За «неуставным» ответом не последовала обязательная, казалось бы, усмешка: «мальчонка» учился жизни даже не на ходу – на бегу.

– А, раз понятно, «колись» дальше!

«Интервьюируемый» откашлялся.

– Так, вот: когда папенька обломал об меня швабру, я не выдержал.

– Один не выдержал? – «опять нарисовался» Палыч.

Сынок хмыкнул. Немножко можно было, и я не стал взыскивать с «наглеца».

– Зам только приходил в себя… на полу: отец его основательно «приложил». Так что, как ни крути – самозащита.

– Как ни крути, – вздохнул-уточнил я, – а кастет никак не тянет на самооборону.

– А на превышение? – завибрировал надеждой голос сынка.

– Видно будет…

Моё заявление соответствовало действительности не только «на все сто», но и «с перевыполнением плана». Я – человек слова, и поэтому даже из тактических соображений никогда не обещал «клиентам» того, чего либо не собирался, либо не мог гарантировать. Не всегда это было на пользу делу, но ни «по низу», ни по верху никогда не случалось того, что «слух пройдет обо мне по всей Руси великой»: «Петрович – гнида и гад»!

– Кстати, острие одного из обломков в крови. И наверняка это не твоя кровь…

Многоточие вполне «читалось на слух» – и сынок опустил голову.

– Моя… но не кровь: работа… Когда я дал ему по башке кастетом, он не сразу отключился. Пришлось добавить. Ну, а потом я глянул на эти обломки, и такая злость меня взяла: «получил от отца вспомоществование»! А тут ещё этот хрен «проснулся» и как заорёт «Мочи его!». Ну, я и ткнул его обломком в дырку… Кстати, не я один: Зам тоже поучаствовал. Так, что кровь должна быть на двух обломках.

В этот момент что-то угрожающе зашипело в магнитофоне: я включил запись сразу же, как только «малец» начал «колоться». Постфактум оформить это мероприятие как «протокол допроса с применением звукозаписи» всегда было плёвым делом: вернусь к себе и оформлю. А «в день составления» «обвиняемый», как обычно, подпишет на последнем листе «сокращённый вариант». Как говорится: «не первый год замужем». Главное, чтобы «старичок» не отключился! Сколько раз уже эта допотопная «Романтика» подводила меня – и не сосчитать! Но я мужественно – и столь же обречённо – хранил ей верность: рассчитывать на замену не приходилось. Разве, что на катушечный «Маяк» «из девятнадцатого века».

– Только, гражданин следователь: я не убивал его!

Под мольбу в глазах и восклицательный знак в голосе сынок скрестил руки на груди.

– Честное слово: не убивал! Когда мы уходили, он ещё стонал!

– То есть, ты хочешь сказать, что подвесил его кто-то другой?

Ответом мне были честно выпученные глаза и «честное-пречестное» удивление в них.

– Что?!

– Твой папа был повешен.

Я прозвучал сухо, лаконично и безжалостно. Прозвучал я так по двум причинам: от профессионального бессердечия и по тактическим соображениям. Уж, очень мне захотелось понаблюдать за реакцией «ответчика». Но реакция меня разочаровала: лицо сынка неожиданно съёжилось – и слёзы покатились из его глаз ручьём. И не литературным ручьём: взаправдашним. Он пытался что-то сказать, но захлёбывался в рыданиях на каждом, не то, что слове – звуке.

Я переглянулся с Палычем – и тот неуверенно двинул плечом. Это неуверенное телодвижение показалось мне знаменательным: уверенность «всегда профессионально уверенного в себе» подполковника была поколеблена. А всё потому, что сынок и выглядел, и звучал не только правдоподобно: достоверно.