Богословка Авеню

Богословка Авеню
Александр Чермак

По отношению ко времени личной жизни нет событий более важных или менее важных. Все события одинаково важны, только мы не замечаем порою, как они отражаются на нашем движении в безграничном и всевластном пространстве, в котором нет никакого времени, а только всепоглощающая пустота и тишина. И как бы мы ни силились заполнить своими микроскопическими молекулами, своим шумом эту пустоту, она все равно ничем не заполняется, а только иногда принимает эти молекулы, чтобы распылить их в мироздании и отправить дальше для соединения с другими веществами, которые могут дать ростки органической жизни в других уголках Вселенной, где вечное пространство все также обволакивает мир своим безмолвием.

Александр Чермак

Богословка Авеню

Время нашей жизни не состоит из прошлого, настоящего и будущего. Мы просто привыкли делить его на периоды таким образом, для удобства, чтобы легче было писать автобиографии или дневники. В действительности, время – это абсолютная категория, существующая всегда и везде. Либо вовсе не существующая, а представляемая человеком, как неизбежность, как гнетущая вечность, которая ведет его к неминуемому концу. Философы и ученые, пытавшиеся постигнуть законы пространства и времени, утверждают, что если бы человек мог гипотетически достичь скорости света, то, оторвавшись от Земли, он мог бы одновременно увидеть себя в нескольких временных измерениях, а именно, себя, существующего во всем доступном нам мире, в пределах, отпущенных отрезком земной жизни. Иными словами, мы существуем всегда и везде, и только наши несовершенные органы чувств не позволяют нам ощутить свое вечное присутствие во всех проявлениях безграничной жизни. Хотя события, описанные в этих заметках, охватывают 50 лет, у меня все равно складывается твердое убеждение, что все это происходит одновременно – то, что было 30 лет назад или 40 – это продолжение наших дел, состояний и взаимоотношений, складывающихся сегодня, вчера или завтра. По отношению ко времени личной жизни нет событий более важных или менее важных. Все события одинаково важны, только мы не замечаем порою, как они отражаются на нашем движении в безграничном и всевластном пространстве, в котором нет никакого времени, а только всепоглощающая пустота и тишина. И как бы мы ни силились заполнить своими микроскопическими молекулами, своим шумом эту пустоту, она все равно ничем не заполняется, а только иногда принимает эти молекулы, чтобы распылить их в мироздании и отправить дальше для соединения с другими веществами, которые могут дать ростки органической жизни в других уголках Вселенной, где вечное пространство все также обволакивает мир своим безмолвием.

За 29 лет до юбилея

Значит, ситуация такая: мы стоим втроем, три молодых студента, с походным снаряжением, на берегу быстрой высокогорной речки, где-то на границе между Дагестаном и Азербайджаном. У нас есть компас и какая-то весьма примитивная карта местных маршрутов, но мы не знаем точно, в каком направлении двигаться, чтобы выйти на главное шоссе, ведущее на северо-запад. И вдруг совершенно неожиданно мы натыкаемся на компанию других туристов, праздных путешественников, которые, судя по их внешнему виду и снаряжению, гораздо опытнее нас. Мы тут же пытаемся выяснить у них дорогу на Хунзах и дальше, в Орлиное Гнездо. Солнце стоит высоко, жарко, вода в реке журчит, поют и чирикают вокруг диковинные птицы. В компании туристов выделяется женщина в купальнике и соломенной шляпе. Пока их вожак, обветренный и бывалый бородач, размахивает картой и объясняет нам маршрут, она медленно и грациозно садится на камень, поднимает руки и начинает укладывать волосы, выставляя нам напоказ свои подмышки и высокую грудь. Я уже давно перестал слушать этого бородатого вожака, надеясь на моих приятелей, и сосредоточился на изучении отдельных частей тела дамы. Я пытаюсь запомнить изгиб талии, округлость коленей, тонкие пальцы с длинными красными ногтями и светлые волосы, заправленные за уши и спадающие из-под шляпы. Хотя женщина явно городского вида, она представляется мне нимфой, прочно связанной с этим удивительно красивым местом, как будто она только что вышла из реки и сейчас исчезнет вместе с горными потоками, уносящимися вниз, в долину.

Тем временем этот суровый обветренный вожак, как-то странно и хмуро на нас посмотрев, прервал свое объяснение и спросил недовольным голосом: «Вы все поняли?» Мы закивали головами, и поскольку дальше стоять и глазеть на женщину было неудобно, нехотя отправились восвояси. Пройдя метров сто, мы остановились, и каждый из нас снова задумался, какое направление движения выбрать. И вот тут-то выяснилось, что никто из нас троих не слушал и не слышал ни одного слова бородатого вожака. Удивляться было нечему: друзья, так же, как и я, были заняты созерцанием нимфы. Мы так и не выяснили, куда идти и долго еще плутали в поисках маршрута, а ее образ носился с нами и над нами, и еще какая-то невыразимая тоска преследовала нас, сожаление, что нимфа исчезла, и мы не можем видеть ее волнующие изгибы, ее движения, ее загадочный благословляющий взгляд. Причем, каждый из нас был точно уверен в том, что именно его она одарила тем многообещающим загадочным взглядом.

Самое удивительное заключается в том, что, когда мы встретились с одним из друзей много лет спустя, уже обремененные семьей и детьми, мы признались друг другу, что до сих пор иногда видим ту нимфу во сне и даже (не дай бог жена узнает), занимаемся с ней любовью. Что это было? До сих пор непонятно. Мы видели ее всего пять минут своей жизни и не обменялись с ней ни одним словом. А она почему-то осталась в нашей жизни навечно, не стареющая и не меняющаяся. Откуда она взялась на этой горной тропе, в жаркий полдень, у прохладной речки, на границе между Дагестаном и Азербайджаном?

За три дня до 50-летия

Встретился с приятелем, с которым не виделся лет пять. У него отличная новая машина и хмурый сосредоточенный вид. Он с ходу сообщил, что работает директором крупного издательства. Видимо, он ожидал, что я буду его расспрашивать, интересоваться, как ему удалось так быстро подняться. Но я вместо этого начал рассказывать о своих делах и проблемах. Приятель, сохраняя на лице то же угрюмое выражение, поведал, что собирается в деловую поездку в Лондон, поэтому его интересует только, каким аэропортом ему лучше воспользоваться, когда он полетит – Хитроу или Гэтвик.

Разговаривал с другим приятелем по телефону, когда-то мы вместе учились в университете и провели немало веселых часов и дней на разных вечеринках и студенческих тусовках. Мы побеседовали о том о сем, а потом он вдруг сказал, что не может больше жить с «этой женщиной», то есть, женой, с которой он был вместе лет двадцать, наверное. По его словам, она то «умасливает его, то устраивает истерики». На это я ему ответил, что его положение не оригинально, имея в виду, что у меня бывает то же самое, но развод едва ли лучший выход.

Весь вечер и половину ночи выяснял отношения с женой. Тематика традиционная, ничего нового, очередной поединок между тремя вражескими группировками: эмоции, логика и эгоизм. Эта «гибридная» война тянется на протяжении десятилетий, победителей в ней не бывает, только иногда одной из сторон удается получить некоторые (порой временные) позиционные преимущества. Единственный новый аспект – обсуждение моего самоубийства, как возможного выхода из тупика. Однако в конце обсуждения жена спохватилась, сказав, что я еще нужен детям, поэтому на самоубийство права не имею.

Следующий за всем этим день порадовал приятными звонками от близких друзей и знакомых, которые поздравили меня и сказали, что в моей жизни только все начинается. Боже мой, я-то хочу все закончить как можно скорее, а оказывается, от меня еще чего-то ждут.

За 2 недели до 50-летия

Был в гостях у родственника, «конкретного» деятеля из 90-х. Как большинству подобных деятелей, ему необходимо было сильно расслабиться после напряженных уходов от одних и подходов к другим сильным и влиятельным. Мне-то расслабляться было незачем, но захотел показать, что тоже не лыком шит. Тем более, что надо было как-то исправить общее неблагоприятное впечатление от старой потертой машины, на которой я приехал. Начали с вина, потом виски и баня. Затем, как положено, попробовал косячок с анашой. Результат совершенно убийственный – полностью отключился мозг, я четко ощутил, что осталось всего несколько минут до конца. Но, честно говоря, совсем не испугался. Мобилизовал нижнюю часть тела, и мой здоровый организм выпихнул из себя отраву прямо на мраморные ступени шикарной виллы на Рублево-Успенском шоссе. Жена родственника брезгливо отвернулась, позвала уборщицу и на прощание сказала, что я мог запросто кончиться, и «зачем я такой им нужен». Я не совсем понял смысл этой фразы.

На банкете по поводу юбилея

Друзья и гости говорили тосты. Один из гостей сказал, что смотрел в театре пьесу в моем переводе и хохотал до упаду вместе с залом. А потому попросил всех присутствующих выпить за мои творческие потуги. Тост относился к худшей из постановок, которая к тому же была снята со сцены еще в позапрошлом году. Другой гость предложил тост за мое состояние вечного поиска, в смысле географическом. Я ответил в том духе, что мои вылазки в разные страны мало что значат в содержательном плане – внутреннее состояние от этого не очень меняется. Здесь надо признаться, что я кривил душой. На самом деле все эти поиски, поездки в дальние страны были ничем иным как желанием сбежать.

Так как был самый пик жаркого лета, в ресторане никого, кроме моих гостей не было. Поэтому официантам делать было нечего, и они все время следили за нашим столом, что мне лично не очень нравилось. Почему официанты имеют обыкновение следить не за тарелками и напитками, а за самими клиентами? Как будто они все время чего-то от вас ожидают. Более того, иногда они могут даже выражать свое отношение к клиенту беспокойным напряженным взглядом, под которым не очень-то расслабишься. Один из официантов, весьма зрелого возраста, слишком нервничал – он то стоял подолгу в стороне, у бара, не зная, чем заняться, то вдруг бежал на кухню с тарелками, то подбегал к столу и пытался доливать вино в почти что полные рюмки. Когда я убедительно попросил его не беспокоиться и жестами показал ему, что нам ничего не надо, он изобразил на лице страшное разочарование, как будто его карьера зависела от обслуживания моего скромного банкета. Вообще, он был похож на неудавшегося предпринимателя, человека, измученного амбициями и комплексами, а его суетливость и нервозность передавалась присутствующим. Я так и ждал, что он что-нибудь выкинет. И он таки выкинул. В самый разгар вечеринки, когда гости уже разбрелись по залу, а некоторые вышли покурить на улицу, ко мне подошел мой друг детства и сказал, что одна из дам плачет. Я пошел к ней, чтобы выяснить, в чем дело – она стояла у стойки бара и тщательно старалась прикрыть слезы и растекающийся по щеке макияж. Она не стала, однако, ничего объяснять, а только попросила меня унять ее мужа, который в этот момент выяснял отношения с этим нервным официантом где-то в углу зала. Как потом выяснилось, у дамы когда-то в молодости был роман с этим официантом, и этот болван решил сейчас, спустя 30 лет, предъявить какие-то требования к ней. Когда все уже успокоились, он вдруг выскочил на середину зала, театрально отстегнул и отбросил галстук-бабочку и завопил на весь ресторан: «Ну скажите, разве я виноват в том, что любил и люблю эту женщину!?…» Больше ничего он не успел высказать, так как его схватили его коллеги и увели подальше. Хотя эта история внесла какую-то интригу в мой банкет, все после этого чувствовали себя как-то неловко и избегали смотреть на заплаканную даму.

За 2 с половиной года до 50-летия

Первая ночь в Англии. Проснулся в 4 утра, рассвет на лондонской улице еще не брезжил. Не мог уснуть до 6, а в семь уже надо было вставать. С этого дня я начал просыпаться в одно и то же время, около 5 утра, каждый день с чувством тревоги и неуверенности. Друзья успокаивают, говорят, что буду спать нормально, когда приедет жена. Каждое утро, по дороге на работу прохожу мимо небольшого ателье, где с грустным видом сидит перед швейной машинкой портной-еврей в ожидании редких клиентов. Он всякий раз провожает меня таким трагическим взглядом, что я не ожидаю ничего хорошего от своей лондонской эпопеи.

На улице, где я работаю, самый интересный персонаж – швейцар-албанец в ночном клубе «Голубой ангел». Ему около 40 лет, он никогда не был женат, с вожделением смотрит на разных проходящих женщин. Но при этом не делает попыток с ними познакомиться, его больше интересует, насколько эти женщины возбуждают меня. Когда я ему сказал, что вообще-то у меня есть жена, и я не склонен обращать внимание на каждую женщину, проходящую по улице, он мне не поверил. О девушках-танцовщицах из своего клуба он говорит отстраненно, как о каких-то предметах. Он заходит в мое кафе и просит чаю в пластиковом стаканчике. За все время моей работы я ни разу не видел, чтобы он ел какую-либо еду. Как всегда, предлагает мне выпить виски или водки бесплатно, справедливо считая, что всякому русскому периодически требуется глотнуть чего-нибудь крепкого. При всей его простоте и незатейливости в нем есть какой-то покой и внутренний смысл. Кажется, он из тех, кто рано осознал и смирился с простой истиной, заключающейся в том, что он никому не нужен. Большинство людей тоже никому не нужны, кроме своих самых близких, но при этом они постоянно пытаются преувеличить свою значимость. Они делают множество бесполезных телодвижений, издавая при этом дурной запах и занимая гораздо больше места, чем им положено на нашей тесной планете.

За 37 лет до 50-летия

Все время что-то мешает спокойно посмотреть на себя, прислушаться к голосу сердца и сделать так, как оно подсказывает. Я стесняюсь, стыжусь себя натурального и уважаю искусственного, слепленного из уродливых представлений о благополучии и фальшивых ценностях. Вокруг много "добрых" советчиков, которые вполне искренне подогревают во мне эти представления, поскольку они сами всю жизнь плелись по этому пути из одного тупика в другой. Более того, я начинаю стыдиться проявлений человеческих чувств даже в других людях, в своих друзьях. Это прежде всего относится к Леше. Тогда еще он жил здесь, недалеко от меня. Почему-то он хотел со мной дружить, хотя я избегал слишком тесной дружбы. В классе его считали слабаком и вообще немного тронутым, потому что у него на лице всегда было слишком явно написано все, что он чувствовал или думал. Большие еврейские глаза, внушительный нос, но главное – это тонкие белые интеллигентские ручки, которыми он слабо отмахивался от донимающих его классных хулиганов. Он сопротивлялся скорее не руками, слишком они хилы были для этого, а глазами, искренней ненавистью и страданием, горевшим на его лице. Я его никогда не защищал: отчасти потому, что сам боялся, но скорее потому, что не хотел выказывать сострадание. В душе мне было его жаль: Леша был не такой как все, какой-то тонкий, чувственный. И может быть, именно потому, что меня мучила эта жалость, скрытая где-то в подсознании, я смеялся над ним вместе со всеми и даже участвовал в преследованиях.