Приказано не умирать

Бывал в Бийске только наездами, чтобы проведать родных. Узнавал новости от Стригуна, который неожиданно стал комсомольским вожаком и посещал Бийский окружком, где всем заправляла Остроумова. Женщина широко известная в партийных кругах, дружившая с женой «всесоюзного старосты». Ему нравился этот город, где прижилось немало переселенцев из Москвы, Ленинграда, Саратова. Они создали культурный слой города, художественные мастерские, музей, обновили училище.

До Бийска Александр Маторин не доехал. В поезде его разыскал офицер из комендатуры, передал предписание: явиться в штаб дивизии. Приготовился к самому худшему…

Все отпуска и командировки отменялись. Разведывательный батальон в срочном порядке перебрасывали к советско-китайской границе. Среди всей мобилизационной неразберихи, творившейся в дивизии, самым страшным оказались карты Генерального штаба с грифом «совсекретно». Карты создавали топографы из НКВД, с многократным смещением координат, чтобы запутать возможного противника. Но запутали войсковые подразделения Красной армии. При отсутствии опытных командиров в пехотных, а особенно в артиллерийских частях, это стало непреодолимым препятствием в виде болот и косогоров, которые не были нанесены на карты. Ему пришлось с дивизионным топографом отрисовать и нанести на карту подходы к северо-западному склону сопки Безымянной. Здесь 2 августа батальон понес первые потери убитыми и ранеными.

Приходилось вести наступление по узкой болотистой полосе между озером Хасан и государственной границей из-за чего получили лишние, неоправданные потери. Но приказ на бой со всей строгостью требовал от командиров и бойцов: ни в коем случае не нарушать государственной границы Маньчжоу-Го.

Атака Заозерной и Безымянной велась без артиллерийской поддержки из-за опасения, что снаряды могут перелететь через государственную границу. К исходу дня 2 августа полк, преодолев вброд и вплавь озеро Хасан, вышел на северо-восточные скаты сопки Заозерная. Уставшие, промокшие красноармейцы под сильным огнем залегли, начали окапываться. Перед бойцами лежало пространство, сплошь оплетенное проволокой. После команды «вперед!» – десятки трупов повисли на заграждениях, устрашая тех, кто успел залечь на склоне, пряча голову от осколков и камней. Атака полка захлебнулась. Подразделения, атаковавшие Безымянную, овладели восточными скатами, но дальше продвинуться не смогли…

Комдив Васильев предлагал обойти японцев по маньчжурской территории, чтобы быстро овладеть их окопами с тыла и сохранить бойцов.

– Нарушать границу запрещено! – безапелляционно заявил командующий, подчиняясь приказу из Москвы.

– В генштабе хотят дерьмо топтать и не испачкаться, – сказал он сгоряча, и эта фраза аукнется ему после приграничного конфликта.

Связь между подразделениями осуществлялась с помощью посыльных. Царила неразбериха, одна из рот прибыла на поддержку разведбатальона с холостыми патронами и учебными деревянными гранатами.

В штабе корпуса, где собрали командиров подразделений, ощущалась растерянность. Приезд маршала Блюхера, а затем и начальника Главного политуправления РККА Мехлиса, только усилил нервозность. Вместо спокойной работы по рекогносцировке по подавлению огневых точек японцев требовалось громкое «ура!» и срочная победа любой ценой по приказу Генштаба.

Артподготовка, начавшаяся 6 августа, была оглушительной и мощной. Перепахали разрывами обе сопки. Следом пошли волнами бомбардировщики ТБ-3. Но японским полкам не нанесли существенного урона. Японцы сумели за короткий срок создать копониры, минные и проволочные заграждения. Они грамотно оборонялись, стреляли метко. Десятки танков Т-26 запылали черными дымными факелами.

В следующей атаке потери убитыми и ранеными составили в полках до трети личного состава. В разведбате погиб командир роты Константин Сергеев. С ним Маторин ездил на соревнования по стрельбе в СибВО. После удачного выступления Сергеев уговорил зайти к нему домой в гости, где мама приготовила какой-то необычный пирог. Этот праздничный пирог и разрумянившееся от хлопот лицо мамы Кости Сергеева долго не давали покоя Маторину, он понимал, что придется посетить старенький дом в пригороде Новосибирска и объяснить, как же такое случилось…

Командир дивизии Васильев собрал друзей, чтобы отметить сорокалетие в узком кругу. Жил он в сборно-щитовом доме с просторной верандой. Офицеры уселись на веранде после обильного ужина отдельно от женщин.

– Пусть пожалкуют, пусть перемоют наши косточки, – пошутил Васильев, вытащив из тумбочки, припрятанный НЗ в виде початой бутылки корейской водки с плавающей внутри змейкой. Эту экзотическую водку привозили из Манчжурии. Но не водка, а слово казачье зацепило Маторина. «Не донской ли рожак?» – подумал, но спросить не решился.

Выпили, причмокивая и негодуя, что прямо-таки самогон, хоть и со змейкой, и тут же уцепились разговором за больное. За арест маршала Блюхера. Маторин негодовал, считал, что его сделали козлом отпущения за неудачные действия в русско-японском конфликте.

Васильев эту горячность не принимал, хотя соглашался, что с Блюхером обошлись чересчур жестко. Он вспомнил докладную Генерального штаба, которую оба читали, но по-разному: «Бои на озере Хасан в 1938 году показали серьезные недостатки в боевой обученности войск РККА, которые выразились в ее конкретных действиях в ходе пограничного конфликта… Что, разве не так? Ты же штурмовал Безымянную!»

Начальника штаба за глаза звали «старик», он вдруг сказал вперебивку:

– Водка не ахти у корейцев, да и воевать не умеют… – Подразумевая, «как и мы», но сказать вслух – поостерегся. – За Блюхера не знаю, а вот секретный приказ Ворошилова за номером ноль сорок хорошо помню, там четко сказано, что боевая подготовка войск, штабов и командно-начальствующего состава фронта оказалась на недопустимо низком уровне. Войсковые части раздерганы и небоеспособны; снабжение войсковых частей не организовано. Обнаружено, что Дальневосточный театр к войне плохо подготовлен… Вы же помните, ни дорог, ни мостов, про связь говорить стыдно.

– Я у Фрунзе батальоном командовал. Думаю, он не допустил бы такого беспорядка в войсках, когда две армии против одной японской, при могучей поддержке танков и авиации ничего сделать не могут.

– Японцы ушли непобежденными. Им поступил приказ оставить позиции, чтобы не воевать на два фронта с нами и с китайцами.

Васильев глянул укоризненно на Маторина: «Ты больше нигде так не говори». Чтоб пригасить спор, предложил: давайте-ка за наших женушек, им ведь тоже не сладко порой в этих глухих поселках.

В Новосибирске его никто не встречал. Что уже радовало. В штабе разговаривали уважительно, тут же представили командующему.

– Мне доложили о вашей успешной мобилизационной работе, – сказал генерал Толкунов. – Будете теперь отвечать за формирование и отправку маршевых батальонов. Потребуется помощь, обращайтесь прямо ко мне.

– Тогда позвольте узнать, товарищ командующий. Меня сняли с поезда перед отправкой на фронт. Получается, что мне кто-то не доверяет?

Толкунов выбил барабанную дробь на столешнице, преодолевая необъяснимый зажим, возникавший каждый раз, когда приходилось по телефону вызывать начальника особого отдела округа.

– Подполковник Маторин обижается, что не отправили на фронт. Есть у вас что-нибудь на него?

Особист выдержал паузу, оглядывая Маторина, с едва приметной усмешкой человека, который посвящен в некую великую тайну:

– Ничего порочащего нет… Иначе бы доложил.

– Вот и отлично. Даю слово, что при первой же возможности направлю на фронт.

И на том спасибо, хотел сказать Толкунову. Но не сказал, не имел права. Но понял, что отцовская судимость над ним не довлеет. Надо было делать рутинную работу. И делать ее лучше других.

Каждый день прибывали сотни солдат из запаса. Первым делом их обрабатывали безжалостно в санитарно-пропускных пунктах. Одеть, обуть во все военное, как положено, распределить по воинским специальностям, чтобы сформировать подразделения. Затем выдать снаряжение и личное оружие, обеспечить продовольствием согласно норме, посадить в вагоны.

Для этой нелегкой работы отобрали лучших сержантов и солдат кадрового состава. Маторин иногда подходил, проверял бесперебойность работы этого конвейера. Осматривал новобранцев. Занятно было видеть, как обмундированные во все новое, они озираются по сторонам в поисках знакомых. Вот один из солдат удивленно вскрикивает:

– Васька! Да ты это или нет?

– Петя? Чертяка, не узнал дружка своего!

Парни радуются, что не потерялись, обнимаются, громко хохочут, как дети.

– А шевелюра куда делась? – спрашивает Петя.

Васька трет стриженую голову: «Плевать. Девки меня и такого полюбят».

И никакого страха, лишь растерянность от непривычной суеты, новизны и даже бравада, что оружие в руках и скоро они двинутся давить фашистов поганых.

Маторин простудился, отлеживался дома. Выпала возможность пообщаться с семьей, вникнуть в задачник по алгебре и геометрии. Дочь собиралась поступать в медицинский техникум после восьмого класса, чтобы быстрее вырваться из-под материнской твердой опеки. Повышенная температура и жар терзали по ночам, днем пробивало холодной испариной. Но болезнь отступила. Майор Никулин, замещавший его, через вестового прислал записку с пожеланиями выздоровления, два ярко-желтых лимона и вежливый намек, что много срочных дел и его ждут с нетерпением на службе.

Впервые за три месяца Маторин оказался в выходной день дома и поэтому решил приготовить необычный обед, чтобы удивить дочь и жену. С утра перетряс пищевые запасы и понял, – удивить можно только картофельными драниками со свиными шкварками.

Служебная квартира на втором этаже смотрела окнами в небольшой парк, где клены осыпали прохожих, скамейки, траву разлатыми красно-желтыми листьями. Через дорогу за высоким зеленым забором располагался гарнизонный госпиталь. В его окнах бликовало, разбрасывая солнечных зайчиков, осеннее солнце. По ночам подмораживало, а днем в затишке припекало так, что хотелось снять гимнастерку. Вспомнил, что дочь давно уговаривала сходить на концерт в гарнизонный Дом офицеров или хотя бы в кино.

Он обжарил с двух сторон первую порцию драников и стал звать к столу, проговаривая, как когда-то делала бабушка в Бийске: «Налетай! С пылу, с жару, по пятаку за пару…»

Его давно раздражал шум под окном и матерщина, но бросать стряпню не хотелось.

Дочка с набитым ртом, вскинула вверх большой палец, выставила оценку «отлично». Кивнула в сторону окна: «Там в парке военные дерутся. Те, что из госпиталя. Уже не первый раз».

Жена чмокнула в щеку: «Саша, ты просто чудо». Стала разливать по чашкам чай и пояснила, что приберегла немного настоящего китайского, который он привез из последней командировки.

– Ты не удивляйся, – пояснила Валя. – Они тут на скамейках постоянно пьют и буянят. Военный патруль подошел урезонить их. А они вызверились на них с костылями: мы кровь за родину проливали… Те развернулись и ушли. А эти хохочут им вслед во всю глотку.

– Я сама видела, как они по простыням из окна спускались, – понизив зачем-то голос, сообщила дочь. И тут же без перехода: – Так мы идем сегодня в кино или нет?

Маторина буйство раненых зацепило. В частях люди, готовясь к отправке на фронт, вели себя спокойно, диких происшествий не случалось. А тут такое безобразие по всему городу. Он знал, что большинство раненых в этом госпитале, даже в боях не участвовали, получили увечья и болезни в прифронтовой полосе, на формировании. Некоторыми занималась армейская прокуратура, подозревая в умышленном причинении вреда здоровью. Маторин тут же напрямую связался с комендатурой и приказал всех пьяных солдат отправлять на гарнизонную гауптвахту. Потребовал действовать так каждодневно, привлекая наряды милиции.

Вскоре ему передали слова благодарности от начальника госпиталя, которую он принял с легким сарказмом: эх, если бы все проблемы решались так просто.

В конце ноября поступил приказ из штаба СибВО. Ему надлежало срочно отбыть на станцию Клюквенная, где в кратчайшие сроки укомплектовать стрелковую дивизию, погрузить в эшелоны и отправиться с ней на фронт.