Курдюг

У моего дома была ещё одна особенность: летом он незаметно оседал на болоте, а зимой так же неприметно и неравномерно поднимался. Тогда замочная скважина уже не соответствовала прорези в косяке, и замок на законных основаниях бездействовал. Так и приходилось ходить на службу, не запирая жильё, но посёлок относился к категории закрытых режимных учреждений, поэтому посторонних людей и воровства не наблюдалось.

Между тем «двое из ларца» по качкому трапу старательно затащили домовину с Кожаным на борт «Курдюга» и укрепили на носу у мачты с приспущенным триколором. Сюда же конвойный Пушистый в форменном обмундировании и с оружием на поясе деловито пристегнул наручниками безмолвного Витьку Трошина, бледного, щупленько-ушастого обидчика усопшего, пожалуй, не понимающего ныне ничего из происходящего.

За кормой катера взревел двигатель, гулко вбросив наружу водный колпак кофейного цвета, и мы отчалили от малолюдного по ранешнему времени дебаркадера. «Курдюг» на малых оборотах шёл меж низких торфяных берегов речки, полностью огибающей посёлок, строения которого, что на красочном лубке, панорамно проплыли за спиной, и судно вошло в горловину другой невзрачной речушки, на берегу которой размещался нижний склад. Волны от катера следом нехотя растворялись в береговой ржавой жиже…

II

Вся рабочая зона нижнего склада, в обиходе попросту именуемая лесопилкой, окружена пятирядной стеной из колючей проволоки с караульными вышками по периметру. Мнится, что гигантски-невзъёмные штабеля бревен с первозданными очертаниями подъёмных кранов взаправду вздыбились не только над худосочными деревцами, но и заполонили саму округу сверху донизу. Внутри же выделялось двухстойловое локомотивное депо, самое высокое здание лесопилки. С обеих сторон от тепловозных стойл – цеха для ремонта подвижного состава. Вокруг самого депо – множество наспех изготовленных складских каморок и прочих сооружений, между которыми все узкоколейные, а также иные пути всплошную проторены крепкими деревянными мостовыми.

Вселенско-неумолчный визг лесопилорамы сливается с гусеничным лязгом да рёвом трелёвочных тракторов, с непривычки уши закладывает. И куда ни кинь взглядом, всюду деловито кипит жизнь: копошится работающий люд, безостановочно снуёт туда-сюда, а за охраняемыми снаружи прочными, на запорах, воротами то и дело басовитыми гудками перекликаются тепловозы.

Но только «Курдюг», миновав водно-пропускную преграду, направился к нижнему складу, как работа за один приём и прекратилась. Весь берег, заливаемый сияющим, солнечно-лимонным светом и накрепко пропахший смолой и свежеспиленным лесом, скоро был в сгрудившихся людях, одетых в чёрную униформу с нашивками на нагрудном кармане.

Молчаливо и пристально они глядели на идущий мимо катер с прерывисто, взахлёб клекотавшим двигателем, пока он следом не отвернул в сторону Белого озера, оставив на буях знаки с перечёркнутым якорем, означающими, что в этих краях запрещено кому бы ни было пребывать без особого на то разрешения.

Понятно, что ничего подобного не могло здесь статься, скажем, в те давностные времена, когда в оной приболотной пустыни находился Курдюжский Николаевский монастырь, который через некое время был закрыт, а вослед уже тоже в далёкие шестидесятые девятнадцатого века как раз в данных местах и обосновался лесопильный завод, расположенный на ковжинском берегу. Кто ведает, примерил бы сегодняшний криминальный электорат свою вину со злодеянием человека, появившегося на свет на той самой лесопилке в день отмены крепостного права? Потому как спустя девятнадцать лет, в самое Прощёное воскресение, уроженец лесопильного завода посёлка Курдюг народоволец Николай Рысаков первым из террористов метнул в Петербурге бомбу в Императора Всероссийского Александра, прозванного в народе Освободителем, надолго изменив этим и без того донельзя запутанную историю развития страны.

Тем временем прозрачным, зеркально-озёрным стеклом предстал взору просторный фарватер канала, оставив за собой призрачную зону камышей и плавучих торфов, заодно миновав целиком и полностью гиблые места – чахлые болотца и, по самую макушку, вглухую затопленный лес…

А у меня из памяти никак не выходило увиденное: лица людей в чёрной амуниции, прощавшихся с Серёгой Кожевниковым на складском берегу под небесно-лимонным живым солнцепёком, – ведь они никоим образом не осуждали ушастого убийцу своего сотоварища!..

Может, потому, как беречь честь смолоду в местах не столь отдалённых по определению чтится всегда особенно: это как дважды два – четыре, вернее смерти. И без вины виноватый Витька Трошин, обидчик усопшего, всего лишь защищал свою честь, – кому надо и не надо знали об этом с самого начала заварушки, но помалкивали, не накликая неприятностей на свою шею.

Теперь куда ни кинь, везде клин, то же самое повсюду творится: где сила, там и закон, мудрено кем-то сотворено. И ото всего этого уже никуда не деться: что на воле, что по-за воле, всё равно одна песня, хоть тресни. В местах же заточения кому как не режимной службе и следует держать нос по ветру, потому как о лицах, состоящих на особом учёте, они обычно имеют информацию, вплоть до разговорно-расхожей в обиходе, как то: статья, срок и размер сапог. Но тут и на старуху вышла проруха, прозевали служивые: до последнего тянули кота за хвост, надеясь, что эти «тёрки» – подобные дела разрешаются, как обычно, сами собой, без особых последствий.

Кто на зоне слыхом не слыхал, как «беспредельщик» Серёга Кожаный, кого старались на всякий случай без дела обходить, через день да каждый день «кошмарил» Витьку Трошина? В голову бы не пришло кому-либо запросто «предъявить» лишь за то, что кто-то своим умом, особняком живёт, из-за этого уже и на свет не глядеть? Если у человека ещё натура такая, в чужие дела не терпит соваться. А в узилище принято семешшчатъ, где несколько человек одним кулаком держатся, в случае чего друг за друга встанут. От века до века таким макаром в застенках и решаются поставленные ребром вопросы, чтобы просто выжить. Да вовсе не последнее дело, скажем, в том же ларьке сообща «от пуза» отовариться, иначе и жизнь будет ни в жизнь. Следом ещё «кайф» словить, – обязательно чифирнуть, куда без этого: в настоящем чифире, трижды поднимаемым до пены, даже само лезвие растворяется. Не говоря уже о чём-то серьёзном, если доведется, – в тех же самых разборках-наездах «косяки» легче разруливать. Да мало ли всякого может случиться, всё до поры до времени, раз на раз не приходится.

А Витька Трошин оказался не таковского пошиба: хоть и в одинаковом месте, да из другого теста. Как принято у подчинённых говорить, один на льдине. Без помощников на своих двоих укрепился. Даже мастером в жилзоне стал, где открылся цех по изготовлению различных сувениров из дерева, последний писк моды. Рыночная экономика, каждый выживает, как может. Да и колония тоже сложа руки не сидела и, в связи с поголовной «оптимизацией» общества, на доброго дядю уже не надеялась. Как и прежде, осуждённых возили в лес на заготовку древесины, а также на нижнем складе делались плоты, изо дня в день грузились баржи лесом, и даже наладилось производство заказных дачных домиков.

Не сравнить уж было нашу «восьмёрку» с соседним «пятаком», что на острове Огненном, местом съёмок прославленной «Калины красной», не тот коленкор. Не вчера ли всем миром эту шукшинскую силу сильную не могли глазами наглядеться? Хотя расстояние между колониями всего лишь с несколько десятков вёрст, да и те не объездом, а в том же направлении, только всё одно наши рылом не вышли, и давным-давно государева мошна вся без нас изошла. Легендарному же «Вологодскому пятаку» или подобного рода «Чёрному дельфину», о каких спокон веку песни напевают да сказки сказывают, и не выпускаемых из виду на самих федеральных верхах, всё было не стыдно со своим многомиллионным ежемесячным бюджетом и приходы по расходу держать, да в завтрашнем дне на себя не оглядываться.

А жизнь в здешних, канувших в небытие местах, где – то пусто, а то негусто, как таковая, круглый год била ключом на особицу, но жаль, что иногда, выражаясь фигурально, – разводным, да всё по голове. Какая вожжа тогда попала под хвост Серёге Кожаному, что он, за здорово живёшь, единолично потребовал от Трошина с каждой получки «отстегивать» его кровно заработанные «тити-мити»? За одно лишь то, что у Витьки не было своих кентов-корешей? Да за такое «подмолаживание» получите законный от ворот поворот, а в получении – распишитесь! Вот бы и успокоиться, кому следует: ведь каков был привет, таков получили и ответ.

А Кожаному того больше неймётся: как баран в новые ворота упёрся, даже «счётчик» человеку включил. Если не будет вовремя заплачено требуемое, жить обречённому вскоре доведется у бачка с водой на входе в отрядную жилсекцию, передвигаться лишь замыкающим в самом «хвосте» строя, а есть ложкой с просверленной дыркой.

В отличие от прошлых времен теперь в этом подлунном мире подобное именуется кратким определением – «зафаршмачить», а сам приговорённый, соответственно, становится «фаршмаком». Процесс превращения несчастной жертвы в безропотно-животное состояние, короче говоря, в «обиженника», ныне видоизменился, но всё равно уже не бывать калине малиной, и плетью обуха не перешибёшь. Просто-напросто на одном из обычных построений, как чёрт из табакерки, выскакивал голимый «фаршмак» и прямиком выплескивал из кружки с дыркой «чапаевку» собственной переработки в лицо будущему «коллеге». Конечно, с них, пожизненно заклеймённых, а за это действо поимевших банку кофе да блок сигарет, и взятки гладки: отхватят свои законные суток пяток изолятора от лица администрации, – не нами буде она судима, обо всем ведающая, но порой не брезгующая подобными мерами поддерживать нужный порядок.

Только уже и человека нет! – отныне и навсегда вместо него этот самый обиженник, податливо-бессловесное существо, обречённое на презренное животное соприсутствие, исполняет самую грязную работу, начиная с трудотерапии по очистке отхожих мест, – рви на себе волосы!

А бонусом ещё заполучает проживание на газетах под нарами во время этапов, да позорно-поздравительный батон в международный женский день, – поневоле захохочешь по-волчьи. Какова тогда была вина вечного детдомовца Витьки Трошина, что он решился найти силы – сам на себя плеть не свил, зная, какая неминучая беда нависла над головой?..

Теперь оную начисто бритую головушку, склонил бедолага на праву сторонушку под всеохватно-открытым небесным простором, вовсю парня палило. И, прикованный к мачте с приспущенным стягом, прикорнул он рядом с домовиной Кожаного, неподвижно застыв на носу «Курдюга», охотно рассекающего водную дорожку с золотистым, празднично играющим светом.

– Не положено! – вскричал заполошно от борта прапор Пушистый, увидев, как я пытаюсь напоить водой из пластиковой бутылки Витьку Трошина, слабо приоткрывшего глаза и непонимающе озирающегося вокруг. – Уставом запрещено, – не положено!

– А если на это «не положено» у нас свое наложено, – вполне миролюбиво, на правах старшего, покладисто остепенил я конвойного охранника, и тот, недовольно покачав головой, вернулся на корму, где они с Борей-Тошнотиком резались в карты. С другой стороны бодрствовали «двое из ларца» и, покуривая, безразлично смотрели куда-то в сторону убегающей за нами воды.

В капитанской рубке за штурвалом как всегда невозмутимо внимал окружающей действительности бочкообразных размеров Гриша-Полпотыч в своей неизменной фуражке с крабом, надвинутой на самые глаза. К кровавому диктатору Пол Поту, разумеется, Гриша не имел касательства, но как-то обидевшись на весь мир, он настолько изобретательно обработал свою вторую половину ножичком поострее острого, что «самый гуманный суд» и облагодетельствовал злодея сроком, после которого тот так и остался в знакомых местах на положении вольнонаёмного капитана маломерных судов.

Безветренно-зелёную тишину нарушил пронзительный крик одинокой чайки, примостившейся на торчащем из воды бревне с куском игольчато отсвечивающей колючей проволоки, словно опять предстояло обозревать безрадостно очередное место заключения. Затем показались силуэты барж, – по правому борту катера уныло потянулся поселок Новокемский, скрывающийся в буйной гряде распустившихся дерев с торчащими блёклыми крышами лишённых разнообразия строений.

III

Было видно, как возле берега несколько мужиков на лодках, упираясь в дно баграми, задумчиво смотрят вниз, нет заботы важнее. Яснее ясного, что по звуку проходят науку, – хорошенько, по первое число вышаривают железяги для сдачи их вместо цветного металла. Известно, что в этих краях было несколько лесопильных заводов, которые при строительстве Волго-Балта вчистую, полностью затопили. Оставался лишь Кемский, возможно, единственный, что избежал погибели, потому как его ожидала другая участь: предприятие в наши дни сгорело из-за головотяпства кочегара.

Как и в колонии, в сих местах также в дни оны, образно говоря, всё больше занимались «резьбой по дереву двуручной пилой», до пяти тысяч человек было в поселке, жили себе люди, не тужили, да никому не служили. Нынче, чтобы хоть как-то выстоять, остатняя мужеская половина перебивается с хлеба на квас, пытаясь прокормить семьи и, знать, вовсе дошла до ручки, донельзя обозлённая на весь белый свет…

С каких иначе щей, взыграв моторами, за нами устремилась пара лодок, откуда с весьма наглядной убедительностью потрясали баграми, а из одной моторки, как гром среди ясного неба, даже хватило в вышину ружейным выстрелом, попались мы впросак.

Разглядели обо всём догадавшиеся трудоголики приспущенную катерную хоругвь – вестник несчастья, недолго было и по заслуге почёт получить. Если не взбрело на ум сколько-нибудь припугнуть, коли с утра пораньше «за воротник заложили». Но наряду с аборигенами знали ещё в поселке таких бывших сидельцев, которым хоть бы хны было и свою голову на плаху, а этим проще пареной репы не одного лишь страха нагнать.

Только наши тоже оказались не лыком шиты, куда твое дело. Взбодрился краснолице-готовный Пушистый, привычным движением расстегнув поясную кобуру с оружием, глазами туда-сюда заводил, как бы выбирая удобную позицию для предстоящей баталии. Над его жаркой думалкой на разок вспрыгнули лёгким одуванчиком, как говорится, три волосинки на одну драку, остатки пушисто-волосяного оснащения.

Тем временем «двое из ларца» тоже встали наизготове, – моментом, не раздумывая, вскинули свои лопаты на долгих ручках. Не отставая от компании, что-то заполошно блажил, размахивая руками, и Боря-Тошнотик, – теперь так, да после-то как?.. Чтоб не переваливать позже с больной головы на здоровую, дал, было, я отмашку на ход судна Грише-Полпотычу, но тот и без советчиков оказался не промах, не в таких ещё переделках побывал.

«Курдюг», бурунно взревев, скоренько оставил за собой неудачников, посылающих кулачные проклятия вслед судну. И немудрено: такие плавсредства, ни много ни мало, слыли в своё время самым настоящим судном-катером класса река-море. Во время войны держали оборону на Балтике и Каспии, тогда на рубке находился зенитный пулемёт, а впереди, где ныне под беспощадными лучами терял остатки сил у домовины Кожаного упершийся перед собой стылым взглядом подневольный, имелась и семидесятимиллиметровая пушечка, не слабо?..

В кои веки раз, да и то не про нас: о происшедшем затем никто и словом не заикнулся, было, да сплыло. Стояли по бортам, опершись на поручни и, не проронив ни звука, на воду смотрели, что вживую, с переливами, подобно самой жизни до бесконечности струилась перед глазами…

Волго-Балтийский водный путь мне раньше представлялся другим, схожим с известным каналом имени Москвы под Дубной, что был знаком по книжным картинкам. На самом деле он больше походил на широкую извилистую реку с полноводными заливами, где спокойно разойдутся не два, а все три или четыре судна. В одной его части, к примеру, береговая полоса была чёткой и сухой, зато следом – мокрый бурелом либо болото. Дальше уже встречалось несколько мест, коих для отдыха лучше не придумать – сосны, могучие ели, да высокий песчаный берег, – дыши себе в две дырочки, и в ус не дуй…

Только из каюты, что под капитанской рубкой, куда я перебрался ото всех с глаз долой, вдруг с чего-то привиделось: не туда прикачнуло. Будто водная стихия, вбулькнув прямо-таки через иллюминатор, возьмет и насильственно заполонит само каютное пространство: каково, не спавши, с устатку не сладко?

А за один скрип ещё на ум пристало, что за незаметной сперворазку дверцей носового отсека было бы не грех часик-другой и ухо придавить, лежанка в отсеке, как по заказу, делана. Проще говоря, в себя прийти – опнуться бы походя, раздышаться в одиночку. Только там, в темени, неразворотно было даже без мундира, едва вползётся на всех четырех, зато макушкой своей о переборку удалось на славу приложиться.

Порядком загудело в голове у человека, между прочим, с двумя макушками, а ещё говорят, что таким для защиты от самого рождения посылают сразу двух ангелов-хранителей. Раньше эти самые макушки даже за «божьи метки» принимали, и считалось, что подобным индивидуумам легче других вывернуться из любых передряг. Наподобие счастливчика, баловень судьбы получался, издавна эта примета и старому, и малому известна.

Правда, мне, тоже двухмакушечнику, до сих пор от этого было ни холодно, ни жарко. Скажем, сколь велико кому-то веселье, когда его, не говоря худого слова, наобум святых белой вороной окрестят, в зачёт не пойдёт. В своей же колонии и заполучил такое благословение, вор в законе, «законник» Воронцов постарался: кстати говоря, закадычный дружок скончавшегося Серёги Кожаного, одного поля ягода.

К слову, не будь тогда мы ночью с дежурным обходом в отряде, когда у этого бессменного узника давление подпрыгнуло выше некуда, едва уже дышал: не оказалось бы это последним часом самого «законника», кто знает? Не раз и не два, то и дело у него подобное бывало, а вот прижало – дальше некуда, глаза на расплющенном, что у азиата лице, на лоб лезут. Пока дежурный наряд, не ведая, как помочь, без толку возле него шарашился, мы скоренько, не будь дурак, руки в ноги и нашли – выцепили из посёлка своего «лепилу», что успел-таки вернуть коронованному «законнику» старой закалки Ворону доброе здравие. А тот надулся, да не отдулся: мрачнее тучи, ещё сычом завзглядывал, никак ему за прошлогоднее сено задолжали, поневоле раздумаешься.

Заодно вдогонку, как на грех, довелось в своей одинокой комнатке глянуть – на сон грядущий перелистнуть страницы последних земных откровений великого писателя и, между делом, попасться промеж двух огней. Допустим, буди, встать на сей день вместе с нами тому же автору «Диканьки», который не видел «выше подвига, как подать руку всякому изнемогшему духом», с какого бы тогда голоса он запел, явись на таковском месте хотя на минуту?..

В это время необъяснимым образом, разверзнув каютные переборки, надо мной вспыхнуло небесным светом, и оттуда в манящей воздушной лазури призрачным чудом возник многомачтовый парусник. Оказавшись на чуток рядом, он невесомой пушинкой подхватил всё моё суще думающее и, воспарив с крылато раздутыми парусами, затем совершенно безответственно унёс меня вместе с собой куда-то ввысь…

IV

К полудню, когда наш «Курдюг», наконец, пришвартовался у набережной городского причала, тут уже от края до края ломануло, – разошлась, по-настоящему грохнула жара. С самой верхотуры пылко синело атласное, вовсю раскалённое небо, лоснилось жёлтым снопом огненного светила, торчащего прямо над головой. Облупившиеся дома ярко двоились по обводной канала, напропалую отражаясь в воде, а горечь и зной струились в вышину, искажая мерцающий от марева горизонт медовыми, извилисто-тающими струями.

И помимо воли казалось, что всякий мимо проходящий по набережной, как по волшебству, находится в некоем уютно защищённом, небесно-золотом слитке, откуда окружающее созерцалось ровно у вот-вот родившегося, в райски-счастливом неведении божьего мира. А жгуче вспыхивающие янтарно-оранжевыми бликами водные просторы вполне впечатляюще завершали эту отчасти неправдоподобную, ослепительно-живую картину древнего края.

Не надо и семи пядей во лбу, чтоб даже со стороны было не отметить, – на глазок зацепить, что именно на набережной обводного канала, растянувшейся по всему береговому размаху, и кипела всамделишная жизнь уединенного патриархального городка. А над ним – грандиозным сооружением пятнадцатого века – возвышался вековечно-основательный земляной вал с первоначальной высотой до тридцати метров, да ещё с башнями и деревянными стенами поверху, каково с такой силой потягаться?..

Только внутри этого городища с незапамятнонынешних времен уже обстоятельно закрепились современные жилые строения с небольшим заводиком, административные типовые постройки и, соответственно, краеведческий музей, где беспрестанно толчется неизвестно откуда возникающая туристическая братия.

Рядом неудержимо-пчелиным роем гудел на все лады разношёрстный рынок, похоже, торговавший днём и ночью без перерывов, круглосуточно. И уступающий своему областному собрату разве тем, что тот едва не постоянно обновлялся очередной уймой смуглоликих торговцев. Возможно, они всего лишь порой мигрировали оттуда сюда и обратно, готовые за деньги, не моргнув глазом, выполнить любую работу. С одним из таких, владельцем грузовика, обожжённым вовсе не северной стороной солнца, я наскоро и договорился о доставке скорбного груза к месту назначения, находящемуся за старинным военкоматским зданием.

Для этой печальной миссии у нас имелась казённая сумма, для пущей надежности время от времени проверяемая во внутреннем кармане форменного обмундирования. Пилигрим из бывшей братской республики и не артачился, лишь гортанно озвучил мои представительские расходы, жестикулируя при этом обеими руками. Да ещё на полностью застёгнутый у меня в этой парилке мундир глянул с неуловимым недоумением, впрочем, мигом сменившийся привычно-цепким взглядом.