Роман без героя

Альберт Иванович сперва категорически возражал против «этого сумасшествия». Потом, когда профессор Волохов проинформировал «коллегу», что «эта услуга будет оплачена дополнительно», его возражения перестали быть категоричными. А когда Игорь Васильевич, конспирируя их неформальное общение, отобразил на клочке бумаги внушительную сумму новой «спонсорской помощи» с многочисленными нулями, принципиальность неподкупного врача легко растворилась во всепоглощающем океане человеческой жадности и банальной меркантильности.

– Да, правы были древние, утверждавшие, что у любого конфликта всегда есть третий радующийся, – сказал на прощанье Волохов реаниматору. – Вы ничего не меняете, дорогой коллега. Вы просто, как говорят итальянские музыканты, делаете этакое ритардандо, просто замедляете процесс.

– Будьте спокойны, профессор! – заверил его молодой врач с честными глазами под модной очковой оправой. – Учитывая интересы науки, ваш сын пребудет в коме столько, сколько вам будет угодно.

Волохов взорвался:

– Не сын, не сын, олух царя небесного! А тело его. Понимаешь – те-ло. Его бренная оболочка, только и всего… Понимаешь?

Альберт Иванович, получавший в медицинском вузе средние баллы по успеваемости за родительские деньги, растерялся, как на провальном экзамене у преподавателя, которому не заплатил по установленному им тарифу.

Профессор, сжимая в ладони заветную серебряную коробочку, поспешил на выход.

– Да, профессор, – вслед ему бросил Альберт Иванович. – А вот у того второго пострадавшего, водителя «Порше», аппарат отключили. Кто он, откуда? Придётся искать по дипномеру машины. Ещё один геморрой на мою голову…

Волохов, уже было взявшийся за ручку двери, дёрнулся, как от удара током. Время смерти двух тел совпадало минуту в минуту.

– Вам опять плохо? – равнодушно спросил молодой врач.

– Времена меняются – буркнул профессор. – Только мы, Алик, не меняемся вместе с ними.

И с этими словами Игорь Васильевич стремглав промчался по главной лестнице к парадному выходу из лечебного учреждения.

Альберт Иванович со скептической улыбкой на интеллигентном лице пожал плечами и поправил на переносице съехавшие на нос очки. В горячей молодой голове, не остывшей ещё от радости свалившегося на её обладателя счастья в виде спонсорской помощи сумасшедшего старикашки, умиротворённо мелькнуло: «Ну, что тут поделаешь, коль наша наука давно с катушек съехала… Лишь бы не надул, старый чёрт!». Но, нащупав реальные, а не виртуальные купюры в кармане, успокоился: «Этот сумасшедший на мошенника не похож. Да и чем я рискую, в конце концов! Ночью тело вывезут в больничный морг, засунут его, болезного, с биркой на ноге холодильник, а в журнале отметку поставлю: «из комы не вышел». Вот и вся вам, профессор, наша наука! Вульгарно, с вашей точки зрения? Нет, обыкновенно, с нашей. Ведь «vulgo» с латыни и переводится как «обыкновенно».

17.

Под утро следующего дня профессор привёз из лаборатории готовую голову клона тела Владимира. Саша Чуркин постарался на славу. Кажется, младший научный сотрудник выжал всё возможное и даже невозможное из новейшего трёхмерного принтера, который директор НИИ Бергман успел буквально накануне объявления санкций Евросоюза в отношении непокорной России за большие деньги купить в одной из ведущих стран Запада. Сходство было абсолютным. Хотя и это слово не отражало восхищение пополам со священным ужасом, который всякий раз при взгляде на «лицо» «Володи №2» охватывал и Чуркина, и самого профессора. Как и вся искусственная оболочка для «Божией искры», Атмана сына профессора, «лицо» было изготовлено из наностирола, новейшего синтетического материала, который внешне невозможно было отличить от живой человеческой кожи.

В пять утра, лучшее, ещё по мнению Сократа, Пифагора и Платона, для переселения душ в новые для себя тела, Игорь Васильевич приступил к завершающему этапу своего гениального эксперимента, призванного перевернуть все имеющиеся научные и религиозно-философские мировые доктрины о происхождении человека на земле, о вечном круговороте жизни и смерти, слов Брахмана, который утверждал, что бессмертная сущность живого существа перевоплощаться снова и снова из одного тела в другое. Сам профессор не считал себя гением. «Я просто к доктрине Брахмана добавил не тело младенца, а искусственную оболочку, созданную по образу и подобию заранее выбранного оригинала», – объясняя рождение идеи, говорил профессор самому себе.

Самый ответственный этап революционного эксперимента начался ровно в 5 утра по Москве. Искусственная оболочка «Владимир №2» была подключена к аппарату жизнедеятельности ГЖЭ – генератору жизненной энергии. К гнезду, расположенному на месте левого неразвитого мужского соска клона из синтетического материала, профессор дрожащими от волнения руками подсоединил атманоприёмник, в котором была зафиксирована Божия искра – Атман Владимира, пойманный в хитроумную ловушку при отделении души от умирающего тела сына профессора.

– Господи! Благослови!.. – перекрестился Игорь Васильевич и включил ГЖЭ.

На выходе атманоприёмника загорелся красный светодиод. Это означало, что пойманный в ловушку Атман, перешёл в предложенное ему профессором тело.

С замиранием сердца Игорь Васильевич следил за процессом реинкарнации, не зная, чего ожидать в следующую секунду самого главного в его жизни научного эксперимента. Вот ещё минуту назад безжизненный синтетический клон вздрогнул, будто просыпался от глубокого сна. Суставы его ног и рук едва заметно распрямились, вытянулись – так обычно человек потягивается после долгого сна, – но глаза были закрыты. Профессор прибавил мощности генератору жизненной энергии. Стрелка прибора взлетела и упёрлась в красную линию, предупреждающую о предельной нагрузке ГЖЭ.

Глаза «Владимира №2» по-прежнему были закрыты. Лишь ресницы чуть подрагивали и из левого глаза, торя себе дорожку, покатилась слеза необычного тёмно-фиолетового, почти чёрного цвета. А потом изнутри оживающего тела послышался уже эмоционально нейтральный, почти механический голос. Кто-то сказал на мёртвой латыни:

– 

Adnotatum Moskau Suisse Judacum illum immortalem, que se Christi crucifixioni interfuisse affirmavit.

Эта фраза была повторена трижды, чтобы профессор смог её перевести и понять сказанное. Волохов перевёл: «В Москве появился известный бессмертный еврей, которого Христос, идя на распятие, обрёк на искупление».

Тело к этому времени приобрело здоровый цвет молодого человека, каким и был Владимир, и только на лице никак не исчезал сероватый оттенок. А когда открылись глаза и в их глубине профессор заметил едва заметные красноватые точки, будто там тлели ещё не угасшие угольки, Волохов к своему ужасу понял всё, что произошло.

– Это – ты? И ты – не мой сын… – берясь за сердце, выдохнул профессор, оседая на пол.

– Я не твой сын, – ответил тот, кого сотворил гений Волохова. – Но ты – мой названный отец.

– Как это вышло? – будто самому себе задал этот вопрос Игорь Васильевич. – Я же всё рассчитал, всё выверил, должно было получиться…

– И получилось, – ответил он. – Твоё имя будет увековечено учеником твоим. Как, впрочем, и моё было увековечено проклятием Спасителя. Но только не как нашедшего тайный путь к бессмертию. Это исключено.

– Ты говоришь, получилось… Но как ты попал туда, где должен был обрести желаемые формы Атман моего сына?

– Тебе же не случайно назвал тот, с позволения сказать, врач от слов «врать» и «рвач» точную дату смерти и моего тела. Я их за долгие века, знаешь уж сколько поменял… А тут – ты со своей серебристой коробочкой. Моя карма оказалась сильнее, чем у твоего сына. Его место занял я. А что тело на этот раз искусственное, так это, думаю, только мне на руку. Меньше забот будет при поиске новой оболочки.

На его лице губы растянулись в улыбку.

– Лет триста этот твой наностирол, надеюсь, мне прослужит? Или верить рекламе Чубайса, всё равно, что с чёртом в карты играть на деньги?..

Профессор молчал. Он с трудом доковылял до дивана, глазами показал на шкаф.

– Там одежда моего сына, возьми, прикрой свой стыд, – сказал старик, меняясь в лице с каждой минутой.

– Стыд? – странно засмеялся, будто закашлялся собеседник. – Сегодня это анахронизм, мой спаситель. Искусственные люди с синтетическими головами и сердцами вообще забудут даже само слово это – «стыд». Стыд мешает выполнять заложенную в каждом функциональную программу. Ни стыда, ни совести уже завтра не будет, отец.

Услышав слово «отец», Волохов вздрогнул, как от удара током высокого напряжения. Плечи его затряслись в беззвучных рыданиях.

– Не укорачивай себе последние минуты, они и без того тают, как в июле снег на пике Волохова, – сказал он, и в его голосе профессору послышались нотки сочувствия.

– Почему ты не позволил открыть тайну до конца? – спросил Игорь Васильевич, лихорадочно нащупывая пальцами в кармане колбочку с нитроглицерином. Лицо профессора было белее только что отбеленного полотна.

– Бесподобный эксперимент! – голос «приёмного сына» постепенно стал окрашиваться человеческими эмоциями. – Бесподобный! Это от чистого синтетического сердца тебе, отец, говорю. Но…

– Что – «но»?

– Но ведь человечество и с натуральными сердцами бесчеловечно, прости, батя, за тавтологию. Ведь вы бессмертие прежде всего подключите к смерти. Бесподобные в вашем обществе, переполненном ненавистью, завистью и гордыней, будут убивать Ему подобных. Тех, кого ОН создал по своему образу и подобию. Мд-а-а…

Собеседник профессора сделал паузу и изобразил недоумение на своём, уже вполне подвластном ему, лице.

– Мда-а, – продолжил он. – Создатель, должно быть, не предполагал, что заложенная им в Атман человека триста тысяч лет назад программа нынче даст такой сбой. А раз так, то твоё, дорогой мой приёмный отец, научное открытие в мгновение ока трансформируется ушлыми политиками в идеального солдата, которого называют ещё «универсальным солдатом». Заметь, универсальным – по способу не выживания даже, а убийства. И что тогда?

Профессор подавленно молчал.

– И тогда, – сам себе ответил собеседник. – Жизнь на Земле будет уничтожена бессмертием. То есть произойдёт противное всему Его Естеству. Ведь это он, ещё в моей первой жизни, смерть смертию попрал. И государства, пытающиеся встать во главе мирового управленческого процесса, при помощи открытия профессора Волохова, моего горячо любимого приёмного отца, жизнью жизнь попирать будут. Найденным путём к бессмертию человека человека же на Его любимой планете и изведёте под самый корешок. Вот вам и Вселенская скорбь, приумноженная твоим, в общем-то, добрым гением. Да у вас ведь без добра зла не бывает, папа, в чём я в своё время убедил упёртого Гегеля, открыл глаза соплеменнику.

Волохов, открыл колбочку со спасительным нитроглицерином, но, странное дело, ни одной таблетки в недавно начатой упаковке не оказалось.

– Так что не ко времени, папа, твоё гениальное изобретение, – с сожалением вздохнул собеседник. – Сперва из «хомо сапиенса» человека духовного нужно вырастить, а потом уже о бессмертии думать…

– «Потом» уже будет поздно, – прохрипел профессор, заваливаясь на диване на правый бок.

– Совершенствоваться никогда не поздно, – уже по-человечески улыбнулся клон его сына.