О Пушкине, o Пастернаке. Работы разных лет

«Мариинскую» гипотезу, однако, приходится отвергнуть – прежде всего потому, что пушкинское описание «Таврической звезды» в РОЛГ к Полярной звезде неприменимо: у Пушкина «вечерняя звезда» восходит, тогда как Полярная звезда всегда стоит на одном месте; у Пушкина луч звезды осеребряет залив и горы, тогда как Полярная звезда светит не очень ярко и ничего осеребрить, конечно же, не может. Кроме того, очень трудно себе представить, чтобы шестнадцатилетняя Мария Раевская изучала средневековых экзегетов или астронимические справочники. Навряд ли был знаком с ними и молодой Пушкин.

Другое дело – античная мифология, в которой, как заметил П. К. Губер, имеется «миф о превращении в звезду Елены Спартанской. Этот миф могли знать и сестры Раевские, и Пушкин. Наконец, поэту еще со времени лицейских уроков должна была быть известна Горацианская строка:

…fratres Helenae, lumina <sic! правильно: lucida> sidera.

По всем этим соображениям, „Таврическая звезда“ скорее всего должна быть относима к Елене Раевской»[26 - Гу6ер П. К. Дон-Жуанский список Пушкина. С. 77.].

Над ссылкой Губера на стих Горация (Оды. I, 3, ст. 2; букв. пер.: «братья Елены, яркие звезды») посмеялся М. Л. Гофман, справедливо указавший, что «Гораций говорит о созвездии Кастора и Поллукса, а не о звезде Елены»[27 - Гофман М. Л. Пушкин – Дон-Жуан. С. 58, примеч. 4.]. Очевидно, никто не поверил и в существование мифа о превращении Елены Прекрасной в звезду, и напрасно: такой миф действительно существует, причем главным его источником является трагедия Еврипида «Орест», которую и Пушкин, и сестры Раевские могли читать во французском переводе. Процитируем из него слова Аполлона в финале трагедии, возвещающие судьбу Елены ее убийцам, Оресту и Пиладу:

[Hеl?ne] est cet astre que vous voyez dans les cieux; elle vit encore et n’a point succombe sous vos coups. <…> Assise dans les cieux aupr?s de Castor et de Pollux, elle sera dеsormais un signe favorable aux Nautonniers[28 - Les tragedies d’ Euripide, traduites du Grec, par M. [P.] Prevost. T. I. Paris, 1782. P. 260.].

[Букв. пер.: [Елена] – это та звезда, которую вы видите в небесах; она по-прежнему жива и не пала под вашими ударами. <…> Восседая на небесах рядом с Кастором и Поллуксом, она отныне будет благоприятным знаком для мореплавателей.]

Та же версия была зафиксирована в популярном французском мифологическом словаре:

…elle [Hеl?ne] fut enlevеe par Apollon et placеe parmi les еtoiles[29 - Chomprе P. Dictionnaire portatif de la fable. T. I. Paris, 1801. P. 479.].

[Букв. пер.: …ее [Елену] забрал Аполлон и поместил среди звезд.]

Звезда Елены фигурирует и в нескольких латинских текстах – например, в «Естественной истории» Плиния (II, 37) и в «Фиваиде» Стация, но здесь она, в отличие от звезд ее братьев, становится провозвестницей несчастья и даже слетает с небес на мачты и паруса кораблей во время шторма[30 - Ср. во французских переводах Плиния и Стация: «…quand l’ еtoile est jumelle, c’est un excellent prеsage, et l’ augure d’ une heureuse navigation. On croit que son apparition met en fuite cette autre еtoile funeste et mena?ant, qu’on nomme Hеl?ne» (Histoire naturelle de Pline traduite en fran?ois, avec le texte latin… Paris, 1771. P. 131; букв. пер.: «…когда появляется двойная звезда, это прекрасное предзнаменование, предвестница счастливого плавания. Считается, что ее появление обращает в бегство другую – зловещую и грозную звезду, носящую имя Елены»). «Tel, dans une nuit tеnеbreuse, battu par les noirs tourbillons du Corus, un vaisseau sait qu’il va pеrir, lorsque l’ еtoile d’ Hеl?ne a lui ? travers les voiles dеj? condamnеes, et a chassе devant elle ses fr?res de Thеrapnеe» (Stace, Martial, Manilius, Lucilius Junior, Rutilius, Gratius Faliscus, Nеmеsianus et Calpurnius. Cuvres compl?tes avec la traduction en fran?ais, publiеes sous la direction de M. Nisard. Paris, 1812. P. 211; букв. пер.: «Так, темной ночью, корабль, разбитый черными вихрями Коруса, знает, что он обречен, потому что звезда Елены его уже приговорила, прорвав паруса, и отогнала прочь своих братьев из Терапны»).]. У того же Стация в «Сильвах» (III, 2) поэт, отправляясь в плавание, просит близнецов Диоскуров сопровождать его корабль своими огнями и гнать прочь «штормовую звезду сестры» («nimbosa sororis astra»). Французский переводчик заменил «штормовую звезду» на «зловещие огни» («les feux sinistres»), а «сестру» на «роковую красавицу» («la beautе fatale»), виновную в разрушении Илиона[31 - Silves de Publius Papinius Stace, traduites, d’ apr?s les corrections de J. Markland, avec le texte et des notes, par M. S. Delatour. Paris, An XI (1802). P. 177.]. Весьма вероятно, что на эту замену его вдохновил один из «Сонетов к Елене» Ронсара (I, 3), где искусно обыгрывается латинский вариант мифа о звезде (более ранний вариант: огнях) Елены Прекрасной. С ней поэт сравнивает глаза своей возлюбленной, носящей то же «роковое имя», воспевая счастье быть несчастным и страдать от любви к недоступной, холодной красавице:

Heureux celuy qui souffre une amoureuse peine
Pour un nom si fatal: heureuse la douleur,
Bien-heureux le torment, qui vient pour la valeur
Des yeux, non pas des yeux, mais de l’ astre [des flames] d’ Helene[32 - Ronsard P. Cuvres compl?tes / Еd. еtablie, prеsentеe et annotеe par J. Cеard, D. Mеnager et M. Simonin. Paris, 1993. P. 342, коммент. 1363 (Biblioth?que de la Plеiade).]

[Букв. пер.: Блажен тот, кого терзает любовная боль / Из-за столь рокового имени: блаженно страдание, / Вдвойне блаженна мука, которую причиняют / Глаза, нет, не глаза – звезда [огни] Елены].

Как пояснял первый комментатор Ронсара Николя Ришеле, речь здесь идет о чудесном огне (свете), дурном предзнаменовании для мореплавателей, о котором писал Плиний («un feu prodigieux et de mauvais presage pour les Mariniers, ce dit Pline»), а общий смысл сонета сводится к следующему: Ронсар «воспевает страдания тех, чья любовница носит имя Елены. <…> Согласно стоикам, которые дают определение любви, это решимость перенести все возможные муки ради единственного объекта прекрасного. <…> Нужно сказать, что его Дама столь же целомудрена, сколь прекрасна»[33 - Cuvres de Pierre de Ronsard, Gentilhomme Vandosmois, Prince des Poetes Fran?ois. Paris, 1617. P. 482–483.]. Поскольку Пушкин, как мы знаем, был весьма низкого мнения о поэзии Ронсара[34 - См. об этом: Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. Л., 1960. С. 101–102; Вольперт Л. И. Ронсар // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 18/19: Пушкин и мировая литература. Материалы к «Пушкинской энциклопедии». СПб., 2004. С. 293–294. Справедливости ради заметим, что все негативные отзывы Пушкина о Ронсаре относятся к 1830?м годам, когда у него сложилась целостная система взглядов на историю французской поэзии, отчасти полемическая по отношению к молодым французским романтикам, считавшим именно Ронсара своим литературным праотцем. В Лицее же он должен был читать стихи Ронсара в ученических целях, как памятник французской поэзии, и что-то из прочитанного не могло не отложиться в его памяти. В этой связи следует, на наш взгляд, внимательнее отнестись к предположению, что в лицейском франкоязычном стихотворении «Stances» («Avez-vous vu la tendre rose…») Пушкин подражал оде Ронсара «? sa maistresse» («Mignonne, allons voir si la rose…») – см.: Дашкевич Н. П. Пушкин в ряду великих поэтов // Университетские известия. 1899. № 5: Памяти Пушкина. С. 146; Ороховацкий Ю. И. Пушкинское подражание Ронсару (К вопросу о французских стихах А. С. Пушкина) // Пушкинский сборник. Л., 1977. С. 134–138. Л. И. Вольперт в указанной выше статье и авторы комментария к «Stances» в новейшем собрании сочинений Пушкина (Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 20 т. СПб., 1999. Т. 1: Лицейские стихотворения 1813–1817. С. 622) утверждают, что очевидное тематическое сходство двух текстов (в обоих расцвет и увядание розы сравниваются с расцветом и будущим увяданием желанной красавицы, которой предлагается сделать из этого понятно какие выводы) объясняется тем, что к началу XIX века данная тема давно стала общим местом французской поэзии. Однако, как вполне убедительно показал Ю. И. Ороховацкий, пушкинские «Stances» связаны с «? sa maistresse» не только темой, но и метром, словарем (в частности, совпадают три рифменных слова на одних и тех же позициях) и «логико-эмоциональной композицией». Добавим также, что у Пушкина, как и у Ронсара, лирический герой обращается к своей возлюбленной на «вы» – очевидный анахронизм для поэзии конца XVIII века. Подражание тем более вероятно, что до 1820?х годов ода «? sa maistresse» была самым известным стихотворением Ронсара, положенным на музыку (см. текст с нотами: Anthologie fran?oise, ou Chansons choisies, Depuis le 13e Si?cle jusqu’? prеsent. T. I. Paris, 1765. P. 27–28) и многократно антологизированным. Так, Мармонтель в авторитетном труде «Элементы литературы» приводит его как лучший образец «анакреонтической оды» (Marmontel [J.?F.]. Еlеmens de littеrature. T. I. Paris, 1787. P. 200).], у нас нет больших оснований предполагать его раннее знакомство с «Сонетами к Елене», но какие-то общие представления о существовании поэтической традиции, связывающей Елену Прекрасную с необычайной таинственной звездой, носящей ее имя, а звезду Елены, в свою очередь, – с образом идеальной возлюбленной, он вполне мог получить еще в лицейские годы.

Поскольку звезда Елены, в отличие от звезд ее братьев, не ассоциировалась с каким-либо конкретным небесным телом, ученые позитивистской эпохи оживленно обсуждали, что же могли иметь в виду древние – огни св. Эльма (как полагал еще Декарт[35 - Cuvres de Descartes publiеes par Victor Cousin. Т. 5. Paris, 1824. P. 253.]), метеоры, кометы, блуждающие звезды или шаровые молнии[36 - См., например: Martin Th.-H. [1] La foudre, l’ еlеctricitе et le magnеtisme chez les anciens. Paris, 1866. P. 224, 230–232; [2] La foudre et le feu Saint-Elme dans l’ antiquitе // Revue archеologique. Nouvelle sеrie. 1866 (Janvier ? Juin). Vol. XIII. P. 168–173; Jaisle K. Die Dioskuren als Retter zur See bei Greichen und R?mern und ihr Fortleben in christlichen Legenden. Tubingen, 1907. S. 17–21; Cook A. B. Zeus God of the Bright Sky. Vol. I. Cambridge, 1914. P. 771–775.]. Однако именно отсутствие конкретной астрономической привязки давало большую свободу для всевозможных мифопоэтических применений. Так, в огромном компендиуме древних легенд и мифов, составленном Антуаном Кур де Гибелином, утверждалось, что звезда Елены – это не что иное, как название Луны:

Helene, nom de la Lune, qu’ils changerent ensuite en Selene, nom vulgaire de la Lune, tandis que cet Astre continue de s’appeller Hеl?ne dans les fables allеgoriques[37 - Gеbelin A. C. de. Monde primitif, analysе et comparе avec le monde moderne, considеrе dans l’ histoire civile, religieuse et allеgorique, ou Almanach / Nouvelle еd. T. IV. Paris, 1782. P. 43. О Елене как богине Луны в поздней античности см.: Chapouthier F. Les Dioscures au service d’ une Dеesse. Еtude d’ iconographie religieuse. Paris, 1935. P. 231–234; Lindsay J. Helen of Troy. Woman and Goddess. London, 1974. P. 211.].

[Букв. пер.: Елена, имя Луны, которое впоследствии заменили на Селену, вульгарное имя Луны, тогда как в аллегорических рассказах эту Звезду продолжают называть Еленой.]

Полное отождествление Елены и Селены представляет для нас особый интерес, поскольку пейзаж в РОЛГ написан так, что звезду, его освещающую, – если бы не эпитет «вечерняя», отсылающий к Венере-Весперу, – следовало бы считать луной:

Звезда печальная, вечерняя звезда,
Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и черных скал вершины[38 - Во французской и английской поэзии «печальная звезда» (astre mеlancolioque; melancholy star) – это устойчивое обозначение Луны. Из многочисленных примеров выделим близкое по теме к РОЛГ стихотворение Байрона «Солнце бессонных» («Sun of the sleepless») из цикла «Еврейские мелодии», которое начинается с обращения к луне: «Sun of the sleepless! melancholy star! / Whose tearful beam glows tremendously far, / That show’st the darkness thou canst not dispel, / How like art thou to joy remember’d well» (Франц. пер. А. Пишо: «Soleil de ceux qui ne go?tent plus le sommeil, astre mеlancolique, dont la molle et tremblante lueur nous montre les tеn?bres que tu ne peux dissiper, combien tu ressembles au souvenir du bonheur qui n’est plus!» (Cuvres compl?tes de Lord Byron, traduites de l’ anglais par M. A. P[ichot]. T. IV. Paris, 1821. P. 349). Любопытно, что друг Байрона, композитор Исаак Натан, положивший «Еврейские мелодии» на музыку, просил поэта разъяснить, к какому светилу обращено «Солнце бессонных» – к луне или к вечерней звезде (см.: Nathan I. Fugitive Pieces and Reminiscences of Lord Byron. London, 1829. P. 81).].

На это указывает фактически тот же пейзаж, но с месяцем вместо звезды, в незавершенном черновике другого «крымского» стихотворения, «Кто видел край, где роскошью природы…» (1821):

Когда луны сияет лик двурогой
И луч ее во мраке серебрит
Немой залив и [склон горы] отлогой… [II: 191]

Те признаки, которыми в РОЛГ наделена вечерняя звезда, – печальность, серебристость, лучистость – в других произведениях Пушкина, когда речь идет о небесных светилах, всегда относятся исключительно к луне[39 - Отметим, что в других случаях вечерняя звезда у Пушкина либо не имеет признаков («Близ мест, где царствует Венеция златая, / Один, ночной гребец, гондолой управляя / При свете Веспера по взморию плывет» [III: 66]), либо окрашена в золотой цвет: «О Делия драгая! / Спеши, моя краса; / Звезда любви златая / Взошла на небеса» («К Делии» [I: 272]); «Ночь светла; в небесном поле / Ходит Веспер золотой» [III: 473].]. Вот перечень соответствующих примеров в хронологическом порядке:

В облаках луна сребрила
Дальни небеса…

    («Козак», 1814 [I: 48])
И завес рощицы струится
Над тихо-спящею волной,
Осеребренною луной.

    («Послание к Юдину», 1815 [I: 172])
Не выдет он взглянуть на горы,
Осеребренные луной…

    («Гроб юноши», черновая редакция [II: 702])
На небесах печальная луна…

    (первая строка стихотворения без названия, 1825 [II: 418])
Но в темном зеркале одна
Дрожит печальная луна…

    («Евгений Онегин», гл. 5 [VI: 101])
…В поле чистом,
Луны при свете серебристом,
В свои мечты погружена
Татьяна долго шла одна.

    («Евгений Онегин», гл. 7 [VI: 145])
Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальные поляны
Льет печально [черновой автограф:
«печальный»] свет она.

    («Зимняя дорога», 1826 [III: 42, 585])
Луна, блистая, восходила
И скал вершины серебрила.

    («Тазит», 1829–1830 [V: 78])
Луна печально серебрила

    (черновик «Тазита» [V: 356])
Подобная фразеология ничуть не оригинальна. «Печальная луна» появляется, например, в стихотворении В. В. Капниста «На смерть Юлии» (1794), вскоре ставшем популярной песней («Уже со тьмою нощи / Простерлась тишина, / Выходит из?за рощи / Печальная луна»[40 - Капнист В. В. Собрание сочинений: В 2 т. М.; Л., 1960. Т. 1. С. 132.]), а также у В. Л. Пушкина в отрывке из «Кольмы» Оссиана (1795), где она к тому же еще и серебрит воды, как в РОЛГ:

Луна печальная уж осребряет воды,
А ты еще нейдешь к возлюбленной своей[41 - Пушкин В. Л. Отрывок из Оссиана. Колма // Приятное и полезное препровождение времени. 1795. Ч. 6. С. 118.].

Похожее описание находим и в оссианическом отрывке В. Олина, где, кстати сказать, лексика и рифма «вершины – долины» близки к соответствующим пушкинским стихам, а луна и звезда оказываются окказиональными синонимами:

Как ранняя звезда, как ясная луна,
Лиюща тихий свет на злачных гор вершины