О Пушкине, o Пастернаке. Работы разных лет

Неталой грудою лежал,
И Терек злой под ним бежал,
И пылью вод
И шумной пеной орошал
Ледяный свод.

И путь по нем широкий шел:
И конь скакал, и влекся вол,
И своего верблюда вёл
Степной купец,
Где ныне мчится лишь Эол,
Небес жилец.

    [III: 197–198]
Необычная для русской поэзии ямбическая строфа, которой написаны два стихотворения Пушкина, «Обвал» (1829?) и «Эхо» (1831), давно обратила на себя внимание исследователей. В классической работе «Строфика Пушкина» Б. В. Томашевский описывает ее следующим образом: «…по числу стоп 444242 на одних мужских рифмах, все четырехстопные стихи оканчиваются на одну рифму, а двустопные на другую, так что формула рифм такова: aaabab». «Данная строфа, – уточняет он, – английского происхождения»[74 - Томашевский Б. В. Строфика Пушкина // Пушкин. Исследования и материалы. Т. II. М.; Л., 1958. С. 82.], с чем нельзя не согласиться. Именно в английской поэзии она получила широкое распространение и даже имеет особое название: «шотландская» (Scottish stanza) или «бернсовская» (Burns stanza), данное ей потому, что ее канонизировали шотландские поэты второй половины XVIII века и, больше других, Роберт Бернс, который написал ею около пятидесяти стихотворений[75 - Об истории и структуре строфы см. подробнее: Schipper J. Neuenglische Metrik in historischer und systematischer Entwickelung dargestellt. Zweiter H?lfte: Strophenbau. Bonn, 1888. S. 586–587; Saintsbury G. Historical Manual of English Prosody. London, 1914. P. 273–274; Fussel P. Poetic Meter and Poetic Form. N. Y., 1965. P. 152–155 и др.]. В примечаниях к «Обвалу» в «венгеровском» собрании сочинений Пушкина П. О. Морозов указал на догадку А. В. Дружинина, еще в 1855 году предположившего, что форма стихотворения заимствована прямо у Бернса, которым Пушкин, по его наивному убеждению, не мог не восхищаться. «Нам всегда казалось, – писал Дружинин, – что конструкция строф в „Обвале“ (чисто бернсовская) не есть случайность»[76 - Дружинин А. В. А. С. Пушкин и последнее издание его сочинений // Библиотека для чтения. 1855. Т. CXXX. Отд. 3. С. 74. Цит. по: Морозов П. Примечания // Пушкин. [Сочинения]: В 6 т. СПб., 1911. Т. V. С. XXXVII (Библиотека великих писателей под ред. С. А. Венгерова).]. Однако впоследствии предположение Дружинина было отвергнуто пушкинистами – и не только потому, что никаких свидетельств интереса Пушкина к Бернсу не существует. Решающую роль здесь сыграло открытие Н. В. Яковлева, который установил бесспорный источник для «Эха» – написанное «шотландской строфой» стихотворение Барри Корнуола «Прибрежное эхо» («A Sea-Shore Echo»). С этим же стихотворением Яковлев связал и творческую историю «Обвала», которая в его реконструкции складывалась в такой последовательности. По возвращении с Кавказа, осенью 1829 года Пушкин знакомится с сочинениями Барри Корнуола по вышедшей тогда книге четырех английских поэтов (The Poetical Works of Milman, Bowles, Wilson and Barry Cornwall: Complete in One Volume. Paris, 1829), которая потом была у него в Болдине. «В поисках форм, наиболее отвечавших его цели – выразить возможно полнее свои недавние кавказские впечатления, – Пушкин наткнулся <…> на готовый размер „Прибрежного Эхо“ Корнуоля, – размер, как нельзя более гармонировавший своею отрывистой и сжатою силой с дикостью горного пейзажа»[77 - Яковлев Н. В. Последний литературный собеседник Пушкина (Бари Корнуоль) // Пушкин и его современники. Материалы и исследования. Вып. XXVIII. Пг., 1917. С. 27.]. Таким образом, чтение «Прибрежного эха», по Яковлеву, дает толчок замыслу «Обвала»: Пушкин перенимает у полюбившегося ему английского поэта необычную стиховую форму, подобно тому, как год спустя он переймет у него форму «драматических сцен».

Гипотеза Яковлева была безоговорочно принята Б. В. Томашевским[78 - См.: Томашевский Б. В. Строфика Пушкина. С. 82.], Л. С. Сидяковым,[79 - См. его примечания к «Обвалу» в кн.: Стихотворения Александра Пушкина / Изд. подгот. Л. С. Сидяков. СПб., 1997. С. 567 (Литературные памятники).] а затем и В. Д. Раком, который воспользовался ею как главным аргументом для решения сложного вопроса о датировке «Обвала». Хотя Пушкин в третьей части «Стихотворений» (1832) отнес «Обвал» вместе с другими кавказскими стихами к 1829 году, а в дальнейшем планировал включить его в цикл, названный «Стихи, сочиненные во время путешествия (1829)», истинная датировка всех стихотворений этой группы, как писал Н. В. Измайлов, «очень неясна и приблизительна»[80 - Измайлов Н. В. Лирические циклы в поэзии Пушкина конца 20–30?х годов // Измайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина. Л., 1976. С. 221 (примеч. 11).]. Мы не можем с точностью сказать, были ли они сочинены, хотя бы вчерне, во время поездки на Кавказ (май – август 1829 года), или на обратном пути, во время пребывания на Кавказских водах (август – 8 сентября 1829 года), как полагал Измайлов, или осенью, когда Пушкин останавливался в Москве и Тверской губернии, или зимой 1829–1830 года в Петербурге, или даже в последующие месяцы. По резонному замечанию Измайлова, «вопрос осложняется и тем, что <…> большая часть кавказских стихотворений обрабатывалась Пушкиным в Болдинскую осень 1830 года»[81 - Там же.]. Так, пушкинские пометы «29 Окт<ября>» и «30» на автографе «Обвала» (ПД 115) принято относить не к 1829?му, а к 1830 году, хотя никаких аргументов в пользу именно такой датировки до работы В. Д. Рака не предлагалось[82 - См.: Модзалевский Л. Б., Томашевский Б. В. Рукописи Пушкина, хранящиеся в Пушкинском Доме. Научное описание. М.; Л., 1937. С. 48.].

Приняв гипотезу Яковлева о происхождении строфы «Обвала» за «данность», В. Д. Рак установил, что парижская книга четырех поэтов вышла в свет лишь в октябре 1829 года и, следовательно, могла оказаться на прилавках книжных лавок Петербурга и Москвы «в лучшем случае вряд ли ранее декабря, а реальнее – значительно позже»[83 - Рак В. Д. К датировке стихотворения «Обвал» // Рак В. Д. Пушкин, Достоевский и другие. СПб., 2003. С. 320.]. Если же Пушкин приобрел книгу, в которой прочитал «Прибрежное эхо» Корнуола, только в 1830 году, то и датировку «Обвала», полагает В. Д. Рак, следует сдвинуть с 1829?го на 1830 год.

Между тем сама гипотеза Яковлева, на наш взгляд, далеко не столь убедительна, как принято считать. Во-первых, в поэтической практике Пушкина, кажется, нельзя найти другого случая, когда одно и то же стихотворение иностранного автора использовалось бы им дважды – сначала исключительно как метрическая модель, а затем, после более чем годичного перерыва, как источник и метра, и темы. Во-вторых, в вероятный круг пушкинского чтения 1828–1830 годов входил целый ряд английских текстов, в которых Пушкин мог встретить «шотландскую строфу» еще до знакомства с «Прибрежным эхом». Прежде всего следует обратить внимание на важный историко-литературный факт: в мае 1829 года в Петербурге вышла в свет тридцатисемистраничная книжечка «Сельский субботний вечер в Шотландии. Вольное подражание Р. Борнсу И. Козлова», где кроме заглавной поэмы (в оригинале «The Cotter’s Saturday Night») было напечатано и стихотворение «К полевой маргаритке, которую Роберт Борнс, обрабатывая свое поле, нечаянно срезал железом сохи в апреле 1786 года» – перевод знаменитого бернсовского «To a Mountain Daisy, on Turning One down with the Plough in April 1786», написанного «шотландской строфой» (см. приложение)[84 - Анализируя строфу «Обвала» и «Эхо», Б. В. Томашевский в качестве английской параллели к ней приводит именно «To a Mountain Daisy…» Бернса и попутно разбирает перевод И. И. Козлова, который он ошибочно датирует 1833?м годом (Томашевский Б. В. Строфика Пушкина. С. 82).].

Первые русские переводы из Бернса привлекли внимание газетной и журнальной критики[85 - Подробнее см.: Левин Ю. Д. [1] Бернс на русском языке // Бернс Р. Стихотворения. На англ. и русск. яз. М., 1982. С. 538; [2] Восприятие английской литературы в России. Л., 1990. С. 234–235.]. В июльском номере «Московского телеграфа» была напечатана пространная рецензия на книжку И. И. Козлова, автор которой (вероятно, сам редактор журнала Н. А. Полевой) выказал неплохое знание биографии и творчества шотландского поэта – по его словам, «одного из тех феноменов, которых явление можно уподобить молнии на вершинах пустынных гор». Критикуя переложение «Субботнего вечера», в котором И. Козлову, по его оценке, не удалось передать характер «пламенного певца Шотландии, сгоревшего в огне страстей», рецензент с похвалой отзывается о «Полевой маргаритке». «Это прелестное стихотворение более сохранило в Русском переводе свою первобытную свежесть и красоту, – пишет он. – В нем Борнс виднее и понятнее для Русского читателя, чем в переводе предыдущей пьесы»[86 - N. N. О жизни и сочинениях Р. Борнса // Московский телеграф. 1829. Ч. 28. № 14. С. 195, 206, 209.].

Вполне вероятно, что Пушкин не пропустил интересную новинку и захотел сравнить перевод И. Козлова с оригиналом. Это могло произойти как осенью 1829 года на обратном пути с Кавказа – скорее всего, в Москве, где он, по всей видимости, читал летние номера московских журналов и часто встречался с П. А. Вяземским, который внимательно следил за творчеством И. Козлова и только что написал предисловие к его переводам из Мицкевича[87 - Книга «Крымские сонеты Адама Мицкевича. Переводы и подражания Ивана Козлова» (СПб., 1829) вышла в свет в октябре 1829 года. В «предисловной статье» Вяземского, помимо разбора сонетов и их переводов, упоминался Пушкин (см. примеч. И. Д. Гликмана к кн.: Козлов И. И. Полное собрание стихотворений. Л., 1960. С. 459–460 (Библиотека поэта; Большая серия)).], – так и в Петербурге, куда Пушкин вернулся 9–10 ноября. Любопытно, что принадлежавший Пушкину двухтомный сборник Бернса разрезан только до тех страниц первого тома, на которых напечатано «To a Mountain Daisy, on Turning One down with the Plough in April 1786», как если бы он искал в книге именно переведенное И. Козловым стихотворение[88 - The Poetical Works of Robert Burns. Chiswick, 1829 (Библиотека Пушкина. С. 180. № 691). На предшествующих страницах напечатано еще 11 стихотворений, написанных «шотландской строфой», а также переложенная И. Козловым поэма «The Cotter’s Saturday Night». Подражая В. Д. Раку, я попытался установить, когда данный двухтомник Бернса мог попасть в Россию, и выяснил, что он был выпущен еще в 1821 году, в составе популярной серии малоформатных (14 см) книг «Whittingham’s Cabinet Library», где имел номера 32–33. Как явствует из объявлений в английских газетах (см., например: The Morning Chronicle. 1822. 20 november; 1824. 27 may; 28 june) все книги, входившие в эту серию, постоянно допечатывались и продавались на протяжении многих лет. В ряде случаев, однако, печатники изменяли оформление титульного листа (например, добавляли гравюру или виньетку), загодя ставя на нем тот год, начиная с которого книга поступала в продажу в обновленном виде. Именно это и произошло с собранием стихотворений Бернса, для которого был изготовлен новый титульный лист с гравюрой Джона Томпсона, помеченный 1829?м годом (см.: Warren A. The Charles Whittingham Printers. New York, 1896. P. 79). Можно предположить поэтому, что двухтомник продавался в Англии с самого начала 1829 года и к ноябрю – декабрю должен был поступить в петербургские и московские книжные лавки.]. При этом стоит подчеркнуть простую истину: для усвоения «шотландской строфы» Пушкину не нужно было ни знать и любить Бернса, ни понимать шотландский диалект, на котором написаны его стихи, ибо отвлечение от смысла не затрудняет, а, наоборот, облегчает восприятие твердых стиховых форм.

При сопоставлении перевода и оригинала Пушкин должен был заметить, что И. Козлов несколько упростил «шотландскую строфу». Сохранив схему Я444242 со сплошными мужскими окончаниями, он не сумел соблюсти единство рифмы во всех четырехстопных стихах и зарифмовал их попарно, по формуле aabcbc[89 - Той же строфой Козлов написал и стихотворение «Тоска по родине. Вольное подражание Шатобриану» (см.: Козлов И. И. Полное собрание стихотворений. С. 213–214). В XIX веке все русские переводчики Бернса использовали эту упрощенную форму «шотландской строфы».]. В «Обвале» Пушкин виртуозно решает ту сложную техническую задачу, с которой не справился И. Козлов, демонстрируя, что «шотландская строфа» может быть воспроизведена на русском языке со всеми своими особенностями. При этом изощренная звукопись стихотворения, в котором семь раз повторяется сочетание звуков «вал», заданное заглавным существительным и его английским и французским эквивалентом avalanche[90 - В рукописи ПД 115 «avalanche» написано в скобках после заглавия [III: 792]. Отсутствие артикля показывает, что это не перевод заглавного слова на французский язык (иначе Пушкин должен был бы написать «L’ avalanche»), а помета иного рода, относящаяся скорее к языку английскому. Возможно, Пушкин не только сопоставлял два слова со сходным звучанием и одинаковым значением, но и вспоминал какие-то описания горных обвалов в английской литературе. В первую очередь он мог иметь в виду Байрона, у которого в швейцарском дневнике есть запись от 23 сентября 1816 года, опубликованная впервые в 1822 году: «Heard an Avalanche fall like thunder» ([Watkins J.] Memoirs of the Life and Writings of the Right Honourable Lord Byron, with anecdotes of some of his contemporaries. London, 1822. P. 271). К 1829 году Пушкин мог знать ее по нескольким источникам, и в том числе по книге Луизы Беллок «Лорд Байрон», где она приводится как в оригинале, так и во французском переводе: «Entendu une avalanche tomber comme la foudre» (Belloc L. S. Lord Byron. T. 1. Paris, 1824. P. 349). Сравнение альпийского обвала с громом Байрон повторил и в строфе LXII третьей песни «Странствий Чайльд-Гарольда»: «…Above me are the Alps, / The Palaces of Nature, whose vast walls / Have pinnacled in clouds their snowy scalps, / And throned Eternity in icy halls / Of cold sublimity, where forms and falls / The avalanche – the thunderbolt of snow» (Byron G. G. Selected Poems / Ed. with a Preface by S. J. Wolfson and P. J. Manning. London, 1996. P. 436). В первом действии «Манфреда» герою является дух Монблана, которому подвластны лавины и ледники: «Mont Blanc is the monarch of mountains; <…> / The Avalanche in his hand; / But ere it fall, that thundering ball / Must pause for my command» (Ibid. P. 465). Еще раньше, в «Осаде Коринфа», Байрон использовал образ горной лавины в сравнительном обороте: «Like the avalanche’s snow / On the Alpine vales below» (Ibid. P. 381), с той же игрой на val, что и в «Обвале». Упоминания об альпийских обвалах Пушкин мог заметить и у английских поэтов «озерной школы» – в частности, в «Отрывочных строфах» («Desultory Stanzas», 1822) Вордсворта, где лирический герой, как в «Кавказе» Пушкина, взирает на горный пейзаж с вершины горы и вдруг слышит «ужасный звук» падающей лавины («But list! the avalanche – the hush profound / That follows – yet more awful than that awful sound», см.: The Poetical Works of William Wordsworth: In 5 vol. London, 1827. Vol. III. P. 302). Некоторые параллели к пушкинским кавказским пейзажам обнаруживаются также в стихотворении Кольриджа «Гимн перед рассветом в долине Шамони» («Hymn before Sunrise, in the Vale of Chamouni», 1802). Кольридж сначала описывает ледяные лавины, скатывающиеся с горных вершин в огромные ущелья и останавливающие быстрые реки («Ye Ice-falls! ye that from the mountain’s brow / Adown enormous ravines slope amain – / Torrents, methinks, that heard a mighty voice, / And stopped at once amid their maddest plunge! / Motionless torrents! silent cataracts!»), а затем обращается к «седой горе», с чьих «ног» часто низвергаются беззвучные обвалы: «Thou too, hoar Mount! with thy sky-pointing peaks, / Oft from whose feet the avalanche, unheard, / Shoots downward, glittering through the pure serene…» (The Poetical Works of Coleridge, Shelley, and Keats. Paris, 1829. P. 36–37; Библиотека Пушкина. С. 198. № 762).](валы—волнистой—сорвался—обвал—вал—прервал—обвал), и изобилуют односложные знаменательные слова (бор, мглы, гор, скал, вал, рев, волн, гнев, злой, вод, свод, путь, шел, конь, вол, вел), как бы имитирует состав английской поэтической речи[91 - Как заметил М. О. Гершензон в статье «Плагиаты Пушкина» (см.: Гершензон М. О. Статьи о Пушкине. М., 1926. С. 118), начальные образы и рифма были подсказаны Пушкину переводом оды Горация «К Леоконое» В. С. Филимонова (1821). Ср.: «И разъяренные валы, / Кипящи пеною седою / Дробит о грозные скалы» (цит. по: Филимонов В. С. «Я не в Аркадии – в Москве рожден…»: Поэмы. Стихотворения. Басни. Переводы. Материалы к биографии. М., 1988. С. 308).]. Если вспомнить, что Пушкин обычно обращался к чужим стиховым формам (белый ямб, терцина, сонет, октава, «испанский» хорей) только после того, как их уже начали осваивать другие русские поэты, то можно заподозрить, что одной из причин его обращения к «шотландской строфе» было желание вступить в соревнование с И. Козловым.

Впрочем, «шотландская строфа», вероятно, была знакома Пушкину еще до выхода книжечки переводов из Бернса. Например, перелистывая любимые романы Вальтера Скотта по-английски, он мог заметить ее в нескольких эпиграфах, взятых опять-таки из Бернса, – например, к «Повестям моего домохозяина» («Tales of My Landlord», 1816–1832) или к главе IX «Гая Мэннеринга» («Guy Mannering», 1815), а также в авторских предисловиях к «Монастырю» (где снова цитируется Бернс) и к третьему изданию «Уэверли» («Waverley», 1814) (где приведен текст анонимного шотландского стихотворения «The Author’s Address to All in General»). Сам «шотландский чародей» написал «шотландской строфой» вставную песню менестреля в поэме «Рокби», которую Пушкин наверняка знал[92 - Отдельное издание поэмы сохранилось в его библиотеке: Scott W. Rokeby: A Poem / The 6th ed. Edinburgh, 1815 (Библиотека Пушкина. С. 333. № 1365).]:

THE HARP

I was a wild and wayward boy,
My childhood scorned each childish toy;
Retired from all, reserved and coy,
To musing prone,
I wooed my solitary joy,
My Harp alone.

My youth with bold ambition’s mood
Despised the humble stream and wood
Where my poor father’s cottage stood,
To fame unknown; —
What should my soaring views make good?
My Harp alone!

Love came with all his frantic fire,
And wild romance of vain desire:
The baron’s daughter heard my lire
And praised the tone; —
What could presumptious hope inspire?
My Harp alone!

At manhood’ s touch the bubble burst,
And manhood’ s pride the vision curst,
And all that had my folly nursed
Love’s sway to own;
Yet spared the spell that lulled me first,
My Harp alone!

Woe came with war, want with woe,
And it was mine to undergo
Each outrage of the rebel foe: —
Can aught atone
My fields lay waste, my cot laid low?
My Harp alone!
Ambition’s dreams I’ve seen depart,

Have rued of penury the smart,
Have felt of love the venomed dart,
When hope has flown;
Yet rests one solace to my heart, —
My Harp alone!

Then over mountain, moor and hill,
My faithful Harp, I’ll bear thee still;
And when this life of want and ill
Is wellnigh gone,
Thy strings mine elegy shall thrill,
My Harp alone![93 - Цит. по: The Complete Poetical Works of Sir Walter Scott. Cambridge Edition. Boston & New York, 1900. P. 267–268.]

Наконец, у Вордсворта (которого Пушкин, по воспоминаниям С. П. Шевырева, читал тогда по-английски[94 - Шевырев С. П. Рассказы о Пушкине // Пушкин в воспоминаниях современников / 3?е изд. Т. 2. СПб., 1998. С. 46.]) «шотландская строфа» появляется в связи с Робертом Бернсом – в моралистическом послании к сыновьям последнего «To the Sons of Burns, after Visiting the Grave of Their Father», входившем в цикл «Стихи, сочиненные во время путешествия по Шотландии» («Poems written during a Tour in Scotland»[95 - Ср. заглавие «кавказского цикла», которое Пушкин дал ему при подготовке неосуществленного собрания стихотворений в конце 1836 года: «Стихи, сочиненные во время путешествия (1829)». См. об этом: Измайлов Н. В. Лирические циклы в поэзии Пушкина конца 20–30?х годов. С. 222–223; Ларионова Е. О. Неосуществленное собрание стихотворений Пушкина 1836 года // Пушкинская конференция в Стэнфорде. 1999. Материалы и исследования / Под ред. Д. М. Бетеа, А. Л. Осповата, Н. Г. Охотина, Л. С. Флейшмана. М., 2001. С. 281–282.]). Приведем его в ранней, короткой редакции 1807 года:

Through twilight shades of good and ill
Ye now are panting up life’s hill,
And more than common strength and skill
Must ye display;
If ye would give the better will
Its lawful sway.

Hath Nature strung your nerves to bear
Intemperance with less harm, beware!
But if the Poet’s wit ye share,
Like him can speed
The social hour – of tenfold care
There will be need.

For honest men delight will take
To spare your failings for his sake,
Will flatter you, – and fool and rake