Женская война

– Как так?

– Разумеется, потому что ваше имя подписано на патенте Ришона.

– Не может быть, – отвечал герцог нетвердым голосом человека, который начинает сомневаться.

Королева пожала плечами.

– Не может быть! – повторила она. – В таком случае посмотрите сами!

Она взяла патент, лежавший на столе у чернильницы под ее рукою.

Герцог принял бумагу, жадно прочел ее, рассматривал каждую складку, каждое слово, каждую букву и очень опечалился: страшное воспоминание воскресло в его голове.

– Могу ли я видеть этого Ришона? – спросил он.

– Нет ничего легче, – отвечала королева. – Я оставила его здесь, в соседней комнате, чтобы доставить вам это удовольствие.

Потом, обернувшись к стражам, которые у дверей ждали ее приказаний, она прибавила:

– Привести изменника!

Стражи вышли и через минуту привели Ришона со связанными руками и с шляпой на голове. Герцог подошел к нему и пристально посмотрел на него. Ришон выдержал его взгляд с обыкновенным своим хладнокровием. Один из стражей сбил ему с головы шляпу рукою.

Такое оскорбление не возбудило особенного движения в коменданте Вера.

– Наденьте ему плащ и маску, – сказал герцог, – и дайте мне зажженную свечу.

Тотчас принесли плащ и маску. Королева с изумлением смотрела на эти странные приготовления. Герцог оглядывал замаскированного Ришона, стараясь собрать воспоминания и все еще сомневаясь.

– Принесите мне зажженную свечу, – сказал он, – она развеет все мои сомнения.

Принесли свечу. Герцог поднес к свече патент, и от действия теплоты на бумаге показался двойной крест, изображенный под подписью симпатическими чернилами.

Увидав заветный знак, герцог развеселился.

– Ваше величество, – закричал он, – патент точно подписан мною, но подписан не для господина Ришона и не для кого-нибудь другого. Патент вырван у меня силой, в засаде. Но, отдавая бумагу, я сделал на ней знак, который вы можете видеть, он служит неотразимым доказательством против обвиненного. Извольте посмотреть!

Королева жадно схватила бумагу и смотрела, между тем герцог показывал ей таинственный знак.

– Я ни слова не понимаю из всего обвинения, которое вы возводите на меня, – сказал Ришон очень просто.

– Как, – вскричал герцог, – вы не тот замаскированный человек, которому я дал этот бланк на Дордони?

– Никогда я еще не говорил с вами, герцог, никогда не носил маски и не маскировался на Дордони, – отвечал Ришон.

– Если не вы, так там был человек, подосланный вами.

– Мне теперь вовсе не нужно скрывать истины, – сказал Ришон с прежним спокойствием. – Патент, который вы держите в руках, герцог, я получил от принцессы Конде из рук самого герцога де Ларошфуко. Имя и звание мое вписаны рукою господина Лене, почерк которого, может быть, вы знаете. Каким образом получила этот патент принцесса Конде? Каким образом перешел он к герцогу де Ларошфуко? Где господин Лене вписал в него мое имя и звание? Все это мне совершенно неизвестно, все это вовсе не касается меня, до всего этого мне нет никакого дела.

– А, вы так думаете? – спросил герцог с усмешкою. И, подойдя к королеве, он рассказал ей на ухо предлинную историю, которую она выслушала очень внимательно: дело шло о доносе Ковиньяка и о происшествии на Дордони. Королева была женщина, она хорошо поняла ревность герцога. Когда он кончил, она сказала:

– К измене его надобно прибавить еще подлость, вот и все. Кто решился стрелять в короля, тот способен предать тайну женщины.

– Черт возьми! Что они говорят? – прошептал Ришон, нахмурив брови. Хотя он слышал не все, однако же понимал, что нападают на его честь. Впрочем, грозные взгляды королевы и герцога не обещали ему ничего хорошего, и при всей его храбрости эта двойная угроза беспокоила его, хотя нельзя было, судя по его презрительному спокойствию, угадать, что происходит в душе его.

– Надобно судить его, – сказала королева. – Соберем военный совет, вы будете председателем, герцог. Выберите же асессоров, и кончим дело поскорее.

– Ваше величество, – возразил Ришон, – не для чего собирать совет, не для чего судить меня. Я сдался в плен, основываясь на честном слове маршала де ла Мельера. Я арестант добровольный, и это доказывается тем, что я мог выйти из Вера вместе с моими солдатами, что я мог бежать прежде или после их выхода, и однако же я не бежал.

– Я ничего не понимаю в делах, – отвечала королева, переходя в другую, соседнюю комнату. – Если у вас есть дельные оправдания, вы можете представить их вашим судьям. Не можете ли вы заседать здесь, герцог?

– Можем, – отвечал он.

И тотчас же, выбрав в передней двенадцать офицеров, составил военный суд.

Ришон начинал понимать дело. Но скоро выбранные судьи заняли места. Потом докладчик спросил у него имя, фамилию и звание.

Ришон отвечал на эти три вопроса.

– Вас обвиняют в измене, потому что вы стреляли в короля, – сказал докладчик. – Признаетесь ли, что вы виноваты в этом преступлении?

– Отрицать это значило бы отрицать действительность. Да, правда, я стрелял в королевских солдат.

– По какому праву?

– По праву войны, по праву, на которое в подобном обстоятельстве ссылались принц Конти, Бофор, д’Эльбеф и многие другие.

– Такого права не существует, милостивый государь, оно просто называется возмущением.

– Однако же, основываясь на этом праве, лейтенант мой сдал крепость. Я привожу эту капитуляцию в мое оправдание.

– Капитуляцию! – вскричал герцог д’Эпернон с насмешкою, потому что предчувствовал, что королева подслушивает, и ее тень диктовала ему эти оскорбительные слова. – Хороша капитуляция! Вы, вы вступили в переговоры с маршалом Франции!

– Почему же нет, – возразил Ришон, – если маршал Франции вступил со мною в переговоры?

– Так покажите нам эту капитуляцию, и мы посмотрим, действительна ли она.

– У нас было словесное условие.

– Представьте свидетелей.

– У меня один свидетель.

– Кто?

– Сам маршал.

– Призвать маршала, – сказал герцог.