Женская война

Каноль наполнил их, потом налил немного в свой стакан.

– За ваше здоровье, друзья! – сказал он.

Солдаты взяли стаканы, чокнулись с Канолем и выпили вино, не отвечая на его тост.

«Они не очень учтивы, – подумал Каноль, – но пьют хорошо. Нельзя же требовать от них всего».

И он продолжал ужинать.

Когда он кончил, солдаты вынесли стол.

Офицер опять вошел.

– Ах, Боже мой, – сказал ему Каноль, – отчего вы не ужинали со мною? Ужин был бесподобный.

– Я не могу иметь этой чести, милостивый государь, потому что сейчас только встал из-за стола. Я пришел…

– Посидеть со мною? – спросил Каноль. – Если так, позвольте поблагодарить вас, вы чрезвычайно любезны.

– О, нет, милостивый государь, моя обязанность гораздо неприятнее. Я пришел сказать вам, что у нас в тюрьме нет пастора, а есть только католический аббат. Мы знаем, что вы протестант, и потому различие религии, может быть…

– А зачем мне пастор? – спросил Каноль простодушно.

– Но, – отвечал офицер в смущении, – может быть, вы захотите помолиться.

– Об этом я подумаю завтра, – отвечал Каноль с улыбкою, – я молюсь только по утрам.

Офицер посмотрел на Каноля с изумлением, которое скоро перешло в глубокое сострадание. Он поклонился и вышел.

– Черт возьми, – прошептал Каноль, – видно, весь свет глупеет! С тех пор как Ришон умер, все люди, которых я встречаю здесь, кажутся или дураками, или дикими зверями. Черт возьми! Неужели я не увижу лица, хотя несколько сносного!

Едва он договорил эти слова, как дверь комнаты растворилась и кто-то бросился к нему на шею прежде, чем он мог узнать гостя.

Гость обнял его обеими руками и зарыдал.

– Господи Боже мой! – сказал Каноль, высвобождаясь из объятий. – Вот еще сумасшедший. Что такое? Не попал ли я в желтый дом?

Но, отступая назад, он сдвинул шляпу с головы незнакомца, и прекрасные белокурые волосы виконтессы де Канб упали на ее плечи.

– Вы здесь? – вскричал Каноль, подбегая к ней. – О, простите, что я не узнал вас или не угадал, что это вы.

– Тише, – сказала она, поспешно поднимая шляпу и надевая ее. – Тише! Если узнают, что я здесь, так, может быть, отнимут у меня мое счастье. Наконец-то я могу видеть вас еще раз, Боже мой! Как я рада!

И Клара зарыдала.

– Видеть меня еще раз! – повторил Каноль. – Что это значит? И вы говорите это со слезами? Стало быть, вы уже не должны были видеть меня? – спросил он с улыбкой.

– О, не смейтесь, друг мой, – отвечала Клара, – ваша веселость терзает меня. Не смейтесь, умоляю вас. О, если бы вы знали, каких трудов стоило мне пробраться к вам, и это было почти невозможно… без помощи Лене, без помощи этого добрейшего человека… Но поговорим о вас, друг мой. Вы ли это? Вас ли я вижу? Вас ли могу прижать к груди?

– Меня, меня, точно меня, – отвечал Каноль, смеясь.

– Ах, зачем притворяться веселым? Это бесполезно, я все знаю. Никто не знал, что я люблю вас, и потому ничего не скрывали от меня.

– Так что же вы знаете?

– Ведь вы ждали меня, – продолжала виконтесса, – не так ли? Вы были недовольны моим молчанием, не правда ли? Вы, верно, уже бранили меня?

– Я был недоволен, правда, но я не думал бранить вас. Я знал, что какое-нибудь важное обстоятельство, которое сильнее вашей воли, удаляет вас от меня, и во всем этом я вижу одно несчастие: свадьба наша должна быть отсрочена на неделю, может быть, на две.

Клара в свою очередь посмотрела на Каноля с тем же изумлением, с каким смотрел на барона офицер за несколько минут прежде.

– Как! Вы не шутите? – спросила она. – И вы вовсе не боитесь, не испуганы?

– Боюсь ли я? – отвечал Каноль. – Да чего же бояться? Уж не подвергаюсь ли я какой-нибудь опасности, которая мне неизвестна?

– Ах, несчастный, он ничего не знает!

Потом, боясь объявить ему о страшном несчастии, она сдержала слова, готовые вырваться у ней.

– Нет, я ничего не знаю, – серьезно сказал Каноль. – Но вы скажете мне все, не так ли? Ведь я мужчина, все снесу. Говорите, Клара, говорите.

– Вы знаете: Ришон погиб.

– Да, знаю.

– Но знаете ли, как он умер?

– Нет, но догадываюсь… Он, верно, был убит в бою, в крепости Вер?

Клара помолчала с минуту, потом голосом звучным, как медь, звенящая по убитому, виконтесса медленно сказала:

– Его повесили в Либурне на площади!

Каноль отскочил.

– Повесили! – вскричал он. – Повесили Ришона, военного!

Потом он побледнел, провел рукою по лбу и сказал:

– А, теперь, все понимаю!.. Понимаю, почему арестовали меня, понимаю допрос; понимаю слова офицера, молчание солдат, понимаю причину вашего посещения, ваши слезы, когда вы увидели меня веселым. Понимаю, наконец, эту толпу, ее крики, ее угрозы! Ришона повесили, за него отомстят на мне!

– Нет, нет, добрый друг мой! – вскричала Клара, схватив руки Каноля и смотря прямо в глаза ему. – Нет, не тобою хотят они пожертвовать. Ты не ошибся; сначала назначили тебя! Да, ты был осужден, тебе следовало умереть! Ты был близок к смерти, милый жених мой! Но будь спокоен, теперь ты можешь шутить и смеяться, можешь говорить о счастии и будущности. Та, которая отдала тебе свою жизнь, спасла твою! Радуйся… но тише, чтобы не разбудить твоего несчастного товарища, на которого обрушится гроза, который умрет вместо тебя!

– Молчите! Молчите! – шептал Каноль, еще не оправившись, несмотря на горячие ласки Клары, от страшного удара, который разразился над ним. – Я, спокойный, доверчивый, так глупо веселый, был близок к смерти! И когда же? В какую минуту? Когда готовился венчаться с вами! О, клянусь душою, это было бы двойное убийство!

– Они называют это мщением, – сказала Клара.

– Да, да, они правы.