Три мушкетера

– Да, сударь, я в первый раз в продолжение шестнадцати дней усну спокойно.

– И я также! – сказал д’Артаньян.

– И я также! – сказал Портос.

– И я также! – сказал Арамис.

– Если сказать вам правду, то и я также! – сказал Атос.

Часть четвертая

I. Судьба

Между тем миледи, в сильном гневе, бегала по палубе корабля с ужасным криком и пыталась броситься в море, чтобы воротиться на берег: она не могла успокоиться при мысли, что должна была оставить Францию, не отомстив д’Артаньяну за нанесенное ей оскорбление и Атосу, осмелившемуся угрожать ей. Эта мысль до того мучила ее, что несмотря на все опасности, каким она могла подвергнуться, она просила капитана высадить ее на берег, но капитан, желая скорее выйти из неприятного положения между французскими и английскими крейсерами, как летучая мышь между крысами и птицами, спешил в Англию и наотрез отказал ей в просьбе, принятой им за женский каприз, обещая, впрочем, своей пассажирке, которая была особенно рекомендована ему кардиналом, высадить ее, если не будет затруднений со стороны французов и если это по состоянию моря будет возможно, в одном из портов Бретани, или в Лориане, или в Бресте; но, между тем, ветер все был противный, море бурно, и корабль шел, лавируя. Через 9 дней по выходе из Шаранта миледи, бледная от горя и злости, увидела еще только синеватый берег Финистерре.

Она рассчитала, что надо было по крайней мере три дни, чтобы проехать оттуда до кардинала; кроме того один день нужно было бы употребить для высадки, итого с 9 прошедшими уже днями было бы потеряно 13 дней, а в 13 дней много важных событий могло произойти в Лондоне; она думала, что кардинал, без сомнения, рассердится за ее возвращение и, следовательно, больше будет расположен верить жалобам других на нее, нежели ее обвинениям против них. И потому, когда проезжали мимо Лориана и Бреста, то она не настаивала уже, чтобы ее высадили, а капитан со своей стороны и не думал напоминать ей об этом. Итак, миледи ехала дальше и в тот самый день, когда Планше отправлялся из Портсмута во Францию, посланница кардинала торжественно въехала в порт.

По всему городу было необыкновенное движение; спускали в море четыре большие, недавно отстроенные корабля; Бокингем стоял на плотине, блистая, по обыкновению, золотом, бриллиантами и разными драгоценными камнями, в шляпе, украшенной белым пером, спускавшимся ему на плечо, окруженный штабом, почти столь же блестящим, как и он сам.

Был один из тех прекрасных, редких зимних дней, когда Англия вспоминает, что есть на свете солнце. Бледное светило опускалось за горизонт, обливая пурпуровым светом небо и море и бросая последние золотые лучи свои па башни и старинные дома города, окна которых блестели, как будто отражением пожара. Миледи, вдыхая чистый и бальзамический морской воздух, смотря на грозные приготовления, которые ей поручено было уничтожить, на могущественную армию, которую она одна должна была победить несколькими мешками золота, сравнивала себя мысленно с Юдифью, страшной еврейкой, когда она проникла в лагерь ассириян и увидела огромную массу колесниц, лошадей, людей и оружия, которая должна быть рассеяться как облако, от одного движения руки ее.

Вошли в гавань; но когда приготовлялись бросить якорь, маленький хорошо вооруженный купер подошел к купеческому кораблю, выдавая себя за сторожевой, и спустил на море свою лодку, которая подошла к лестнице. В этой лодке были офицер, подшкипер и восемь гребцов; офицер один вошел на корабль; где был принят со всем уважением, внушаемым мундиром.

Офицер поговорил несколько минут с капитаном корабля, показал ему какие-то бумаги, и, по приказанию капитана, весь экипаж корабля, матросы и пассажиры, приглашены были на палубу.

Когда все явились, офицер спросил вслух, откуда ехал брик, какою дорогой, какие встречал мели, и на все вопросы его капитан отвечал без затруднения. Тогда офицер стал осматривать всех пассажиров и, остановившись перед миледи, смотрел на нее с большим вниманием, не говоря ни слова.

Потом он обратился опять к капитану, сказал ему несколько слов и, как будто корабль должен был ему повиноваться, приказал сделать один маневр, который тотчас был исполнен. Тогда корабль отправился дальше, в сопровождении куттера, который шел рядом с ним, угрожая ему жерлами шести своих пушек, между тем как лодка шла сзади, по следам корабля.

В то время, когда офицер рассматривал миледи, она со своей стороны пожирала его глазами. Но хотя эта женщина проницательным взглядом своим привыкла читать в сердце людей, которых тайны ей нужно было узнать, на этот раз она встретила лицо такое бесстрастное, что ровно ничего не открыла, Офицер этот был 25 или 26-ти лет от роду; его лицо было белое со светло-голубыми немного впалыми глазами, губы тонкие, неподвижно правильные, выдавшийся подбородок его показывал силу воли, которая в простонародном британском типе означает упрямство, лоб высокий, как у поэтов, энтузиастов и солдат, волосы короткие и редкие, прекрасного темно-каштанового цвета, как и борода, покрывавшая нижнюю часть лица его.

Была уже ночь, когда вошли в гавань. Туман увеличивал темноту и образовал около маяков и береговых фонарей круги, похожие на те, какие окружают луну перед наступлением дождливого времени. Воздух был сырой и холодный.

Миледи, как ни была крепка здоровьем, почувствовала дрожь.

Офицер спросил вещи миледи, велел отнести багаж ее в лодку, и когда это было исполнено, он пригласил и ее сойти туда, подав ей руку.

Миледи посмотрела на него и не решалась сойти.

– Кто вы, милостивый государь? – спросила она, – и отчего вы так добры, что принимаете во мне особенное участие?

– Вы видите по моему мундиру, миледи, что я офицер английского флота, – отвечал молодой человек.

– Разве офицеры английского флота имеют обыкновение услуживать своим соотечественницам, пристающим в каком-нибудь порте Великобритании, и простирают любезность свою даже до того, что провожают их на берег?

– Да, миледи, не из учтивости, а из предосторожности: у нас есть обыкновение во время войны провожать иностранцев в известную гостиницу, где они остаются под надзором правительства до тех пор, пока о них соберут точные сведения.

Эти слова сказаны были с чрезвычайною вежливостью и с совершенным спокойствием, но они не убедили миледи.

– Но я не иностранка, – сказала она самым чистым английским языком, меня зовут леди Клерик и эта мера….

– Эта мера общая для всех, миледи, и вы напрасно будете стараться избавиться от нее.

– В таком случае я пойду с вами.

И приняв руку офицера, она начала спускаться по лестнице, внизу которой ожидала ее лодка.

Большой плащ постлан был в лодке; офицер пригласил ее сесть на плащ и сел возле нее.

– Гребите, – сказал он матросам.

Восемь гребцов опустили весла разом и лодка, казалось, летела по поверхности воды.

Через пять минут пристали к берегу.

Офицер вскочил на берег и предложил руку миледи.

Карета ожидала их.

– Эта карета для нас? – спросила миледи.

– Да, миледи, – отвечал офицер.

– Значит, гостиница неблизко.

– На другом конце города.

– Поедем! – сказала миледи.

Она села в карету. Офицер посмотрел, чтобы чемоданы были крепко привязаны сзади кареты, потом занял место возле миледи и затворил дверцу.

Кучеру не было отдано никакого приказания, куда ехать, но он тотчас пустил лошадей в галоп, и карета покатилась по улицам.

Такой странный прием должен был заставить миледи задуматься; видя, что молодой офицер вовсе не расположен был начинать разговора, она легла в угол кареты и перебирала все возможные предположения, какие приходили ей в голову.

Спустя четверть часа, удивляясь, что карета так долго не останавливалась, она наклонилась к дверцам, чтоб посмотреть, куда ее везли.

Домов уже не видно было, в темноте мелькали только деревья, как большие черные привидения.

Миледи вздрогнула.

– Мы уже за городом? – спросила она.

Офицер молчал.

– Предупреждаю вас, что я не поеду дальше, если вы не скажете мне, куда вы меня везете.

На эту угрозу не было никакого ответа.