Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть пятая

– Признаюсь, – ответил господин Фуке.

– И если б вас избрали в Академию, вы бы от этого отказались, не правда ли?

– Думаю, что отказался, хотя и не хочу обижать академиков.

– Но почему же вы, не желая входить в состав Академии, соглашаетесь входить в состав парламента?

– О, о! – сказал Пелиссон. – Мы говорим о политике?

– Я спрашиваю, – продолжал Лафонтен, – идет или не идет господину Фуке мантия прокурора?

– Дело не в мантии, – заметил Пелиссон, раздраженный всеобщим смехом.

– Напротив, именно в мантии, – сказал Лоре.

– Отнимите мантию у генерального прокурора, – сказал Конрар, – и останется господин Фуке, на что мы совершенно не жалуемся. Но так как не бывает генерального прокурора без присущего ему одеяния, мы объявляем вслед за господином Лафонтеном, что мантия – пугало.

– А мне, – продолжал упрямый Пелиссон, – господин Фуке не представляется без прокурорской мантии. Что вы думаете об этом, Гурвиль?

– Я думаю, – отвечал он, – что прокурорская мантия вещь хорошая, а полтора миллиона стоят больше, чем мантия.

– Я согласен с Гурвилем! – воскликнул Фуке, обрывая спор своим утверждением, которое должно было, конечно, перевесить все остальные мнения.

– Полтора миллиона! – проворчал Пелиссон. – Черт возьми! Я знаю одну индусскую басню…

– Расскажите-ка мне ее, – сказал Лафонтен, – мне тоже ее надо знать.

– Расскажите, расскажите!

– У черепахи был щит, – начал Пелиссон. – Она пряталась за ним, когда ей угрожали ее враги. Однажды кто-то сказал ей: «Вам должно быть очень жарко летом в этом домике, и он мешает вам показывать вашу красоту. Вот этот уж хочет купить у вас ваш щит за полтора миллиона».

– Прекрасно! – засмеялся суперинтендант.

– Ну а дальше? – спросил Лафонтен, заинтересовавшийся больше самой басней, чем ее моралью.

– Черепаха продала свой щит и осталась голой. Коршун увидел ее; он был голоден; одним ударом клюва он убил ее и сожрал.

– А мораль? – спросил Конрар.

– Та, что господину Фуке надо оставить за собой свою прокурорскую мантию.

Лафонтен принял мораль всерьез и сказал своему собеседнику:

– Вы забываете Эсхила, лысого Эсхила, у которого ваш коршун, большой любитель черепах, с высоты принял череп за камень и бросил на него черепаху, хотя и спрятавшуюся под своим щитом.

– Боже мой, конечно, Лафонтен прав, – продолжал Фуке в раздумье, – большой коршун, если он хочет съесть черепаху, легко сумеет разбить ее щит. И еще счастливы те черепахи, за покрышку которых какой-нибудь уж согласен заплатить полтора миллиона. Пусть мне принесут такого щедрого ужа, как в вашей басне, Пелиссон, и я отдам ей свой щит.

– Rara avis in terris![10 - Rara avis in terries! – Редкая птица на земле (лат.) Цитата из Ювенала, ставшая крылатым выражением.] – воскликнул Конрар.

– Похожая на черного лебедя, не правда ли? – прибавил Лафонтен. – Ну вот, я нашел такую совсем черную и очень редкую птицу.

– Вы нашли покупателя на мою должность генерального прокурора? – спросил Фуке.

– Да, сударь.

– Но господин суперинтендант никогда не говорил, что хочет ее продать, – заметил Пелиссон.

– Простите, но вы сами об этом говорили, – возразил Конрар.

– И я тому свидетель, – добавил Гурвиль.

– Ну, кто же этот покупатель, скажите-ка, Лафонтен? – спросил Фуке.

– Совсем черная птица, один из советников парламента, славный человек… Ванель.

– Ванель! – воскликнул Фуке. – Ванель! Муж…

– Совершенно правильно, ее муж, сударь.

– Бедный малый, – сказал с удивлением Фуке, – он хочет быть генеральным прокурором?

– Он хочет быть всем тем, чем были вы, сударь, и делать совершенно то же, что делали вы, – сказал Гурвиль.

– Это очень забавно, расскажите мне, Лафонтен.

– Все очень просто. Я время от времени вижу его. Как раз сегодня я его встретил: он бродил по площади Бастилии в самое то время, когда я собирался отправиться в Сен-Манде.

– Он, наверное, подстерегал свою жену, – вставил Лоре.

– Нет, что вы! – сказал Фуке. – Он не ревнив.

– И вот он подходит ко мне, обнимает меня, ведет в кабачок Имаж-сен-Фиакр и начинает рассказывать мне про свои огорчения.

– У него есть огорчения?

– Да, его жена прививает ему честолюбие. Ему говорили о какой-то должности в парламенте, о том, что было произнесено имя господина Фуке, и о том, что с этих пор госпожа Ванель мечтает быть генеральной прокуроршей и каждую ночь умирает от этого желания, если не видит во сне своего мужа прокурором.

– Черт возьми!

– Бедная женщина! – сказал Фуке.

– Подождите. Конрар всегда говорит, что я не умею вести дела, но вы сейчас увидите, как я повел это дело. Я сказал Ванелю: «Вы знаете, что это очень дорого стоит, такая должность, как у господина Фуке». «Ну а сколько приблизительно?» – спросил он. «Господин Фуке не продал ее за миллион семьсот тысяч ливров, которые ему предлагали». – «Моя жена, – отвечал Ванель, – считала, что это обойдется приблизительно в миллион четыреста тысяч». – «Наличными?» – «Да, наличными: она только что продала имение в Гиени и получила деньги».

– Это недурной куш, если получить его сразу, – сказал поучительно аббат Фуке, который до тех пор не проронил ни слова.

– Бедная госпожа Ванель! – пробормотал Фуке.

Пелиссон пожал плечами и сказал на ухо Фуке: