Женская война

– Да, я должен был употребить другое выражение и сказать: не угадал ли он вас?

– В самом деле, – отвечал виконт, – он рассматривал меня пристально.

Ришон улыбнулся.

– Как не смотреть пристально! – сказал он. – Не всякий день встречаются виконты вашего рода.

– Барон, кажется мне, превеселый человек, – начал виконт, помолчав несколько секунд.

– Превеселый и предобрый, очень умный и притом великодушный. Гасконцы, как вы знаете, люди, не знающие середины: они или очень хороши, или очень дурны. Барон принадлежит к числу первых. В любви и на войне он франт и бесстрашный воин, мне очень жаль, что он против нашей партии. Знаете ли… Случай свел вас с ним, так вы должны были бы постараться привлечь его на нашу сторону.

Яркая краска покрыла бледные щеки виконта и тотчас исчезла.

– Боже мой, – сказал Ришон с раздумьем, которое часто встречается в людях хорошей организации, – а мы разве серьезные и разумные, мы, решившиеся неосторожными руками зажечь пламенник междоусобной войны? Разве коадъютор – человек серьезный? А он одним словом может усмирить или поднять Париж! Разве герцог де Бофор – человек серьезный? А он имеет такое влияние в Париже, что его прозвали королем! Разве герцогиня де Шеврез – серьезная женщина? А она назначает и отставляет министров! Разве герцогиня де Лонгвиль – серьезная женщина? А она три месяца царствовала в Парижской ратуше. Разве и сама принцесса Конде – серьезная женщина, ведь она еще вчера занималась только платьями, нарядами и бриллиантами. Разве герцог Энгиенский – серьезный начальник партии, когда он посреди своих мамок играет еще в куклы? Наконец, и я, – если вы позволите мне поставить мое имя после этих знаменитых имен, – разве я важный человек, я, сын ангулемского мельника, бывший слуга герцога Ларошфуко? Один раз господин мой дал мне вместо щетки шпагу, я храбро надел ее и начал выдавать себя за воина! Однако же сын ангулемского мельника, прежний камердинер Ларошфуко, стал капитаном, составляет отряд, собирает четыреста или пятьсот человек и будет в свою очередь играть их жизнью, как будто судьба дала ему право на это. Вот он идет по пути к почестям, скоро произведут его в полковники, назначат комендантом крепости… Кто знает, может быть, и ему придется в течение десяти минут, часа или целого дня располагать судьбою Франции? Видите, все это очень похоже на сон; однако же я буду почитать его действительностью до тех пор, пока меня не разбудит какая-нибудь великая катастрофа…

– И тогда, – прибавил виконт, – горе тем, кто вас разбудит, Ришон, потому что вы будете героем…

– Героем или изменником, смотря по тому, что мы тогда будем – слабейшие или сильнейшие. При том кардинале, при Ришелье, я подумал бы об этом хорошенько, потому что жертвовал бы головою.

– Помилуйте, Ришон, неужели подобные причины могут удержать вас? Вас, которого называют храбрейшим воином во всей французской армии…

– Ах, разумеется, – сказал Ришон, выразительно пожав плечами, – я был храбр, когда король Людовик XIII, бледный, с черными блестящими глазами и голубою лентою, кричал звонким голосом, закручивая усы: «Король смотрит на вас, вперед, господа!» Но мне придется увидеть на груди сына ту же ленту, какую я видел на груди отца, и кричать солдатам: «Стреляй по королю французскому!..» Ну, виконт, – продолжал Ришон, покачивая головою, – я боюсь, что струшу в эту минуту и выстрелю мимо.

– Что с вами сегодня сделалось? Зачем вы толкуете только о том, что может быть худшего? Любезный Ришон, междоусобная война страшное зло, но иногда необходима.

– Да, как чума, как желтая лихорадка, как черная лихорадка, как лихорадки всех цветов. Например, виконт, не думаете ли вы, что мне очень нужно завтра убить Каноля, когда я так дружески и с таким удовольствием пожал ему руку сегодня… И почему? Потому что я служу принцессе Конде, которая смеется надо мною, а он служит кардиналу Мазарини, над которым сам смеется? Однако же это дело очень возможное…

Виконт вздрогнул от ужаса.

– Или, может быть, – продолжал Ришон, – я ошибаюсь, и он как-нибудь проткнет мне грудь. О, вы не понимаете войны, вы видите только море интриг и бросаетесь в него, как в свою родную стихию. Третьего дня я говорил принцессе, и она согласилась со мною, что в той высокой сфере, где вы живете, ружейные выстрелы, которые нас убивают, кажутся вам простым потешным огнем.

– Право, Ришон, – сказал виконт, – вы пугаете меня, и если бы я не был уверен, что вы должны охранять меня, так не смел бы пуститься в дорогу. Но под вашей защитой, – прибавил юноша, подавая маленькую ручку свою партизану, – я ничего не боюсь.

– Под моей защитой! – повторил Ришон. – Да, вы заставили меня вспомнить об этом. Надобно вам будет обойтись без моей защиты, виконт, предположения наши изменились.

– Разве вы не поедете со мною в Шантильи?

– Я должен был вернуться туда в том случае, если бы не был нужен здесь. Но, как я уже сказал вам, я стал таким важным человеком, что принцесса решительно запретила мне удаляться из крепости. Кажется, хотят отнять ее у нас.

Виконт вскрикнул от страха:

– Как! Я должен ехать без вас! Ехать с одним Помпеем, который в тысячу раз еще трусливее меня? Проехать пол-Франции одному или почти одному? О! Нет, я не поеду, клянусь вам, я умру от страха прежде, чем доеду.

– Ах, виконт! – вскричал Ришон с громким хохотом. – Вы, стало быть, забыли, что на вас висит шпага!

– Хохочите сколько угодно, а я все-таки не поеду. Принцесса обещала мне, что вы проводите меня, и я согласился ехать только на этом условии.

– Делайте, что вам угодно, виконт, – отвечал Ришон с притворною важностью. – Во всяком случае, в Шантильи надеются на вас. Берегитесь, у принцев немного терпения, особенно когда они ждут денег.

– И к величайшему моему несчастию, – сказал виконт, – я должен выехать ночью…

– Тем лучше, – отвечал Ришон с хохотом, – никто не увидит, что вы боитесь, и вы встретите людей еще трусливее вас и обратите их в бегство.

– Не может быть! – возразил виконт, нимало не успокоенный этим предсказанием.

– Притом есть средство уладить дело, – сказал Ришон. – Ведь вы боитесь за деньги, не так ли? Оставьте их у меня, я перешлю их с тремя или четырьмя верными солдатами. Впрочем, самое верное средство доставить деньги в целости – отвезти их вам лично…

– Вы правы, я поеду, Ришон, надобно быть вполне храбрым, и сам повезу деньги. Думаю, судя по словам вашим, что принцессе теперь гораздо нужнее золото, чем моя особа. Может быть, меня дурно примут, если я приеду без денег?

– Ведь я сказал вам, что вы похожи на героя, притом же по дороге везде королевские солдаты, и война еще не началась. Однако же не очень доверяйте им и прикажите Помпею зарядить пистолеты.

– Зачем вы говорите мне все это? Думаете успокоить меня?

– Разумеется, кто знает опасность, тот не допустит захватить себя врасплох. Так поезжайте, – сказал Ришон, вставая, – ночь будет прекрасная, и до рассвета вы приедете в Монлье.

– А наш барон не ждет ли моего отъезда?

– О, теперь он занят тем же, чем мы занимались, то есть он ужинает, и если его ужин хоть несколько похож на наш, то он, как умный обжора, не встанет из-за стола без особенно важной причины. Впрочем, я зайду к нему и удержу его.

– Так извините меня перед ним за мою неучтивость. Я не хочу, чтобы он ссорился со мною, если встретит меня в дурном расположении духа. Впрочем, ваш барон должен быть предобрый малый.

– Именно так, и он готов бежать за вами на конец света, чтобы иметь удовольствие подраться с вами на шпагах. Но будьте спокойны, я поклонюсь ему от вашего имени.

– Только подождите, дайте мне уехать.

– Разумеется.

– Нет ли каких поручений к принцессе?

– Непременно есть: вы напомнили мне о самом важном.

– Вы уже написали ей?

– Писать не надобно, нужно передать ей только два слова.

– Что такое?

– Бордо – да.

– И она поймет?

– Совершенно! Основываясь на этих двух словах, она может спокойно отправиться в дорогу. Скажите ей, что я за все отвечаю.

– Ну, Помпей, – сказал виконт старому своему слуге, который в эту минуту показался в дверях, – ну, друг мой, надобно ехать!

– Ого, ехать! – отвечал Помпей. – Помилуйте, виконт! Да ведь буря страшная!

– Что ты говоришь, Помпей? – возразил Ришон. – На небе нет ни одного облачка.