Сорок пять. Часть первая

– Офицер, производивший сегодняшний смотр, никогда не разместит своих друзей в гостинице «Шпага гордого рыцаря» – за это я вам ручаюсь.

– Ну, с вами не поговоришь, милый человек! Что же, этот офицер – такой высокопоставленный господин, что не захочет устроить своих друзей в лучшей гостинице Парижа?!

– Тот, про кого вы спрашиваете, не кто иной, как герцог Ногаре де Лавалетт д’Эпернон, пэр Франции, командующий пехотными войсками короля и, пожалуй, более король, чем его величество Генрих Третий. Ну, что вы на это скажете?

– Скажу, что если это он был у нас, то оказал мне большую честь.

Из всего этого читатель может судить, с каким нетерпением ожидалось двадцать шестое октября. Вечером двадцать пятого в гостиницу вошел человек и положил на прилавок довольно увесистый мешок с деньгами, сказав при этом:

– Вот плата за заказанный на завтра ужин.

– По скольку на человека? – осведомились в один голос муж и жена.

– По шесть ливров.

– А вам не известно, нашел ли капитан помещение для своих земляков?

– Должно быть, нашел. – И, несмотря на настойчивые расспросы хозяев «Розового куста» и «Шпаги», посланный ушел, соблаговолив ответить только это.

Наконец наступил для кухни «Шпаги гордого рыцаря» долгожданный день. На колокольне монастыря августинцев пробило половину первого, когда несколько верховых остановились у гостиницы, слезли с лошадей и вошли. Они прибыли через ворота Бюсси и, естественно, оказались первыми: и потому, что были верхом, и потому, что гостиница находилась от ворот Бюсси не более чем в ста шагах.

Один из прибывших казался главным над остальными как по своей представительной внешности, так и по той роскоши, которую мог себе позволить в лице двух сопровождавших его слуг. Каждый предъявлял при входе известный нам оттиск и был встречен супругами в высшей степени любезно, особенно молодой человек с двумя слугами. Тем не менее, за исключением последнего, все прибывшие посетители занимали места с какой-то робостью и даже беспокойством: видно, что-то серьезное их заботило, и озабоченность эта усиливалась, когда они машинально протягивали руку к карману. Одни сразу направились отдыхать, другие пожелали до ужина прогуляться по городу, а молодой человек с двумя слугами осведомился, нет ли чего новенького и интересного в Париже.

– Если вы не боитесь давки и вас не страшит мысль, что придется простоять часа четыре на ногах, – ответила госпожа Фурнишон, – то пойдите посмотреть на казнь господина де Сальседа, испанца, осужденного за участие в заговоре.

– Ах да! Я что-то слышал про это дело… Конечно, пойду. – И тотчас же ушел в сопровождении обоих слуг.

К двум часам приехали группами по четыре-пять человек еще двенадцать посетителей. Некоторые пришли поодиночке, а один – словно по-соседски: без шляпы, с тросточкой в руке. Он немилосердно бранил Париж, где, по его словам, воры так дерзки, что среди белого дня около Гревской площади стащили у него с головы шляпу, и так ловко, что он их и не заметил. Впрочем, он сам виноват: нечего приезжать в Париж в шляпе, украшенной таким драгоценным аграфом[22 - Аграф – нарядная пряжка или застежка.].

Часам к четырем в гостинице Фурнишонов расположились уже сорок земляков капитана.

– Что за странность? – обратился хозяин к жене. – Они все гасконцы!

– Что же тут удивительного? Ведь капитан и говорил, что приедут его земляки. Раз он сам гасконец – то и они гасконцы.

– Да, это правда.

– Разве ты забыл, что господин д’Эпернон родом из Тулузы?

– Да, да. А ты все стоишь на том, что это был господин д’Эпернон?

– Да ведь у него таки сорвалось его знаменитое «парфандиу»[23 - Parfandious, mordioux, cap de Bious – излюбленная гасконцами непереводимая божба.].

– У него сорвалось… знаменитое «парфандиу»?! Это еще что за зверь?

– Глупый! Это его любимая клятва.

– А, вот оно что!

– Удивляться надо одному – что у нас сорок гасконцев, а должно-то быть сорок пять.

Но к пяти часам прибыли и остальные, и, таким образом, все сотрапезники оказались налицо. Никогда еще, казалось, лица гасконцев не расплывались в такой радостной улыбке приятного удивления. Целый час только и слышны были местные гасконские клятвы и раздавались такие шумные, радостные возгласы, что Фурнишонам почудилось – весь Пуату, Ониси, Лангедок дружным натиском вторглись в большой зал «Шпаги гордого рыцаря».

Многие были между собой знакомы: так, например, уже известный нам Эсташ Мираду подошел к гасконцу с двумя слугами, обнялся с ним и представил ему Лардиль, Милитора и Сципиона.

– Какими судьбами ты в Париже? – спросил его тот.

– А ты сам, дорогой Сент-Малин?

– Я получил должность в армии, а ты?

– Я приехал по делам наследства.

– И все еще таскаешь за собой эту старуху Лардиль?

– Что же делать? Она во что бы то ни стало хотела ехать со мной.

– Не мог ты разве уехать тайком, чтоб не сажать себе на шею всю ватагу, что тащится за ней следом?

– Невозможно было: она сама распечатала письмо прокурора.

– Значит, ты был извещен о наследстве письмом?

Мираду подтвердил это и поспешил переменить разговор:

– Не странно ли, что в этой гостинице так много посетителей и все они исключительно наши земляки?

– Вовсе не странно: одна вывеска способна привлечь благородных людей, – вмешался в разговор наш старый знакомый, Пердукас де Пенкорне.

– Ах, это вы, дорожный товарищ? – узнал его Сент-Малин… – А вы мне так и не объяснили до конца то, что начали рассказывать на Гревской площади, когда нас разлучила толпа.

– А что я начал вам рассказывать? – Пенкорне слегка покраснел.

– Каким образом случилось, что я вас встретил дорогой, между Ангулемом и Анжером, в точно таком же виде: пешком, без шляпы и с тросточкой в руках?

– А это вас очень занимает?

– Еще бы! От Пуатье до Парижа далеко, а вы пришли из еще более дальних мест.

– Я пришел из Сент-Андре де Кюбсак.

– Вот видите. И в таком виде, без шляпы?

– Это все очень просто.

– Ну нет, не нахожу.

– Сейчас поймете. У отца моего есть пара лошадей, которой он так дорожит, что способен лишить меня наследства после случившегося со мной несчастья.