Белые и синие

Первый из них предписывал закрывать ворота Страсбура в три часа пополудни; любого, по чьей вине они будут закрыты хотя бы на пять минут позже срока, ждала смертная казнь.

Второй декрет запрещал отступать перед лицом врага. Смертная казнь ждала любого, кто повернется спиной к неприятелю на поле битвы – будь то кавалерист, что пустит своего коня вскачь, или пехотинец, что ускорит шаг.

Третий декрет предписывал военным спать в одежде на случай внезапных нападений, на которые не скупился противник. Смертная казнь грозила любому солдату, офицеру или военачальнику, которого застанут раздетым.

Не пройдет и шести дней, как мальчику, только что вступившему в город, предстоит увидеть эти декреты в действии.

Все эти обстоятельства, как уже было сказано, вместе с поступавшими из Парижа вестями, придавали Страсбуру – от природы мрачному городу – еще более мрачный характер.

– Из Парижа поступили известия о казни королевы, казни герцога Орлеанского, казни г-жи Ролан и казни де Байи.

В городе также поговаривали о близившемся освобождении Тулона от англичан, но это были всего лишь непроверенные слухи.

Так что в это время Страсбур представал перед человеком со стороны отнюдь не в радужных тонах.

После девяти часов на темных узких улочках города хозяйничали патрули национальной гвардии и общества «Пропаганда», следившие за общественным порядком.

В самом деле, до чего же зловещими должны были казаться путешественнику, прибывшему из мирного не приграничного города, эти ночные звуки чеканных шагов, которые внезапно замирали, после чего раздавался приглушенный приказ командира и лязг металла всякий раз, когда один дозор встречался с другим и они обменивались паролями.

Два-три таких отряда уже прошли мимо нашего юного героя и его провожатого, не обратив на них внимания, как вдруг показался новый патруль и в ночи послышались слова: «Стой, кто идет?»

В Страсбуре отвечали на оклик дозора тремя различными способами, каждый из которых довольно красноречиво свидетельствовал о политических взглядах человека.

Равнодушные отвечали: «Друзья». Умеренные отвечали: «Граждане». Ярые революционеры отвечали: «Санкюлоты».

– Санкюлот! – решительно воскликнул Коклес в ответ на обращенный к нему вопрос.

– Подойди сюда! – прогремел повелительный голос.

– А! Прекрасно, – сказал Коклес, – я узнаю его: это гражданин Тетрель; я сейчас все улажу.

– Что за гражданин Тетрель? – поинтересовался юноша.

– Друг народа, гроза аристократов – одним словом, безупречный человек! И Коклес направился к патрулю спокойной походкой человека, которому нечего бояться.

– Это я, гражданин Тетрель, это я!

– А! Так ты меня знаешь, – проговорил командир отряда, великан ростом в пять футов десять дюймов, высота которого вместе со шляпой, увенчанной плюмажем, достигала семи футов.

– А как же! Кто же в Страсбург не знает гражданина Тетреля? – промолвил Коклес, и, поравнявшись с гигантом, он прибавил: – Добрый вечер, гражданин Тетрель!

– Прекрасно, что ты меня знаешь, – отозвался великан, – но я-то тебя не знаю.

– О! Это не так! Ты меня знаешь: я гражданин Коклес, а при тиране меня звали Соней; ты сам окрестил меня таким именем, когда твои лошади и собаки бывали в гостинице «У фонаря». Соня! Неужели ты не помнишь Соню?

– Ну да! Я прозвал тебя так, потому что ты был самым ленивым из плутов, каких я когда-либо видывал. А что это за юноша?

– Этот? – переспросил Коклес, приподнимая фонарь на уровень лица мальчика. – Это парень, которого отец отправил к господину Евлогию Шнейдеру учиться греческому.

– И чем же занимается твой отец, дружище? – обратился Тетрель к Шарлю.

– Он председатель суда в Безансоне, гражданин, – отвечал мальчик.

– Однако, чтобы учиться греческому, надо знать латынь.

Мальчик выпрямился.

– Я ее знаю, – сказал он.

– Как, уже знаешь?

– Да. Когда я жил в Безансоне, мы с отцом всегда говорили только на латыни.

– Черт возьми! Мне кажется, этот парень развит не по годам. Сколько же тебе лет – одиннадцать-двенадцать, не кли?

– Мне скоро будет четырнадцать.

– И с какой стати твой отец решил послать тебя к гражданину Евлогию Шнейдеру учиться греческому?

– Дело в том, что мой отец не столь силен в греческом, как в латыни. Он научил меня тому, что знал сам, а затем отправил к гражданину Шнейдеру, который свободно говорит по-гречески, так как занимал кафедру греческого языка в Бонне. Смотрите, вот письмо отца, которое я должен передать. Кроме того, неделю тому назад отец написал ему еще раз, чтобы предупредить о моем приезде, и тот заказал для меня комнату в гостинице «У фонаря», а также послал сегодня гражданина Коклеса меня встретить.

С этими словами мальчик вручил письмо гражданину Тетрелю, дабы подтвердить, что сказал правду.

– Ну-ка, Соня, придвинь свой фонарь, – приказал Тетрель.

– Коклес! Зовите меня Коклес! – возразил конюх, услышав свое старое прозвище, но тем не менее подчинился приказу.

– Мой юный друг, – промолвил Тетрель, – позволь заметить, что это письмо адресовано вовсе не гражданину Щнейдеру, а гражданину Пишегрю.

– Ах, простите, я, ошибся, – живо ответил мальчик, – отец вручил мне два письма, и я, должно быть, дал вам не то письмо.

Он забрал у Тетреля письмо и вручил ему другое.

– На сей раз, – сказал великан, – все точно:

«Общественному обвинителю гражданину Евлогию Шнейдеру».

– Елогию Шнейдеру, – повторил Коклес, переделав на свой лад имя общественного обвинителя, по его мнению искаженное Тетрелем.

– Ну-ка, преподай твоему провожатому урок греческого языка, – засмеялся командир патруля, – и растолкуй ему, что имя Евлогий означает… Ну-с, молодой человек, что значит Евлогий?

– «Красноречивый», – ответил мальчик.

– Клянусь честью, отличный ответ! Ну что, ты слышал, Свня?

– Коклес! – упрямо повторил конюх, отстаивавший свое имя с куда большим рвением, чем имя общественного обвинителя.

Между тем Тетрель отвел мальчика в сторону и прошептал ему на ухо: