Две Дианы

– Итак, вы ищете смерти?

– Ищу.

– Вы собираетесь умереть потому, что лишены всякой возможности узнать, сестра ли вам госпожа де Кастро?

– Да.

– Вы не забыли, что говорила я вам о том пути, который может привести к разгадке этой страшной тайны?

– Конечно нет. Ты говорила, что в эту тайну посвящены только двое – Диана де Пуатье и мой отец, граф Монтгомери. Я просил, заклинал госпожу де Валантинуа, я ей угрожал, но ушел от нее в еще большем смятении и отчаянии, чем пришел…

– Но вы говорили, монсеньор, что, если бы вам понадобилось спуститься в могилу к отцу для разгадки этой тайны, вы бы и туда сошли без страха…

– Но ведь я даже не знаю, где его могила!

– И я не знаю, но надо ее искать.

– А если я и найду ее? – воскликнул Габриэль. – Разве Бог сотворит для меня чудо? Мертвые молчат, Алоиза.

– Мертвые, но не живые.

– О боже, как тебя понять? – побледнел Габриэль.

– Понять так, что вы не граф Монтгомери, как вы себя не раз называли в бреду, а только виконт Монтгомери, ибо ваш отец, граф Монтгомери, возможно, еще жив.

– Земля и небо! Ты знаешь, что он жив?

– Этого я не знаю, но так предполагаю и на это надеюсь, монсеньор… Ведь он был сильный, мужественный человек и, так же как и вы, достойно боролся с несчастьем и страданиями. А если он жив, то не откажется, как отказалась герцогиня Валантинуа, открыть вам тайну, от которой зависит ваше счастье.

– Но где найти его? Кого спросить об этом? Алоиза, ради создателя, говори!

– Это страшная история, монсеньор… И по приказу вашего отца я поклялась своему мужу никогда вас не посвящать в нее, потому что, едва лишь она станет известна вам, вы очертя голову подвергнете себя чудовищным опасностям! Вы объявите войну врагам, которые во сто крат сильнее вас. Но и самая отчаянная опасность лучше верной смерти. Вы приняли решение умереть, и я знаю, что вы не отступитесь перед этим. И я рассудила, что лучше уж подтолкнуть вас на эту невероятно трудную борьбу… Тогда, по крайней мере, вы, может, и уцелеете… Итак, я вам все расскажу, монсеньор, а Господь Бог, быть может, простит меня за клятвопреступление.

– Да, несомненно простит, моя добрая Алоиза… Отец! Мой отец жив!.. Говори же скорее!

Но в это время послышался осторожный стук в дверь, и вошел Нострадамус.

– О, господин д’Эксмес, каким бодрым и оживленным я вас застаю! – обратился он к Габриэлю. – В добрый час! Не таким вы были месяц назад. Вы, кажется, совсем готовы выступить в поход?

– Выступить в поход? Вы правы, – ответил Габриэль, устремив горящий взгляд на Алоизу.

– Тогда врачу здесь больше нечего делать, как я вижу, – улыбнулся Нострадамус.

– Только принять мою признательность, мэтр, и… я не смею это назвать оплатою ваших услуг, ибо в известных случаях за жизнь не платят…

И Габриэль, пожав руки врачу, вложил в них столбик золотых монет.

– Благодарствуйте, виконт, – сказал Нострадамус, – но позвольте и мне сделать вам подарок, не лишенный, по-моему, ценности.

– Что за подарок, мэтр?

– Вы знаете, монсеньор, что я изучал не только болезни людей; мне хотелось видеть дальше и глубже, хотелось проникнуть в их судьбы. Задача, исполненная сомнений и неясностей! Я не внес в нее света, но иной раз, думается мне, замечал в ней некоторые проблески. Согласно моему убеждению, Бог дважды предначертывает всеобъемлющий план каждой человеческой судьбы: в светилах неба – родины человека и в линиях его руки – путаной, зашифрованной книги, которую человек всегда носит с собою, но не умеет читать ее даже по складам, если не проделал предварительно бесчисленных исследований. Много дней и много ночей посвятил я, монсеньор, изучению этих двух наук – хиромантии и астрологии. Я прозревал грядущее, и, быть может, некоторые мои пророчества удивят людей, которые будут жить через тысячу лет. Однако я знаю, что истина проскальзывает в них только мельком… Тем не менее я уверен, что у меня бывают минуты ясновидения, виконт. В одну из этих слишком редких минут, двадцать пять лет назад, я узрел судьбу одного из придворных короля Франциска, ясно начертанную в аспекте светил и в сложных линиях его руки. Эта странная, причудливая, грозная судьба поразила меня. Представьте себе мое изумление, когда на вашей ладони и в аспекте ваших планет я различил гороскоп, сходный с тем, что меня так поразил когда-то. Но прошедшие двадцать пять лет затуманили его в моей памяти. Наконец, с месяц назад, господин виконт, вы в бреду произнесли одно имя. Я расслышал только имя, но оно ошеломило меня: имя графа де Монтгомери.

– Графа де Монтгомери? – повторил в испуге Габриэль.

– Я повторяю, монсеньор: я расслышал только это имя, а до остального мне не было дела. Ибо так звали человека, чей жребий когда-то предстал предо мной в полном свете. Я поспешил домой, перерыл свои старые бумаги и нашел гороскоп графа де Монтгомери. Но странная вещь, монсеньор, еще не встречавшаяся мне за тридцать лет моих исследований: по-видимому, существуют какие-то таинственные связи, загадочное сродство душ между графом де Монтгомери и вами; и Бог, никогда не наделяющий двух людей совершенно одинаковой судьбою, предначертал для вас обоих, несомненно, одну и ту же участь. Ибо я не ошибся: линии руки и небесные светила для вас тождественны. Я не хочу сказать, что в подробностях нет никакого различия между его и вашей жизнью, но основное событие, их определяющее, одинаково. Когда-то я потерял из виду графа де Монтгомери, однако мне стало известно, что одно из моих предсказаний исполнилось: он ранил в голову короля Франциска тлеющей головешкой. Исполнилась ли его судьба и в остальном, этого я не знаю. Могу только утверждать, что несчастье и смерть, грозившие ему, грозят и вам.

– Неужели? – воскликнул Габриэль.

Нострадамус подал виконту д’Эксмесу пергаментный свиток:

– Вот гороскоп, составленный мною когда-то для графа де Монтгомери. Я не иначе составил бы его и для вас.

– Дайте, мэтр, дайте! – рванулся к нему Габриэль. – Это и вправду бесценный подарок, и вы не можете себе представить, как он дорог мне.

– Еще одно слово, господин д’Эксмес, – продолжал Нострадамус, – последнее слово предостережения: из гороскопа Генриха Второго видно, что он умрет в поединке или на турнире.

– Но какое отношение это имеет ко мне? – спросил Габриэль.

– Прочитав пергамент, вы меня поймете, монсеньор. Теперь мне остается только откланяться и пожелать вам, чтобы предначертанная вам катастрофа произошла, по крайней мере, независимо от вашей воли.

И, простившись с Габриэлем, который еще раз пожал ему руку и проводил его до порога, Нострадамус вышел.

Вернувшись к Алоизе, Габриэль тут же развернул пергамент и, уверившись, что никто не может помешать или подслушать его, прочитал Алоизе:

Всерьез иль в игре он коснется копьем
чела короля,
И алая кровь заструится ручьем
с чела короля!
Ему Провидение право дает
карать короля —
Полюбит его и его же убьет
любовь короля!

– Отлично! – просияв, восторженно воскликнул Габриэль. – Теперь, дорогая моя Алоиза, ты можешь мне рассказать, как король Генрих Второй заживо похоронил моего отца, графа де Монтгомери.

– Король Генрих Второй? – поразилась Алоиза. – С чего вы взяли, монсеньор?..

– Догадываюсь. Ты можешь, не таясь, поведать мне о преступлении… Бог возвестил мне уже, что оно будет отомщено!

XVIII. Выбор кокетки

Если с помощью мемуаров и хроник того времени восполнить рассказ Алоизы, которую Перро Давриньи, ее муж, конюший и друг графа де Монтгомери, когда-то посвящал во все обстоятельства жизни графа, то мрачная биография графа Жака, отца Габриэля, предстанет перед нами в нижеследующем виде. Сыну она известна была только в общих чертах, трагического же конца ее он так же не знал, как и все.

Жак де Монтгомери, сеньор де Лорж, был, как и все его предки, мужественным и смелым человеком. При воинственном Франциске I графа всегда видели в первых рядах сражающихся. Он рано дослужился до чина полковника французской пехоты.

Однако среди сотни громких его дел было одно весьма неприятное происшествие, о котором вскользь упомянул Нострадамус.

Случилось это в 1521 году. Графу де Монтгомери только что исполнилось двадцать лет, и был он тогда еще капитаном. Зима выдалась суровая, и молодые люди во главе с молодым королем Франциском I играли однажды в снежки. Игра была эта небезопасная, хотя и довольно в ту пору распространенная. Игроки делились на две партии: одна защищала дом, другая штурмовала его снежками. Граф д’Ангиен, сеньор де Серизоль, был как-то убит в такой игре. А на этот раз граф Жак чуть было не убил короля. После игры решили согреться. Огонь в камине погас, и все молодые эти сорванцы, толкаясь и крича, хотели сами его разжечь. Жак первый подскочил к камину с горящей головешкой в руках и, столкнувшись с замешкавшимся Франциском, нечаянно сильно ударил его раскаленной головешкой по лицу. Король отделался, по счастью, только раной, впрочем довольно тяжелой, и некрасивый рубец, оставшийся от нее, послужил основанием для новой моды, введенной тогда Франциском I: длинных бород и коротких волос.