Бастард де Молеон

– Капитан, есть у вас что-нибудь святое? – спросил Аженор, пряча руку.

– Для меня свято все, чего я боюсь, – ответил кондотьер.[84 - Кондотьер (от итал. condotterre – наемник) – в Италии XIV–XVI вв. предводитель наемного отряда.] – Правда, не боюсь я ничего.

– Жаль, – холодно возразил Аженор, – Будь иначе, этот перстень, который стоит…

– Триста турских ливров,[85 - Турский ливр – французская монета, чеканившаяся в средние века в городе Туре; по своему достоинству отличалась от ливров, чеканившихся в других местностях страны.] – перебил Каверлэ, бросив взгляд на кольцо, – судя по весу золота и не считая работы.

– Верно! Но этот перстень, который по вашей оценке стоит всего триста турских ливров, мог бы принести вам тысячу, если бы вы, капитан, хоть чего-нибудь боялись.

– Как вас понимать? Объясните, мой юный друг, учиться никогда не поздно, а я люблю набираться ума-разума.

– Но, надеюсь, вы человек слова, капитан?

– По-моему, я однажды уже дал слово, и больше никому давать его не намерен.

– Но вы хотя бы доверяете слову тех, кто его еще не давал и поэтому держит его?

– Я могу доверять слову лишь одного человека, но вы, рыцарь, не он.

– Кто же этот человек?

– Мессир Бертран Дюгеклен. Но поручится ли он за вас?

– Я с ним не знаком, по крайней мере, лично, – ответил Аженор. – Однако если вы позволите мне ехать куда мне надо, если дадите мне возможность передать этот перстень той особе, которой он предназначен, я, от имени мессира Дюгеклена, хотя и не имею чести его знать, обещаю вам даже не тысячу турских ливров, а тысячу экю[86 - Экю – старинная французская золотая монета, чеканилась из золота с 1338 г.; основная денежная единица Франции.] золотом.

– Я лучше предпочитаю наличными те триста турских ливров, что стоит перстень, – рассмеялся Каверлэ, протягивая Аженору руку.

Рыцарь быстро отошел назад и встал у окна, выходившего на реку.

– Этот перстень принадлежит королеве Бланке Кастильской, – сказал он, снимая его с пальца и вытягивая руку прямо над Соной, – и я везу его королю Франции. Если ты дашь слово, что отпустишь меня и я тебе поверю, гарантирую тебе тысячу золотых экю. Если ты откажешься, я брошу перстень в реку, и ты потеряешь все – и перстень и выкуп.

– Пусть так, но ты в моих руках, и я тебя повешу.

– Весьма слабое утешение для хитрого пройдохи, вроде тебя. Ты не ценишь мою голову в тысячу золотых экю, это доказывает то, что ты не говоришь «нет»…

– Я не говорю «нет», – перебил Каверлэ, – потому что…

– Потому что ты боишься, капитан. Скажи «нет», и перстень потерян, а потом, если хочешь, можешь меня повесить. Ну что, да или нет?

– Черт возьми! – в восхищении воскликнул Каверлэ. – Да ты, я вижу, малый храбрый. Даже твой оруженосец глазом не моргнул. Бес меня задери! Клянусь печенкой нашего святого отца, папы римского, ты мне нравишься, рыцарь.

– Прекрасно, я от души тебе признателен, но отвечай.

– А что я должен ответить?

– Да или нет, другого я не требую, вот мое последнее слово.

– Будь по-твоему, да.

– Отлично! – воскликнул рыцарь, снова надевая на палец перстень.

– Но лишь при одном условии, – заметил капитан.

– Каком?

Каверлэ собрался уже ответить, но громкий шум отвлек его внимание; шум доносился с другого края поселения, вернее, лагеря, разбитого на берегу реки и окруженного лесом. В дверь просунулись несколько озабоченных солдат, которые кричали:

– Капитан! Капитан!

– Слышу, слышу, иду, – ответил кондотьер, привыкший к подобного рода тревогам. – Потом, повернувшись к рыцарю, сказал: – А ты оставайся здесь, тебя будет охранять дюжина солдат. Надеюсь, тебе понятно, какую честь я тебе оказываю, а?

– Ладно, – согласился рыцарь. – Но пусть они ко мне не подходят, потому что, если хоть один из них сойдет с места, я швырну перстень в Сону.

– Не подходите к нему, но глаз с него не спускайте, – приказал Каверлэ своим бандитам и, кивнув рыцарю – Каверлэ так ни на секунду и не приоткрыл забрало шлема, – уверенным, привычным шагом направился в то место лагеря, где стоял невообразимый шум.

Все то время, что Каверлэ отсутствовал, Молеон и его оруженосец стояли у окна; стражники находились в другом конце комнаты, застыв перед дверью.

Шум продолжался, хотя и шел на убыль, потом совсем прекратился, и через полчаса Гуго де Каверлэ появился снова, ведя за собой нового пленника, которого захватил отряд наемников, раскинувший над этой местностью своего рода сеть для ловли жаворонков.

Пленник, высокий и крепко сбитый, был похож на сельского дворянина; на нем был проржавевший шлем и латы, которые его предок, казалось, подобрал на поле битвы при Ронсевале.[87 - Имеется в виду разгром басками в 778 г. в Ронсевальском ущелье в Пиренеях арьергарда армии императора Карла Великого во время его похода в Испанию, описанного в «Песне о Роланде», героическом сказании французского средневекового эпоса.] Первое впечатление, которое производил его нелепый наряд, вызывало смех; но какая-то гордость в осанке, решительность в манере держаться, хотя он и пытался напустить на себя смиренный вид, внушали наемникам если не почтительность, то настороженность.

– Вы хорошо его обыскали? – спросил Каверлэ.

– Да, капитан, – ответил немец-лейтенант, кому Каверлэ был обязан удачным выбором позиции, занятой его отрядом; выбор этот был внушен лейтенанту не ее удобным расположением, а отличными винами, которые уже в те времена делали на берегах Соны.

– Когда я говорю о нем, – пояснил капитан, – я имею в виду и его людей.

– Будьте спокойны, все сделано как следует, – ответил немец.

– И что вы у них нашли?

– Одну марку[88 - Марка – старинная европейская мера монетного веса; в разных странах составляла от 230 до 430 граммов.] золота и две марки серебра.

– Браво! – воскликнул Каверлэ. – Кажется, денек обещает быть недурным. Потом он повернулся к новому пленнику.

– А теперь, мой паладин, давайте немного поболтаем, – начал Каверлэ. – Хотя вы очень похожи на племянника императора Карла Великого, меня вполне устроило бы узнать из ваших собственных уст, кто вы такой. Ну-ка, расскажите нам о себе откровенно, без всяких оговорок и умолчаний.

– Я, как вы можете убедиться по моему выговору, – ответил незнакомец, – бедный арагонский дворянин, путешествующий по Франции.

– И правильно делаете, – согласился Каверлэ. – Франция – страна красивая.

– Верно, вот только время вы выбрали неподходящее, – заметил лейтенант. Молеон не сдержал улыбки, потому что он лучше, чем кто-либо, мог оценить меткость этого наблюдения.

Дворянин-иностранец держался с невозмутимым спокойствием.

– Ладно, ты нам лишь сказал, откуда ты, – продолжал Каверлэ, – то есть половину из того, что нам хочется узнать. Ну а звать тебя как?

– Если я вам скажу свое имя, это вам ничего не даст, – ответил рыцарь. – Впрочем, у меня нет фамилии, я бастард.