Три мушкетера

Перевозчик с семи часов вечера перевез даму, закутанную в черный плащ: она, казалось, очень заботилась о том, чтоб ее не узнали, но именно поэтому-то он обратил на нее особенное внимание и заметил, что она была молода и красива.

В то время, так же как и теперь, множество молодых хорошеньких женщин ездили к Сен-Клу, и все заботились о том, чтоб их не узнали; но д’Артаньян нисколько не сомневался, что эта дама была Бонасиё.

Д’Артаньян воспользовался светом лампы, горевшей в хижине перевозчика и прочел еще раз записку, чтоб увериться, что свидание действительно назначено в Сен-Клу, а не в другом месте и против павильона д’Эстре, а не в другой улице.

Все доказывало д’Артаньяну, что предчувствия не обманывали его и что случилось большое несчастие.

Бегом направился он опять к замку; ему казалось, что в его отсутствие там случилось что-нибудь новое, и что он найдет там объяснение своих недоумений.

Переулочек был так же пуст, и тот же слабый и приятный свет виднелся в окне. Дверь в сад была заперта, но он перескочил через забор, и не обращая внимания на лай цепной собаки, подошел к хижине.

Когда он постучался, никто не отвечал. Мертвое молчание царствовало в хижине, так же как и в павильоне; но как эта хижина была для него последним средством узнать что-нибудь, то он постучался еще раз.

Вскоре внутри хижины послышался легкий и робкий шум человека, который, казалось, боялся, чтоб его не услышали.

Тогда д’Артаньян перестал стучаться и просил отворить дверь таким тревожным и испуганным голосом, который мог успокоить самого робкого. Наконец старый полусгнивший ставень немножко отворился и тотчас же затворился, когда слабый свет тусклой лампы, горевшей в углу, осветил перевязь, эфес шпаги и ложе пистолетов д’Артаньяна. Впрочем, как ни быстро было это движение, д’Артаньян успел заметить голову старика.

– Ради Бога! сказал он, – послушайте меня. Кого я ждал, тот не пришел, и я умираю от беспокойства. Скажите, не случилось ли здесь в окрестностях какого-нибудь несчастия?

Окно медленно отворилось и то же лицо явилось снова, только оно было еще бледнее чем в первый раз.

Д’Артаньян откровенно рассказал свою историю, не называя только никого по имени; он рассказал, как одна молоденькая женщина назначила ему свидание против павильона, и как, не могши дождаться ее, он влез на липу и при свете лампы увидел беспорядок в комнате.

Старик слушал его внимательно, кивая головою в знак согласия, потом, когда д’Артаньян кончил, он покачал головою с таким видом, который не предвещал ничего хорошего.

– Что вы на это скажете? спросил д’Артаньян, – ради Бога, объясните мне.

– О, господин, сказал старик, – не спрашивайте меня ни о чем, потому что если я расскажу вам, что видел, поверьте мне, за это не скажут спасибо.

– Так вы видели что-нибудь? В таком случае умоляю вас, сказал д’Артаньян, бросая ему пистоль, – скажите, что вы видели и даю вам слово дворянина, что ни одно слово ваше не сорвется с моего языка.

Старик видел столько искренности и печали на лице д’Артаньяна, что сделал ему знак молчания и сказал вполголоса:

– Около девяти часов вечера я услышал на улице шум и хотел посмотреть, что там делается; подходя к калитке, я услышал, что кто-то хочет войти в нее. Так как я беден и не боюсь быть обокраденным, то отворил калитку и увидел в нескольких шагах от нее троих мужчин. В стороне стояла запряженная карета и верховые лошади. Эти верховые лошади принадлежали очевидно мужчинам, одетым по-военному.

– А, добрые господа, сказал я, – что вам угодно?

– У тебя верно есть лестница, сказал тот, который, кажется, был начальником.

– Есть та, с помощью которой я собираю плоды.

– Дай ее нам и ступай домой, вот тебе экю за то, что мы тебя потревожили. Но помни только, что ты погиб, если расскажешь хоть одно слово из того, что ты видишь и из того, что услышишь (я уверен, что, не смотря ни на какие угрозы, ты будешь смотреть и слушать).

С этими словами он бросил экю, который я поднял, и он взял мою лестницу.

И точно, когда я запер за собой калитку, я притворился, будто пошел домой, но вышел тотчас же через заднюю дверь и пробрался в тени к кусту бузины, из-за которого я мог все видеть, будучи незамеченным.

Три человека подвели без всякого шума карету и вывели из нее человека, толстого, маленького роста, с проседью, бедно одетого в черное платье; он осторожно влез на лестницу, сурово посмотрел во внутренность комнаты, осторожно опустился и проворчал тихонько.

– Это она!

Тот, который говорил со мной, подошел тогда к двери павильона, отпер ее ключом, который был у него, и запер за собою дверь, в тоже время другие двое влезли на лестницу. Старичок остался у дверей кареты; кучер держал лошадей каретных, а лакей верховых.

Вдруг в павильоне раздался громкий крик: женщина подбежала к окну и отворила его, как будто желая из него броситься. Но как только заметила людей, отскочила назад, а они бросились за ней в комнату.

После этого я ничего не видал, но слышал, как с шумом ломали мебель. Женщина кричала и звала на помощь. Но скоро эти крики затихли; трое мужчин подошли к окну, неся на руках женщину; двое спустились с ней по лестнице и перенесли ее в карету, куда старичок сел тотчас после нее. Тот, который остался в павильоне, затворил окно, вышел сейчас же из дверей и посмотрел в карету, чтоб увериться, что женщина там. Двое товарищей ожидали его уже на лошадях, он вскочил на седло, лакей сел подле кучера, карета поскакала галопом в сопровождении трех всадников и тем все кончилось.

После этого я больше ничего не видал и не слыхал.

Д’Артаньян, пораженный этою ужасною новостью, был неподвижен и нем, между тем как потоки гнева и ревности клокотали в его сердце.

– Не отчаивайтесь же, ведь ее не убили, это главное, сказал старик, на которого немое отчаяние произвело большее впечатление, чем могли бы сделать крики и слезы.

– Не знаете ли вы хоть приблизительно, кто предводитель этой адской экспедиции?

– Я не знаю его.

– Но как вы говорили с ним, то могли видеть его.

– А, так вы хотите, чтоб я описал его?

– Да.

– Высокий, худощавый, смуглый, с черными усами и глазами и с благородною наружностью.

– Так и есть, сказал д’Артаньян, – опять он; везде он! Это, кажется, мой демон. А другой?

– Который?

– Маленький.

– О, он не господин, за это я отвечаю: между прочим при нем не было шпаги и другие обращались с ним неуважительно.

– Какой-нибудь лакей, проворчал д’Артаньян. – Ах, бедная женщина! бедная женщина! что с ней сделали?

– Вы обещали хранить тайну, сказал старик.

– И снова обещаю, будьте спокойны, я дворянин; для дворянина нет ничего дороже его слова, а это слово вам дано.

Д’Артаньян, с горестью в душе, пошел опять к перевозу. То ему не хотелось верить, что это была Бонасиё, и он надеялся увидеться с ней на другой день в Лувре; то он боялся, что она имела интригу с другим и что этот ревнивец подкараулил и похитил ее. Он не знал, что делать и предавался отчаянию.

– О, если бы друзья были со мной! вскричал он; – я по крайней мере имел бы надежду найти ее; но кто знает, что с ними случилось.

Была почти полночь; надобно было найти Планше. Д’Артаньян велел отворять себе по дороге все кабаки, в которых видел свет; но ни в одном из них не нашел Планше.

Подходя к шестому, д’Артаньян вспомнил, что поиски его напрасны. Он назначил своему слуге свидание в шесть часов и потому, где бы он ни был, он был прав.

Кроме того, ему пришло на мысль, что оставаясь вблизи того места, где случилось это происшествие, ему удастся, может быть, получить некоторые объяснения этого таинственного дела. У шестого кабака, как мы сказали, д’Артаньян остановился, вошел, спросил бутылку вина лучшего качества, и сел в самом темном углу, решившись ждать утра в таком положении; но и тут надежда обманула его; хотя он слушал с полным вниманием разговор работников, лакеев и извозчиков, составлявших общество, в котором он находился, но кроме острот, шуток и брани не слыхал ничего такого, что могло бы навести его на след несчастной похищенной женщины.