Белые и синие

– А! – воскликнула она, – вот и вы! Слава Богу! Бедный Мальчик с пальчик, стало быть, Людоед вас не растерзал?

– Напротив, он вел себя мило, и я не верю, что у него такие уж длинные зубы, как утверждают.

– Упаси вас Боже когда-нибудь испробовать их на себе! Однако, насколько я поняла, у вас самого зубки разгорелись. Идите сюда, а я сейчас позову вашего будущего друга: бедное дитя, по своей привычке, работает.

Гражданка Тейч пустилась вверх по лестнице с юной прытью, свидетельствовавшей о том, что ей некуда было девать свою неукротимую энергию.

Между тем Шарль наблюдал за приготовлениями к завтраку, одному из самых аппетитных, какие ему когда-либо подавали.

Скрип открывающейся двери оторвал его от этого занятия.

На пороге показался тот, о ком упоминала гражданка

Тейч.

Это был черноглазый подросток лет пятнадцати, с темными вьющимися волосами, ниспадавшими на плечи; его костюм отличался изяществом, а белье ослепляло своей белизной. Несмотря на усилия, приложенные для того, чтобы скрыть его происхождение, все в нем выдавало аристократа.

Он приблизился к Шарлю с улыбкой и протянул ему руку.

– Наша добрая хозяйка уверяет меня, гражданин, – промолвил он, – что мне выпало счастье провести в вашем обществе несколько дней. Также она сказала, что вы пообещали ей немножко любить меня; мне было очень приятно это слышать, ибо я чувствую, что буду любить вас очень сильно.

– Я тоже! – воскликнул Шарль. – Всей душой!

– Браво! Браво! – вскричала г-жа Тейч, входя на кухню, – теперь, когда вы обменялись приветствиями, словно господа, что довольно опасно по нынешним временам, обнимитесь, как два товарища.

– Охотно, – сказал Эжен.

Шарль бросился в его объятия. Мальчики обнялись с искренней сердечностью, свойственной юности.

– Послушайте! – продолжал старший из них, – я знаю, что вас зовут Шарль, меня же зовут Эжен, и я надеюсь, что, поскольку мы знаем друг друга по именам, нам не понадобятся такие обращения, как «господин» или «гражданин»; а также, что, раз закон велит нам называть друг друга на «ты», вы не сочтете слишком обременительным подчиниться ему; если дело лишь в том, чтобы подать вам пример, я не заставлю себя просить. Не хочешь ли сесть за стол, дорогой Шарль? Я умираю от голода, и я слышал от госпожи Тейч, что ты также не жаловался на аппетит.

– Каково! – промолвила г-жа Тейч. – До чего все это здорово сказано, малютка Шарль! Ах уж эти «бывшие», все же в них был толк!

– Не говори таких вещей, гражданка Тейч, – засмеялся Эжен, – столь славная гостиница, как твоя, должна давать приют лишь санкюлотам.

– Для этого пришлось бы забыть о том, что я имела честь принимать у себя вашего достойного отца, господин Эжен, а я этого не забываю: я молюсь за него день и ночь, Богу это известно.

– Вы можете одновременно молиться за мою мать, милая госпожа Тейч, – сказал юноша, утирая слезу, – ведь моя сестра Гортензия пишет, что наша матушка была арестована и отправлена в тюрьму – в монастырь кармелиток; я получил письмо сегодня утром.

– Мой бедный друг! – вскричал Шарль.

– Сколько же годочков вашей сестре? – спросила г-жа Тейч.

– Десять лет.

– Бедное дитя! Пусть ее скорее пришлют к вам, мы о ней позаботимся как следует, не может же она в таком возрасте оставаться одна в Париже.

– Спасибо госпожа Тейч, спасибо, но, к счастью, она не будет одна: она у моей бабушки, в нашем замке Ферте-Богарне. Ну вот, я заставил всех загрустить, а ведь я поклялся ни с кем не делиться своей новой бедой.

– Господин Эжен, – сказал Шарль, – с такими намерениями не заводят друзей. Что ж, в наказание вы будете говорить за завтраком лишь об отце, матери и сестре.

Мальчики уселись за стол, а г-жа Тейч осталась, чтобы им прислуживать. Задача, поставленная перед Эженом, была ему не в тягость; он поведал своему юному другу, что является последним отпрыском благородного рода из Орлеане, а также о том, что один из его предков, Гийом де Богарне, в 1398 году женился на Маргарите де Бурж, а другой, Жан де Богарне, был свидетелем на суде над Орлеанской Девой; в 1764 году их поместье ла Ферте-Орен получило статус маркизата и стало называться ла Ферте-Богарне; его дядя Франсуа, эмигрировавший в 1790 году, стал майором в армии принца де Конде и предложил себя председателю Конвента для защиты короля в суде. Что касается его отца, который в настоящее время арестован и обвиняется в сговоре с врагом, то он родился на острове Мартиника и там же сочетался браком с мадемуазель Таше де ла Пажери, а затем приехал с ней во Францию, где был благосклонно принят при дворе; направленный в Генеральные штаты знатью сенешальства Блуа, он одним из первых в ночь 4 августа поддержал отмену всех титулов и привилегий.

Избранный секретарем Национального собрания и членом комитета по военным делам, он во время подготовки к празднику Федерации принимал деятельное участие в благоустройстве Марсова поля и вдвоем с аббатом Сиейесом возил землю в тележке. Наконец он был отправлен в Северную армию в качестве генерал-адъютанта, командовал войсками в Суасоне, отказался возглавить военное министерство и принял роковое назначение командующим Рейнской армией; всем известно, что за этим последовало.

Когда речь зашла о доброте, изяществе и красоте его матери, юноша стал особенно красноречив и дал волю своей беспредельной сыновней любви; теперь, когда ему следовало работать не только ради маркиза де Богарне, но и ради своей милой матушки Жозефины, он собирался трудиться с куда большим рвением, чем прежде.

Шарль, также питавший к родителям самую нежную любовь, зачарованно слушал своего юного товарища, без устали осыпая его вопросами о матери и сестре.

Внезапно послышались приглушенные раскаты взрыва, от которого задрожали все оконные стекла гостиницы «У фонаря», а за ним последовали другие взрывы.

– Это пушка! Пушка! – вскричал Эжен, более привычный, чем его юный друг, к звукам войны.

Вскочив со стула, он воскликнул:

– Вставайте! Вставайте! Началось наступление на город!

В самом деле, с разных сторон доносился грохот барабанов, бивших общий сбор.

Мальчики бросились к двери вслед за г-жой Тейч. В городе уже царила суматоха: во все стороны скакали кавалеристы в разноцветных мундирах, очевидно доставлявшие приказы, а простолюдины, вооруженные копьями, саблями и пистолетами, бежали толпой к Агноским воротам с криком:

– Патриоты, к оружию! Враг наступает!

Приглушенный грохот пушечных выстрелов, возобновляющийся каждую минуту, красноречивее, чем голоса людей, извещал об опасности и призывал граждан города к его защите.

– Пойдем на крепостной вал, – сказал Эжен, бросаясь на улицу, – если даже нам не придется сражаться, мы, по крайней мере, увидим битву.

Шарль устремился за своим товарищем, который ориентировался в городе лучше, чем он, и вел его к Агноским воротам самым коротким путем.

Пробегая мимо оружейной лавки, Эжен резко остановился.

– Постой, – сказал он, – мне пришла в голову одна мысль!

Он вошел в лавку и спросил у хозяина:

– У вас найдется хороший карабин?

– Да, – ответил тот, – но он дорого стоит!

– Сколько?

– Двести ливров.

Юноша достал из кармана пачку ассигнатов и бросил ее на прилавок.

– У вас есть пули соответствующего калибра и порох?

– Да.