Мечтатели

Я слышал, что Таня улыбается. Может, мне и не следовало наглеть, но все получалось само собой, и останавливаться не хотелось. Я улегся поудобнее.

– Это несложно, – заверил я. – Сейчас я тебя научу… поправь подушку и надень наушники. О чем будем говорить?

Таня пошуршала микрофоном.

– Расскажи мне о себе, – попросила она.

– Это скучно. Ты уснешь.

– Все равно расскажи. Если я буду засыпать, ты пожелаешь мне доброй ночи.

И тогда я рассказал ей о себе. Наверно, сейчас расскажу и вам, иначе никогда не соберусь. Это не слишком долгая история, послушайте.

Когда я родился, у моих родителей все было хорошо. Может быть, поэтому я и родился. Лет до десяти я думал, что так и будет всегда. Отец работал журналистом на телевидении, мама занималась международными связями в экономическом университете. Маме работа нравилась, а папе – нет.

Я долго не мог понять, как можно заниматься делом, которое не любишь. Но отец смеялся и ничего не объяснял. Только в шутку переозвучивал для меня те самые репортажи, которые делал сам, причем получалось гораздо интереснее, чем в оригинале. Особенно ему нравилось играть пьяных чиновников и депутатов. Он шикарно изображал очкастого депутата по фамилии Филонов – даже не помню, чем тот занимался на самом деле, но в папином исполнении он был анонимным вампиром, который очень хотел бросить свою пагубную привычку. Я смотрел на этот цирк и заливисто смеялся, а мама сердилась.

Потом на телеканале сменилось руководство и началась, как говорил папа, большая зачистка. Вместе с мусором выбросили и людей. Мне было тринадцать, и подробностей я не запомнил. Накануне мы ездили отдыхать в Грецию, где мне (и моим новым приятелям) больше всего нравилось подсматривать за девчонками в бассейне. Так что моя голова была занята многими интересными вещами, о которых я не стал рассказывать Тане, да и вам не скажу.

Оставшись вне штата, отец писал рекламные сюжеты и занимался, как он сам говорил, генерацией белого шума в соцсетях. Денег за это платили мало. Летом вместо Греции мы сидели дома. На второе такое лето мама забеспокоилась. И уже осенью отправилась в длительную зарубежную командировку. Вернулась она загоревшей и энергичной. Я никогда не расставался с ней больше чем на неделю, а тут ее не было три месяца – и, когда она пару раз по ошибке назвала меня Джейком, я даже не удивился. Вот что было печальнее всего: я не слышал ни споров, ни упреков – не то что раньше.

Таня, услышав про это, спросила печально:

– Ты когда-нибудь читал Анну Каренину?

– Так, взял у отца и пролистал, – сказал я. – От нас не требовали.

– А я слушала диск. И плакала почему-то.

– Над чем там можно плакать? Там даже про поезд совсем мало.

– Ты еще маленький, не поймешь.

Я не обижался на такие слова. Зачем она вспомнила про Анну Каренину, тоже не вполне понял. Никакого романа из нашей тогдашней жизни не получалось. Вот в семье моего друга Стаса – это да, там кипели настоящие страсти. Чего стоила одна разборка между двумя его молодыми отчимами – с беготней, криками и гонками по ночным улицам на сильно подержанных иномарках. Помню, отец вышел на улицу с травматическим пистолетом и прогнал обоих. Вся Канонерка потешалась над этой историей, только Стас ходил красный как рак. Тогда мы с ним особенно сдружились.

Еще одну зиму мы с отцом прожили вдвоем. Это было даже занятно, потому что мать присылала деньги – такие, каких он никогда не зарабатывал сам. Помню, в новогоднюю ночь мы с ним выпили шампанского и он взялся озвучивать речь президента, но получилось несмешно, и еще было неудобно за него – а может, просто мы оба поняли, что прошлое больше не вернется.

Впрочем, он и сам знал об этом.

Потом я пошел к Стасу, и мы до рассвета играли в танчики. Вот такой у нас получился Новый год, да и следующий был не лучше.

Потом я закончил школу (не приходя в сознание, как едко отмечал отец). И очень скоро занял высокопрестижную должность менеджера службы доставки электронных гаджетов, а проще говоря – курьера, в непосредственном подчинении у Игорька Трескунова по кличке Скунс.

Когда моя нехитрая история закончилась, я попросил Таню рассказать свою. Поначалу она не хотела, но я пригрозил обидеться. Наверно, это было немного жестоко.

Я узнал, что она была поздним и желанным ребенком, наверно, даже слишком желанным (так она сама сказала с грустью). Своего отца она никогда не знала. Мама-учитель никогда не рассказывала ей, кем он был. Вместо ответа она поджимала губы и меняла тему.

Свою дочку она очень любила – наверно, одну в целом свете. Эта любовь заменила ей весь мир. Правда, не принесла особого счастья никому, и особенно Тане.

Потому что лет в восемь или девять она понемногу начала слепнуть. Болезнь заметили поздно, время для операции было упущено. Ее пришлось перевести в интернат для слабовидящих. Это было невеселое место, к тому же интернатские девчонки почему-то сразу ее невзлюбили. Воспиталки – те и вовсе называли ее высокомерной дрянью, а ее мать – старой ведьмой.

– Почему ведьмой? – спросил я.

– Она их предупредила, что… если со мной что-нибудь случится, то им несдобровать. Так и получилось. Заведующая на меня наорала однажды, а на следующий день сломала ногу. Так она потом всем рассказывала, что это мама наколдовала…

– Может, и правда наколдовала?

– Может, и правда.

В общем, Таня была даже рада, когда мать забрала ее из школы и стала заниматься с ней сама. Тогда ей было лет тринадцать.

Следующие пять лет прошли как будто в тумане. Сравнение было мрачным и точным. Ее зрение ухудшалось, и даже яркие сны она видела все реже, а когда видела – просыпалась и плакала.

Мне тоже стало грустно.

Таня ничуть не скучала по бывшим одноклассницам. Она училась дома, слушала радио и аудиокниги. Думала поступать в университет по особой льготной программе. Мечтала полазить по интернету, но ее старый ноутбук никак не получалось подключить (а может, мама и не торопилась это делать). Тогда она решила купить хороший мобильник с голосовым управлением. Тут и услышала рекламу нашей фирмы.

– Я с первого раза запомнила телефон, – сказала Таня.

– Да ты не оправдывайся…

Пока мы так беседовали, наступила глубокая ночь. Тучи сгустились над нашим островом, и только прожекторы на причалах разрывали темноту. Светлые пятна ползли по стенам. Так бывает, когда какое-нибудь большое судно проходит по каналу. Я слез с постели и подошел к окну. Длинный контейнеровоз, вышедший в ночь, бесшумно двигался в сторону залива. Темная вода расходилась волнами за его кормой.

– Ты не спишь? – спросила Таня.

– Нет. Смотрю на корабль.

Я уже рассказал ей, где мы живем, и она не удивилась.

– Ты мечтаешь плавать на таком корабле? – спросила она вдруг.

Наверно, она тоже умеет колдовать, подумал я. И уж точно владеет ясновидением.

– Не на таком, – сказал я. – Но это неважно. Я все равно не поступил в мореходку.

– Почему?

– Там обучение платное. А кредит отцу не дали. Он же не может указать источник доходов: Сан-Диего, Калифорния?

– Будешь поступать еще?

Я смотрел вслед контейнеровозу. В кормовой надстройке светились все окна, как будто она была пустая внутри. Наверно, там у них весело. Наверно, это всегда весело, когда выходишь в рейс.

– Обязательно, – сказал я. – Только найду деньги.

– Какой ты молодец, – сказала Таня. – Вот у нас с мамой ничего никогда не получается… мы хотели получить грант на лечение, но и с этим ничего не вышло…

Внезапно мне стало стыдно за свое бахвальство. Но оправдываться было глупо.