Годин

Ницше: „Государство – это организованная аморальность“.

…

Сегодня из-за чего расстроилась. Самое смешное – из-за денег. Как говорит Гера, опротивело мне быть бедной. Купила себе туфли, а потом другие, которые больше понравились. И еще кожаный пояс! Потом увидела еще красивее!!!

…

Лежу на пляже. Вела разговор с каким-то „биологом“. Больше слушала сама себя и упражнялась составлять полные закругленные выражения.

Лечу обратно в Москву. Это были самые лучшие каникулярные девять дней.

Сейчас свободное время рассказать об Ами. Так было здорово эти дни не думать ни о чем, быть спокойной, а спокойствие и уверенность всегда приносили мне успех. Гм, успех. Хорошо звучит. Чувство, что есть незаменимые люди, и для Ами я такая. Может быть, не самая красивая, но незаменимая…»

«Привет, Stara Gruba!

Не убивай меня. Честное слово, тысячу раз начинала свои письма то с поздравления с победой по испанскому, то с „я работаю в колхозе“, то с наших нежностей gruba swinka и т. д. (начинаю уже забывать их), то с приветов, посланных тебе Амиром в единственном его письме („убью, зарежу!“), то еще как-то, но, не знаю почему, никогда не дохожу до конца. Есть куча чего рассказать тебе. Начну в хронологическом порядке.

Чего я себе никогда не прощу – это того, что не осталась с тобой в Москве до конца. Еще в поезде жутко жалела, что как-то плохо мы провели свои последние дни там. Прости старую дуру!

В поезде ехала с тремя ребятами из Коми. С одним из них пошла в ресторан купить пива и, возвращаясь с бутылками, встретила своего комсомольского секретаря – конечно, я представляла собой прекрасное зрелище. Потом этот парень сказал другим, что я его жена, и до конца поездки я пыталась убедить их, что это неправда.

Еще в первый вечер дома дала себе обещание, которое ты дала на том семейном празднике весной. Родители ссорятся между собой и со всеми и пытаются поссорить нас с сестрой. Не знаю почему: ревнуют или думают, что Лара подает мне плохой пример. Устраивают всякие сплетни – честное слово. Ей говорят, что я о ней что-то сказала, а потом мне – что она обо мне…

С Ларой вроде все окей, но уже чувствуется отчуждение (когда я приехала, она не встречала меня на вокзале, а пошла в театр – тогда был ваш театр Шайны). Может быть, не имею право на это сердиться – не знаю. У нее уже и сын – Мирон, родился 27 июля. То есть у нее свои большие заботы.

Позвонила разным подружкам. Встретились небольшой компанией. Все время думала о тебе и Амире, стало кисло на душе, я ушла. (Месяцем позже приехала Мила, встретилась с Гришей – кстати, она его otperdolila, – и он сказал, что ему сказали, что я на этой встрече вела себя „вызывающе“, демонстративно ушла, раз не стала „центром внимания“. Бог с ними!)

Потом – стройотряд. Здесь я была первым стахановцем. Там был и этот парень, который в школе играл Цезаря и мне нравился. Он стал подкатывать ко мне, но я его otperdolila. Оказывается, что stara drivka, не могу изменять. Shame on me!

Мы с Милой и ее сестрой были несколько дней на море – погуляли здорово. И сейчас at the seaside с родителями.

„Я смеюсь, умираю со смеха…“

Знакомый уже кое-что рассказал им об Амире и Искандере. Я говорю, что выйду замуж за Хайло (он из Ганы). У них в умах полный хаос. Я толстею – уже превратилась в модель идеально круглого тела. Читаю умные книжки, делаю планы о своих задачах в Москве: учиться хорошо, изучать немецкий, ходить на комсомольские собрания, на спецзанятия по переводу, на автомобильные курсы, на уроки физкультуры, не курить, не ныть (не веришь?).

Разговаривала с мамой, она сказала, что может послать нас вдвоем на море, но нужно заранее ее предупредить. Я, наверное, буду на практике и, если хочешь, можешь приехать в СССР, погуляем в Грузии или где хотим, а потом поедем ко мне и на море. Только сообщи заранее, что нужно сделать.

Пиши мне в Москву. Присылай фотографии и думай обо мне чаще – хоть когда стряхиваешь пепел.

Поняла?

С любовью…»

Просыпаясь среди ночи, Годин долго смотрел в темно-синее, пустое пространство потолка. За окном проезжают машины. От света их фар по потолку и стенам пробегают тени. Да, эта похожа на Зину. Вот Катя, а вот бухгалтерша из военной части, девчата из педагогического, с керамического… Протягивает руку, но тени исчезают, и он снова остается один. Один на один со своим мыслями и чувствами. Со словами потаповских друзей в ушах: «И тебе жениться пора, Леха! Иначе жизнь получается какая-то неполная…» Катин голос: «Леша, я – беременная!» Зинин: «Я бы тебя дождалась, если бы сказал, что хочешь, чтобы ждала…» Интересно, какая теперь из себя бывшая пионерка Арина? «Всякой твари по паре… Всякой твари по паре…» Новая неясная тень, и он тянется, тянется, тянется…

Вожделение

В начале третьего курса их неожиданно бросили помогать совхозу под Серпуховом – на «морковку». Жили в общежитии рядом с вокзалом: девочки в одной большой комнате-зале, мальчики – в другой. Питались утром и вечером в синей столовой, а днем – сухпайком в поле. Ничего особенно нового в «морковке» не было, так как после второго курса уже ездили на «картошку» – помогать колхозникам собирать стратегический советский продукт, картофель обыкновенный. Дешевый и питательный, он хранился в погребах всех жителей и на всех овощебазах страны.

В тот первый общекурсовой выезд почти все перезнакомились: кто-то сдружился, кто-то, наоборот, определил дистанцию. В этот раз Годин открыл для себя нового человека – Стеллу Бородину из параллельной группы. Оказался с ней на одной грядке. Со спины сначала не понял, кто это вообще рядом с ним – парень или девушка. Человек, как и все, в резиновых сапогах, в синих ватных штанах и фуфайке. Потом увидел лицо: миленькое. Вспомнил, что встречал эту девушку на поточных лекциях, но не на «картошке», на которой она по какой-то причине, видимо, не была. Отличница. На занятия ходит обычно в обтягивающих джинсах и блузке. У нее есть что обтягивать.

При всех своих внешних и умственных отличиях Стелла – представительница немногочисленного институтского «слабого пола» – держала ребят на расстоянии. Скорее всего, так уж ее воспитали в семье, а может, просто привыкла действовать наверняка, вот и берегла себя для того единственного, за которого выйдет замуж. «Послешкольные» девушки на глазах взрослели и, если на «картошке» еще шарахались от, как им казалось, «грубых» мальчиков, то к третьему курсу уже практически все серьезно приглядывались, а то и прикладывались к ним. Большинство провинциалок не задерживали взгляд на парне из Дальнедорожного: чего менять шило на мыло. Но некоторые были не против сблизиться с Годиным: отлично учится, весьма неглуп, достаточно симпатичен и, черт его знает, вдруг далеко пойдет. Приглядывались к нему и «птички»-москвички, желающие выйти прежде всего за человека, а не просто за сына дипломата или ответственного партийного работника.

Годин откуда-то знал, что Стелла – дочь замминистра. Поэтому, «опознав» ее, тут же отвел взгляд: не его поля ягода. Погрузился в свои мысли о прошедшей в Череповце практике. Автоматически дергая и укладывая, как положено, морковку, молча продвигался к недосягаемому полевому горизонту. Стелла, работавшая рядом, переговаривалась с другими девушками и ребятами. Казалось, Годин ей взаимно неинтересен. Очевидно, неинтересной будет ей и его синяя папка.

Во время обеденного перекуса они опять (случайно ли?) оказались рядом: прямо плечо в плечо. Перед ними сухпайки: хлеб, вареные яйца, сыр. Годин стянул перчатки: руки под ними были весьма нечисты. Мыть их горячим, уже подслащенным чаем вряд ли стоило. Он несколько растерялся. Стелла же, поняв его затруднение, запросто предложила:

– Давай помогу. У меня чистые.

Действительно, у нее были чистые, как будто мытые с мылом, руки. Как она этого добилась, для Година осталось загадкой. Стелла не только почистила яйца, но и просто накормила Алексея из своих рук. Они пахли не морковкой, не землей, не яйцами и сыром, а чем-то необыкновенно тонким и изысканным, таким неожиданным в этом грязном поле. У Година даже чуть закружилась голова.

После обеда они работали рядом. Переговаривались, перешучивались. Для Година оказалось неожиданностью, что дочь замминистра так проста в общении, что в ней нет ничего от важничающих однокурсниц, имевших родителей и меньшей «табели о рангах». Алексей и Стелла не обсуждали роль личности в истории, но и не говорили о фирменных шмотках, об отдыхе в Юрмале, хотя в последней девушка определенно бывала.

Вечером за студентами приезжал автобус. Мальчики, конечно, были готовы уступить «сидячие» места, но девушки благородно позволяли джентльменам расположиться на креслах и принять себя к ним на колени. Как-то так само собой получилось, что у Година на коленях оказалась Стелла…

«Здравствуй, Глеб!

Хочется написать тебе письмо, а по сути, не знаю, что сказать. То есть хочется просто поговорить – ленивый солнечный полдень, тихо и зелено… Чтобы мы были спокойны и свободны и разговаривали о чем-то легком и неважном.