Вселенная Марка Сенпека. Роман

Дак-Чак, проведя нехитрые вычисления в голове, выдает: Сенпек и Вар К.

Макса отпускают, и начинается допрос оставшихся двоих. Вар, конечно же, все отрицает. Марк старается не сдаваться в отстаивании своей невиновности, но при этом внутри него все мертво и пусто. Он с трудом подавляет приступ, который сразу же выдал бы его: сделал несколько глубоких вдохов-выдохов еще в коридоре перед кабинетом, потом постарался состряпать смесь из гнева и возмущения. Как они посмели! Но как долго он сможет продержаться? Изнутри него рвется наружу хаос и ярость. Он почувствовал, как «загорелись» щеки, пересохло во рту. Как назло он вспомнил улыбку Инги, ее теперь несбыточное желание уехать.

– Я никого никуда не впускал, директор, ? спокойно сказал Марк, и для наглядности своей невиновности закурил, нагло скидывая пепел на пол.

Дак-Чак надулся злостью, но тут же лопнул из-за вошедшего полицейского.

– Она во всем призналась, ? говорит тот. ? Взобравшись на мусорный контейнер, залезла в открытое окно.

Их отпускают под недовольную мину директора. Марк предпочитает выйти через загрузочную, пройдя мимо склада. Увидел пятна крови, сдвинутые из своего идеального строя стеллажи с привезенным товаром. Там еще виднеются сваленные пледы. Он спокойно выходит на улицу и через два перекрестка сворачивает в проулок, а там с ним случается то, что обычно становилось результатом попойки: его рвет. А еще он почему-то плачет.

***

Ночью Марк снова на работе: он не посмел взять отгул. Опасался привлечь внимание. Не сразу, но он обнаружил себя где-то на втором этаже между выставленными манекенами с футболками и шортами. Еще там было кресло. Впавший в транс, Марк внезапно понял, что оно точь-в-точь как кресло Мамаши Сенпек в их новом доме, куда они переехали, когда остались вдвоем из всей семьи. И хотя Папаша Сенпек еще теоретически числился в виртуальной графе под названием «отец Марка», а в паспорте как «муж Мамаши», в жизни он больше не играл эти роли.

Загрузив старенький седан, Марк вместе с матерью укатил в соседний город. Он учился в местном филиале своего университета, и к нему переехала влюбленная в него кучерявая сокурсница. Они поженились, несмотря на протесты матери, и жили вместе с Мамашей Сенпек, потому что были безработными. Мог ли он назвать их отношения истинной любовью, которую оба ждали и были уверены, что нашли, ? однозначно ответить Марк не мог, да и спрашивал его только он сам. Но через десять (с чем-то) лет ставшая теперь бывшей жена все-таки спросила, как бы между делом, когда подписывала документы на развод. Разумеется, Сенпек вновь выдумывал: на самом деле жена часто его спрашивала об этом, и даже устроила скандал, когда нашла его дневники юности и прочитала о слезных любовных воспоминаниях в пубертатный период. И даже при разводе, она спросила, любит ли он по-прежнему Марину, а когда увидела положительный ответ в его взгляде, ехидно спросила, сморщив нос и стянув веки в этой своей до одури раздражающей манере: «Где же она (?), может, убил ее?» В тот вечер, когда Марк встретил Марину на вечеринке ИИИ, он хотел бы привести экс-супругу и воткнуть ее очи в лицо Марины: вот, смотри, ? жива и невредима. Только причин побега Марина так и не рассказала. И вновь исчезла. Марк несколько раз приходил в ее книжный магазин на улице имени писателя-фантаста Козье-Беккова, о котором узнал случайно из пересудов на вечеринке Корока, но неизменно натыкался на табличку «Закрыто». Массивные ручки на не менее массивных входных дверях покрылись грязью и пылью, и воспоминаниями. Вскоре улицу переименовали в переулок управленцев-вольнодумцев.

Расположившись в этом мягком плюшевом кресле между манекенами, Марк мучил себя единственным вопросом: была бы Инга на свободе, если б он ее не впустил?

***

Он старался не выходить из дома без крайней необходимости. Случались нападения на поднадзорных. Кто-то что-то говорил, и, верить или нет, оставалось на твое личное усмотрение, но не единожды Сенпеку казалось, что за ним по улицам ходит незнакомец. Наблюдает. Выжидает. Его лицо, как принято, всегда оставалось в тени, под козырьком подъезда вдалеке, скрывалось под шумом радиопомех проливного дождя.

И когда Марк уже смирился с тем, что ему многое кажется, многое на самом деле не является реальным, под высокой аркой между домами к Сенпеку подошел тот незнакомец. Марк едва не уронил пакет с продуктами. Он сразу узнал своего преследователя, вот та маска на лице с мерцающим рисунком перечеркнутой толстой книги ? нового знака, который теперь лепят повсюду, и голубые глаза, как у Сенпека. Человек не представился, но перегородил путь и кричит: «УБИЙЦА!», и Марк понимает, что наблюдатель был на вечеринке Корока.

– Кто ты? ? испуганно шепчет Марк. ? Чего ты хочешь от меня?

«Гдеполицейскиедроныкогдатакнужны» ? думает он. Его могут просто убить, и никого нет вокруг. Кто-нибудь смотрит сейчас в окно?

Но незнакомец рассмеялся, громко и хрипло, и убежал.

***

После того случая Марк стал высматривать этого человека везде, где бы ни оказался и даже пытался увидеть его, выглянув в окно. Он ожидал, что тот ненормальный будет поджидать его у подъезда, вновь следить за ним в транспорте, накинется в темноте. Марк заметил, что положил в карман пиджака маленький кухонный нож, только когда едва не выронил его на улице. Но прошла неделя или две, а незнакомец больше не появлялся, и жизнь Марка как будто бы вернулась в свой привычный круговорот. Его буднично проверял Мухоловский, но он не нарушал законы. Хотя почти каждый день посматривал в свой очищенный электроблокнот, и постепенно в его голове вспыхивали идеи, которые он когда-то записал на листках из блокнота с Капитаном Лавина, а потом уничтожил. И он стал понимать, что вряд ли способен их забыть. Каждую ночь он отправлялся в неизведанные или придуманные миры, но все принимал за сон, за разыгравшуюся фантазию. Обычно, проснувшись, долгое время Марк пытается понять вернулся ли он в настоящий мир, или уснул и отправился в новый. В детстве почти никто не верил его рассказам о новых вселенных, по которым он путешествует. Может, только отец.

***

Так он прожил несколько недель. И однажды, когда за окном только что проплыли облака, мимо, сверху вниз, кто-то пролетел. Точнее, упал с криком таким тихим и робким, словно, извиняющимся.

Марк подскочил, чуть не уронив возвращенный пустой ноут и свои записи, и открыл окно. На асфальте между двумя машинами он увидел спину и затылок мужчины. На том месте, где обычно кормится свора уличных псин с рук, будто заблудившейся старухи из дома напротив. Упавший валяется поломанным зигзагом, одна рука подвернулась, другая закинута на спину, ноги образуют угловатую «Л». Не успел Марк раскрыть широко глаза и закричать, как сверху снова посыпались тела. Музыканты и певцы, мужчины и женщины. Двумя этажами выше у них коммуна, скандальная, постоянно шумная и безнравственная, как ее характеризуют все соседи, кроме Марка. Сенпек часто там гостил, выпивал домашнее вино, пытался научиться играть на гитаре, и однажды был увезен вместе со всеми в полицейской машине. Соседи вызвали из-за устроенного в три ночи концерта. Не успел тогда полицейский представиться, стоя на пороге и показывая удостоверение, как ему в глаз прилетел кулак Сони Голема, чей творческий и жизненный псевдоним заставлял Марка хохотать, плюясь пивом. Теперь Сони лежит кучей мяса и изломанных костей на крыше автомобиля, а рядом падают и ломаются его сподвижники-друзья. Некоторые захватили в последний путь музыкальные инструменты: парочку гитар, трубу, барабанные палочки и даже синтезатор без подставки. При падении инструменты брякают и дзенькают, создавая сумасшедшую посмертную симфонию, застывшую в ушах непрекращающимся жутким звоном.

Тогда Марк вскрикнул.

Кто-то неподалеку тоже закричал. Раздалось эхом еще несколько воплей. Сигнализация машин вторила, заревела сильнее и протяжнее. Выбежали владельцы автомобилей. Спустились другие соседи.

Марк вылетает из квартиры и уже через секунду стучит в запертую дверь Сони Голема.

– Остановитесь! ? кричит Марк. Хлопки его шершавых ладоней о металл двери скачут испуганным эхом.

Вызвав «скорую помощь», Марк вываливается на улицу.

Несколько десятков глаз смотрят на десяток тел, раскинутых гравитацией и силой прыжка. С чавкающим звуком голова одного из самоубийц, кажется, Сони, только что упавшего спиной на крышу машины, отваливается и катится по тротуару в сторону ливневой канализации, так услужливо сделанной в прошлом году. К голове, пока она катится, прилипает грязь и валяющийся мусор.

Округа снова кричит. А у полного высокого мужчины из квартиры напротив Марка начинается истерический громкий смех, и вскоре по его лицу текут слезы, «а между нашими ногами бегут кровавые ручейки, которые быстро расширяются, и кажется, похожи на дождевые потоки, по которым мы в детстве пускали бумажные кораблики. С моим лучшим другом, ? думает Сенпек, ? другом, по имени…» Марк не может вспомнить, почему-то память упрямо блокируется на все его попытки. «И кровь тогда тоже была, такая же густая и красная, текла из коленей, разбитых носов, драки за гаражами, все так обыденно и даже тривиально». Еще были уколы, капельки крови выступали под локтями, на выдавленных прыщах пузырился гной…

Наконец-то послышалась сирена «скорой», а над головами появился полицейский дрон. Он включил режим сканирования, проверяя лежащие тела, стоящих рядом любопытствующих бездельников, отсылая полученные паспортные данные по сетчаткам глаз, пойманным отпечаткам пальцев, срисованным лицам и чем-то еще, что заложено в его систему. Механический голос вскоре попросил всех разойтись по домам и ждать визита полиции.

Поднимаясь в лифте вместе с несколькими зеваками, Марк пытается забыть вид расплющенных голов и вывалившихся мозгов. А еще его мутит. Красное и бурое, смешавшееся с коричневым и черным, медленно втекает в его воспоминания и заполняет мысли. Он не слышит остальных свидетелей, звон и жужжание кабины, не чувствует распадающийся на атомы смрад, окутавший каждого и проявляющийся отчетливее с пророненными словами о боязни смерти. Он уверен, что все должны быть в ужасе, как и он, в природном страхе жаться и прятаться. Это одно из тех подспудных ощущений, инстинкт. Но слова, которые он слышит от других, высушены, остались без начинки настоящего сожаления, чувства или хотя бы сочувствие отсутствуют, а в основе их, в эфемерном фундаменте лежит равнодушие и глупое губительное любопытство.

И Марк бессмысленно пытается донести это до прибывшего следователя. Стареющий, уставший, страдающий плохо контролируемым алкоголизмом, как он успел пожаловаться Сенпеку, и зачем-то рассказал о своей войне со сладким, а еще жена, кажется, изменяет, но ведь эта измена не только ему, полицейскому, ее мужу, но измена общая, всей их семье, квартету, разделенному поровну на мужской и женский род. И он, бывший военный, все чаще тянется дрожащей от водки рукой к кобуре, к пистолету, но только жаль детей, и еще родители живы.

– Да, ? резюмировал Марк в конце его рассказа. Потому что следователь замолчал и поддерживал тишину несколько минут. На «да» Марка он кивнул, как-то по-детски шмыгнул носом, поблагодарил за показания и вышел. И уже на пороге, занеся ногу в подъезд, он остановился и спросил Марка:

– А ты поднадзорный? Один из тех писак?

Почему-то Марк сразу ответил:

– Да.

То «да», сочувствующее «да» проблеме «следака». А потом полицейский протянул ему свою помятую старую визитку, где над должностью указано Городинн Эдуард Борисович. И вновь одарил тем все понимающим благодарным кивком, мол, чтобы обращался за помощью, но только в крайнем случае. Словно, выслушав его, Марк стал Городинну лучшим другом. Возможно, Эдуарду Борисовичу и некому было высказаться. Скрывшись за пастью лифта, на прощание он даже помахал рукой.

***

Сенпек зашел в квартиру и, словно впервые, осмотрел свои комнаты. После череды расплющенных, как спелые кокосы, голов и треска костей, напомнившего ему трещетку на велосипедном колесе, его дом и стены показались жутко темными. Еще тут совсем не прибрано, пыль выложена ровным слоем, как сливки на торте, и вещи разбросаны, но Марк готов поклясться, все собирал и рассовывал по шкафам буквально вчера, хотя это вчера, может быть, было недели и недели назад. Потом тут была эта шайка псевдо-поборников Закона, а на деле ? джуфрушные мародеры и пираты.

Помотав головой, он включил телестену, и на него сразу полился поток срочных новостей о массовых самоубийствах. Несколько сотен художников, поэтов, музыкантов и прозаиков покончили сегодня с собой, спрыгнув с крыш, застрелившись или наглотавшись горстей таблеток. «Инциденты», как выразилась телеведущая Инна Сливоч, происходят по всей стране.

Марк не планировал самоубийство в ближайшее время, но пульс еще долго слишком громко вибрировал по венам.

***

В тот же день появился новый Закон. Закон запретил самоубийства.

И хотя самоубийство было давно запрещено на церковном уровне, теперь, после случившего «акта истерии и трусости», как назвали «инцидент» в официальном послании Корпорации «Джу&Фру», этот запрет теперь звучит и в законодательстве.

Марк поспешил переключить телеканал, но на каждом были новости и новости, говорили только о запрете самоубийства.

В мгновение между нажатием кнопки Марк оказывается в чистом, кажущемся бескрайним, поле. Ни деревьев, ни домов. Человеческая пустыня, по которой он бесцельно шагает. Над головой зависло овальное солнце, красноватое, словно на рассвете, и настолько тусклое, что на него можно смотреть не щурясь. Вдалеке ровная, начертанная будто бы по линейке, веревка горизонта ? место соприкосновения буро-горчичной земли и ярко-голубого неба: равные половины мира.

Склонив голову, Марк заметил, что идет босиком, пальцы месят песок, землю. На Сенпеке длинное бесформенное одеяние, похожее на тогу. Марк прошел недалеко. Его одолевает жажда, а солнце, кажущееся ненастоящим, печет неприкрытое темя. Горизонт подергивается волнами, как воздух над костром, и из ничего проявляются очертания города: высокие дома, множество небоскребов, и почти каждое здание полыхает, трескается в огне.

Прищурившись и укрыв глаза под козырек ладони, Марк рассматривает погибший город, а перед ним появляется человек.

Незнакомец.

Он, кажется, в такой же тоге, босиком, с лицом Марка Сенпека. Близнец смотрит на Марка. И хотя Марк обычно молчит, когда боится, но все-таки в этот раз:

– Кто ты?