Я как Единое. Сущность христианства и его судьба. Часть II. Истоки

Нам же остаётся только завершить эту главу словом, вошедшим в плоть и кровь христианской традиции, словом, архаичная первооснова которого есть богоименное трезвучие АМН.

Аминь.

Миф об Осирисе и Исиде

Мифология – это форма существования тотема. Тотем как неявный, неосознаваемый знак может быть проявлен только в форме мифологии, порождающей устойчивые мифологемы в структуре обыденного сознания. Во всех своих теоретических построениях рассудок опирается на эти укоренившиеся в нём и неосознаваемые им мифологемы. Рассудок – это то русло, в котором вызревает тотем в форме мифологии. А посему – рассудок и мифология неразрывны. Миф неизменно присутствует не только в архаичном сознании, но и в сознании любого нашего современника. Ибо любой наш современник – это человек рассудочный. Всё ещё рассудочный. А значит, и подвластный устойчивым мифологемам, порождаемым коллективным неосознанным современной ему ситуации[31 - Кассирер, а вслед за ним и Барт, показали, что мифология – это не туманное прошлое человечества, а то, что постоянно присутствует здесь и сейчас, и, более того, то, что имеет неустранимую власть над психикой человека рассудочного. Правда, следует заметить, что, по нашему мнению, миф – это всё же принадлежность архаичного сознания: то, что Барт называет мифом, мы определяем как мифологему. Попытки Барта «демифологизировать» современную мифологию тщетны – он просто-напросто одни мифологемы пытается вытеснить другими: это замкнутый круг, из которого невозможно вырваться, оставаясь в рамках рассудочного мышления. Распространено мнение о том, что у римлян не было мифологии. Но это не так. В римской общине сложились мифы, основанные на предании, – центром этих мифов была история Ромула и Рема. Собственной божественной мифологии римляне действительно не создали – время, когда становление самосознания общины достигает этапа свертывания множественности мифов в единство мифологии, у римлян совпало со временем их активных контактов с греческой культурной общностью, которая уже была поражена скепсисом. Мифология римлян изначально была секуляризована. Римский интеллект впитывал мифологию греков одновременно с их философским скепсисом в отношении к собственным богам. Вопрос Пилата «Что есть истина?» имеет глубокие корни в становлении римской образованности. Мифологема скепсиса по отношению к возможности истинного знания стала основной мифологемой самосознания римской общины и основой римской терпимости к любым проявлениям религиозности (в этом – причина успеха римского имперского проекта) и, напротив, нетерпимости к утверждению одной религиозной традиции как окончательной истины (и в этом – причина гибели римского имперского проекта).]. Но следует отличать миф от мифологии. Миф прорастает на почве предания, на том, что действительно было. Миф – это форма бытия эмоции в архаичном сознании. Мифология – это форма бытия тотема в сознании рассудочном. В мифологии миф принимает в своё лоно логию: мифология использует выстраданные тысячелетним развитием эмоции действительно бывшего – знаки, ставшие очевидностью для всех и каждого – как опорные столбы для выстраивания уже рассудочных умозаключений. Отливаясь в тотем, мифология расплавляет архаичную эмоцию в логию – и в этом процессе архаичное сознание преобразуется в рассудок. Античность начинается гомеровским мифом и завершается мифологией в учении неоплатоников. То же можно сказать и о древнеегипетском культурном цикле – он начинается с мифа и завершается мифологией.

Можно представить всю мифологию Древнего Египта как одно огромное древо. Ствол этого древа, та пронизывающая основа, из которой исходит любая ветвь и соками которой питается каждый листок его, – миф об Осирисе. Корневая система – множество местных тотемистических представлений, основанных на культе предков и с течением времени срастающихся в один ствол, имя которому – Осирис. В многоликости персонажей неизменно сохраняется единство первичного эмоционального знака – предания о страстях Осириса. Через причудливые хитросплетения кроны этого древа обыденное сознание египтянина причащалось высоким спекуляциям жреческого интеллекта.

Событийная канва осирической мифологии проста: Сет, брат царствующего Осириса, хитростью умерщвляет его и узурпирует власть. Исида, супруга Осириса, собирает расчленённое и разбросанное по всему Египту тело Осириса, чудесным образом беременеет от него и рожает сына – Гора. Возмужав в тайном укрытии, Гор мстит за отца и восстанавливает справедливость, возвращая себе власть в качестве законного наследника царского престола[32 - В мифе о противостоянии Гора и Сета, по всей видимости, отразилась борьба за власть двух родственных кланов, тотемными знаками которых были сокол и неидентифицированное животное, похожее на собаку. История всех народов наполнена такого рода преданиями. М. Э. Матье поддерживает вполне, на наш взгляд, правдоподобную версию о том, что основным мотивом этой борьбы был перелом в обычае наследования верховной власти – переход от принципа старшинства в роде, от брата к брату (Осирис-Сет), к принципу семейному, от отца к сыну (Осирис-Гор).]. Обрастая множеством подробностей, ветвясь в побочные сказания, этот сюжет сохраняется как основа мифа на всём протяжении древнеегипетской истории, от Древнего царства до римского владычества. В текстах пирамид повествование о страстях Осириса предстаёт уже как сложившееся сказание, и это свидетельствует о том, что формирование мифа относится к началу Древнего царства, времени правления Третьей династии. События излагаются просто и прозрачно – как то, что не требует особых пояснений, как то, что известно всем и каждому, более того, как то, что выстрадано и усвоено через внутреннее переживание любым египтянином, от вельможи до простолюдина. И действительно, в истории становления Египта как единой общины, в эпоху правления первых двух династий, мы находим события, последовательность развития которых вполне могла лечь в основу этого предания. Цари Первой династии, так же как и цари Второй династии, властвуют под божественным знаком Гора. Но в конце правления Второй династии в правильный порядок наследования вторгается смутное начало – один из властителей изменяет горовому имени и принимает имя Сета. «Какие именно политические мотивы толкнули Сехемиба на те или иные действия, мы не знаем, но в какой-то момент своего короткого правления… он, кажется, изменил своим прежним… убеждениям и вместо Гора стал поклоняться богу Сету, сменив своё прежнее имя на имя Перибсен…» [64, 101]. Эта измена вызывает бурное сопротивление в стране, и вполне вероятно, что именно она стала причиной падения Второй династии и воцарения Третьей, восстановившей и утвердившей законный порядок под знаком горового имени. Имя последнего царя Второй династии «…Ха-сехемуи, что означает „Появление Двух Сил“, дополнило его полное имя „Два бога в Нём Пребывают в Мире“… его супругой стала, по-видимому, Нематхап, которая… носила имя „матери, вынашивающей царя“. Позже ей поклонялись как родоначальнице Третьей династии» [64, 109—111]. В водоворот борьбы было втянуто всё население страны, и неудивительно, что эти события навсегда сохранились в коллективной памяти египтян как события судьбоносные, события, определившие всё дальнейшее становление египетской общности. Поклонники «сетова» имени снова прорвались к власти во времена гиксосского владычества и потеряли её в результате многолетнего сопротивления приверженцев «горовой» традиции. Наконец, имя Сета было реабилитировано основателями Девятнадцатой династии и… вновь проклиналось на закате существования египетской общности. Противостояние Сета и Гора пронизывает всю историю Древнего Египта. В этом противостоянии отражается динамика семито-хамитского противоборства. Внутренние переживания, связанные с ним, формируют мышление и самосознание египетской общины: миф становится мифологией – предание о «действительно бывшем» становится знаковой системой, которая формирует самосознание каждого египтянина. И эта система используется для передачи отвлечённых понятий: из знакомых персонажей и событий выстраивается логический ряд, в котором находит своё отражение та или иная мифологема. Развивающийся рассудок требует не просто рассказа, но обоснования. И мифологема, проникающая в сознание через привычные образы, врачует душу, истерзанную сомнением. Мифологема возникает не как результат интеллектуального поиска, а как снятие проблемы, в которое разрешается сомнение. Мятущееся сомнение «или» разрешается в утверждающую точку «и».

В развитии осирической мифологии связь между проблемой, порождаемой становлением самосознания, и разрешением этой проблемы в мифологему прослеживается явно. Три отвлечённых понятия последовательно проявляют себя во времени и отливаются в образы знаковой системы осирической мифологии – понятие истины, понятие вечности и понятие всеединства, которое в своей завершающей точке оформляется как идея абсолютного субъекта. В этом развитии обнаруживается становление тотема Ка – базовой категории мышления древних египтян, логической структуры, связующей углубляющийся разрыв между я и не-я.

По изменениям в содержимом погребений – переход от натуральных продуктов и предметов к их изображениям, то есть переход от осязаемого предмета к его образу – мы видим, что египтяне времён Третьей династии уже полностью осознают противоположность двух сторон мира: мира предметного, воспринимаемого органами чувств, и мира образного, творимого мыслью. Для них это уже различные миры, но они связаны через категорию Ка, через отражение одного в другом. И мироустройство тогда обретает гармонию, когда это отражение ничем не искажено – любое нарушение прямой отражённости есть зло, несправедливость, влекущая за собой нарушение привычного уклада жизни, страдания, войну всех против всех. Мироустройство нуждается не просто в поддержании Ка, а в «истинном» Ка, в распознании и обеспечении «правильности» взаимоотражённости двух миров. В сознании египтян зарождается и крепнет понятие Правды – справедливости в отношениях между миром и людьми, в отношениях людей друг с другом, в отношении каждого человека этого мира со своим отображением в мире ином. Это понятие проявляется в мышлении как категория Маат. Знание Маат, следование её установкам обеспечивают человеку счастливое существование и в этом мире, и в потустороннем отображении этого мира[33 - «Важнейшая роль, которую категория Маат играла в едином процессе эволюции египетской духовной культуры, оказывается теперь совершенно очевидной… Если попытаться кратко обозначить те области древнеегипетской мысли и древнеегипетской культуры в целом, где эта роль наиболее велика, то оптимальным вариантом нам представляется сделать это, исходя из выведенного ранее положения о трёх аспектах Маат. В своём онтологическом аспекте (миропорядок) категория Маат входит в качестве неотъемлемого компонента в космогонические концепции Древнего Египта, а также является важным структурным элементом древнеегипетских космологических и космографических учений. В своём этическом аспекте (справедливость) Маат есть основа социально-политических воззрений египтян (ядром которых является сформированное в русле теологической и дидактической литературы учение о характере и функциях царской власти) и древнеегипетской религиозной антропологии (с которой теснейшим образом связаны осирическая религия, осирическая этика и идея загробного суда). Наконец, в своём третьем, гносеологическом аспекте (истина), который как мы помним, приобрёл самостоятельный статус гораздо позже первых двух, а именно в период религиозного переворота Эхнатона эпохи Нового царства, Маат служит синонимом истинной теологической концепции, тогда как её антипод (ложь) выступает в качестве аналога понятия «ересь», в своём чистом виде, разумеется, неизвестного египетской теологии (причём под «ложью», или «ересью» в разные периоды времени могли пониматься как фиванская теология Амуна (при Эхнатоне), так и доктрина амарнской религии (в годы правления его непосредственных преемников, а также царей XIX династии))» [30, 119—120].].

Центральный образ осирической мифологии – образ «Ока Гора». Тот, кто обладает им, становится человекобогом, единственным посюсторонним существом, соединяющим собой этот и тот мир: через Око Гора, запечатлённое в живом существе, Бог обозревает этот мир, и Сам становится видимым для других живых существ. Имя Осириса может быть прочтено как «место для глаза», «местопребывание Ока» [8, 180], имя Исиды как «престол» [8, 190]. Соединение их есть истинное воплощение Единого, и только тот, кто плоть от плоти есть порождение этого соединения, становится истинным продолжением божественного воплощения в этот мир. Спор между Гором и Сетом разгорается в попытке последнего доказать своё право на обладание Оком Гора. Гор, сын Исиды и Осириса, человек по плоти, но Бог по существу. Воплощённый в телесное обличье, единственный всевышний Бог Гор, и только Он, по праву, есть истинный Бог. Сет – узурпатор, Сет, насильно захвативший Око Гора и насильно удерживающий его, есть воплощение зла, ибо он не плоть от плоти Единственного и Всевышнего, а один из многих мелочных божков, обуреваемых страстями этого мира. Сет своими действиями внёс беспорядок в «истинность» отражения этого мира в мир иной, и для восстановления справедливости Сет должен быть повержен. В этом первоначальном представлении ещё нет главенства Ра, здесь акцентируется истинность единства Бога и человека в теле властителя, в теле фараона. Кризис этой идеи, сомнение в истинности воплощения Бога в теле фараона, разрешается в гелиопольской Эннеаде – живой фараон теряет статус единственного Бога, он становится всего лишь наследником Всевышнего. Во времена Пятой и Шестой династий утверждается главенство Ра. Видимый Бог – свет Солнца, а не тело фараона, ибо солнечный свет есть единственный и единый податель жизни в этом мире, он есть сама жизнь[34 - Это может показаться странным, но представления египтян со времён Первой смуты и до конца истории о сущности мироздания имеют много общего с научными представлениями современности. Вавилов, пожалуй, первым из именитых физиков, с удивлением и почтением, отмечает это в своей книге «Глаз и Солнце» [15]. Египтяне осознали ритм, ритм сам по себе, как сущность жизни. Именно поэтому сущность жизни они помещали в сердце – наличие сердцебиения и дыхания есть жизнь, нарушение их ритмичности есть выпадение из единства мирового ритма: грех – это выпадение из правильного мирового ритма, и только сердце человека может свидетельствовать о его греховности на потустороннем суде: «…я кормил людей в моём доме… я давал мои руки разбитым, чтобы дать им питание. Я не лгу и не говорю неправды… нет порока в деяниях моих. Сердце человека – это его бог; сердце моё довольно тем, что я делал; оно в теле моём; я бог» [60, 23].]. Всё, что видит глаз человека, в том числе и своё собственное тело, это разные формы светоносной мощи Ра, множество образов, в которых он проявляет себя. Но наивысшая форма проявления – это самосознающий себя человек. И к концу правления Шестой династии мысль египтян вновь обращается к боговоплощению, но уже не в телесности царя, а в человеке как самосознающем самого себя живом существе. Фараон в представлении египтян становится одним из многих. Первобытная незыблемость божественности фараона рушится. Понятие Единого Бога отделяется от телесности властителя. Телесность фараона и телесность человека равносущностны, и во времена Первой Смуты каждый человек осознаётся как одно из отражений Единого в этот мир. Глаз человека – это Око Гора, и каждый человек после смерти своей возвращается в изначальное единство Осириса, истинное и изначальное местопребывание Ока Гора. Осирис как мифологема – это единство всех людей в одном понятии: «Человек до рождения и Человек после смерти». Поэтому любой человек (в представлении египтян) до своего рождения был Осирисом, а после своей смерти становится Осирисом, то есть возвращается в изначальное единство.

В продолжение тысячелетия длится развитие идеи боговоплощения от телесности властителя к духовности человека, но то, что определяет это развитие, то, что движет его и что скрыто во внешнем как его внутреннее содержание, есть становление понятия истинности, напряжённый поиск «правды», поиск правильности взаимоотображения действительности в мысль и мысли в действительность, поиск истинного Ка.

Понятие вечности, понятие единства, возрождающего себя в бесконечном ритме времени, присутствует уже в Текстах пирамид, это понятие уже освоено интеллектуальной элитой, но в обыденном сознании египтян эпохи Древнего царства всё ещё господствует счастливое мироощущение архаичной простоты. Обыденное сознание не знает прошлого и будущего, оно живёт сиюминутной текучестью – гробницы знати наполнены яркими картинами повседневности, картинами по-детски счастливого бытия. В этом бытии ещё нет глубокого отпечатка страха перед суровостью проблемы смерти. Смерть ещё не осознаётся как рубеж, за которым скрывается непознаваемое, то, что недоступно уразумению человеческому. Смерть всё ещё представляется как простой и не лишённый приятности переход в мой мир, единственно мой, созданный моим воображением, где я наконец-то избавлен от всех тягот посюстороннего существования. Но на исходе эпохи Древнего царства в обыденное сознание проникает сомнение, египтянин взрослеет, осознавая нерешённость проблемы загробного существования – что там? как там? – ответа нет и нет никого, кто, вернувшись оттуда сюда, смог бы подтвердить существование радужного мира за чертой смерти. Осознание смерти как тайны раскалывает душу египтянина, душа его становится действительно рассудочной, рассечённой на прошлое, настоящее и будущее. Прошлое – это счастье беззаботного детского бытия, настоящее обременено повседневными хлопотами в борьбе за выживание, а будущее покрыто неизвестностью. Неразрешимость тайны смерти наносит глубочайшую рану психике человека. Без разрешения её – хотя бы мнимо возможного – дальнейшее существование превращается в череду тяжких мучений, без надежды на воздаяние. И это разрешение истерзанная сомнениями душа находит в осирической религии, в предании о вечном воскресении Осириса. Мотив посмертного воскресения в вечность, если здесь жизнь твоя соответствовала Маат, становится основной мифологемой сознания египтян в эпоху преодоления греховности эгоцентризма первой Смуты. Она становится той надеждой, которая если и не возвращает в счастливое неведение прошлого, то хотя бы даёт душевное выздоровление в смутном настоящем. В осирической религии воскресения, расцветшей в эпоху Среднего царства, разум египтянина вновь обретает душевное равновесие, осознавая время как вечность, а смерть как преодоление конечности существования через праведность жизни.

В эпоху Нового царства обыденное сознание причащается идее абсолютного субъекта, абсолютного Я. Для интеллектуальной элиты эта идея воплощена в образе Амона. Но простой египтянин в своём познании вынужден опираться на привычные образы осирической мифологии. Распространившийся во множестве списков миф об Исиде, выпытавшей у Ра его истинное имя, передавшей его своему сыну Гору, а через него и каждому человеку, становится популярным изложением высоких спекуляций жреческой мысли.

«Вот, Исида была женщиной (мудрой)…
И она замыслила в своем сердце
узнать имя могучего бога…
И растерла Исида (слюну) с пылью в своей руке
и из этого сделала могучего змея,
и сделала его в форме стрелы…
И она положила его на дороге,
по которой обходил великий бог Обе Земли
по своему желанию.
И бог могучий вошел пред богами…
И ужалил его могучий змей,
и огонь жизни стал из него выходить…
И могучий бог открыл свои уста, (говоря):
«Вот, я шел по дороге, проходя Египет,
ибо мое сердце желало обозреть то, что я сотворил.
И меня ужалил змей, которого я не видел.
Не огонь ли это, не вода ли это?
Но я холоднее воды и горячее огня,
все мои члены в поту, и я сам дрожу,
мое око не твердо, и я не вижу неба,
и влага выступает на моем лице, как в летнюю пору».
Тогда Исида сказала Ра:
«Скажи мне твое имя, о мой божественный отец!
Ибо живет человек, произнесший свое имя».
(Тогда Ра сказал):
«Я – Создатель неба и земли,
Я сотворил горы и создал все, находящееся на них.
Я – Создатель воды,
Я создал Мехт-Урт, и
Я сотворил Тельца его Матери, и
Я создал сладость любви.
Я – создатель неба и тайн обоих горизонтов, и
Я поместил души богов в них.
Я – отверзающий свои очи и творящий свет,
закрывающий свои очи и творящий мрак,
по чьему повелению разливается Нил,
и не ведают боги моего имени.
Я – создатель часов, сотворивший дни.
Я – открыватель праздников, создавший поток.
Я – создатель пламени, жизни, сотворивший все дела.
Я – Хепри утром, Ра в полдень и Атум вечером».
Но яд не выходил,
и великий бог не чувствовал облегчения.
Тогда Исида сказала Ра:
«Не было твоего имени в том,
что ты мне говорил!
Скажи его мне, и выйдет яд,
ибо живет человек, чье имя произнесено».
Яд же жег, разгораясь,
и его жар был сильнее пламени огня.
Тогда сказало величество Ра:
«Да обыщет меня Исида,
и да выйдет моё имя из моего тела в её тело».
И скрылся божественный от богов,
и расширилось место Ладьи миллионов лет.
И когда совершилось выхождение сердца,
она сказала сыну своему Гору:
«Он свяжет себя божьей клятвой, да отдаст он свои очи!»
И когда он сообщил свое имя,
Исида, великая чарами, сказала:
«Вытекай яд, выходи из Ра!
Око Гора, выходящее из бога,
золотись на его устах!
Я – я творю,
Я – я заставляю упасть на землю яд,
ибо он побежден!»» [38, 72—74]

Исида познаёт сокровенное имя Бога только тогда, когда божественное имя проявляется в её теле – «…и да выйдет моё имя из моего тела в её тело», только тогда, когда я личное осознаётся как Я абсолютное – «Я – я творю…». Мифологема тождества Я и я, скрытая в оболочке этого мифа, становится духовным достоянием множества людей. Отныне Исида – центральный персонаж осирической мифологии. Культ Осириса гаснет в её тени. Культ Исиды, благодетельницы, узнавшей тайное имя Бога и передавшей его человечеству, излучается за пределы Египта и достигает самых отдалённых окраин Римской империи. Отсветы этого культа сохраняются в тайных сообществах вплоть до новоевропейского времени. Отсветы этого культа продолжают согревать чувства простых христиан в образе Богородицы и по сей день. В этом культе находит своё завершение и осирическая мифология.

Улыбка авгура

Любая идеологическая конструкция в ходе своего становления переживает и взлёты, и падения. Испытание временем – это безжалостный критерий истинности: ложное отмирает, истинное живёт. Идея, из века в век неизменно преодолевающая времена, отмеченные печатью «улыбки авгура», – идея истинная.

В поздние десятилетия республиканского Рима авгуры, официальные жрецы римского государства, не могли сдержать улыбку смущения при совершении древнего ритуала гадания по полёту птиц. «…нельзя было возражать против того, что люди в близком кругу называли религию глупостью: авгур мог, без ущерба для своих религиозных обязанностей, смеяться в лицо своему сотоварищу, совершая священнодействие» [42, 305]. Непроизвольная гримаса, искажающая лицо человека, делающего то, что противоречит его внутренним убеждениям и что он всё же должен делать в силу устойчивости «предрассудков толпы», стала знаком вырождения официальной религии Рима, знаком начала разрастания гнойника, в конце концов погубившего республику. «Улыбка авгура» прячется в глазах множества современных жрецов. Но если вирус религиозного лицемерия поразил Рим во втором-первом столетии до Рождества Христова, то в Египте его разрушительное действие началось задолго до появления на исторической арене самого Рима. «Улыбка авгура» осеняла Египет уже во времена Тутмосидов.