Карьера Струкова

– Ничем я не оправдываюсь. Давай от всего откажемся, если хочешь, я согласна.

– Это, конечно, легче всего! Но на какие же деньги нанимать нянек, прачек, горничных, устраивать строгую изоляцию, содержать весь этот гигиенический институт и карантин для нашего потомства? Вспомни, у Лельки зубы прорезались, три раза выписывался доктор из Самары, итого двести двадцать пять рублей… Годовой бюджет хорошего крестьянского двора!

– Хорошо, это мой грех! – вспыхнув, ответила Наташа. – А ты?.. Зачем мы держим коляску, лошадей, кучера, выписываем вино, сигары, закуски? Сколько стоит каждая твоя поездка в город? Сколько мы проездили в Москву?

– Та, та, та, не забывай, что в городе я член десяти обществ, что я вношу стипендии за двух фельдшериц…

– Откупаешься деньгами?

– Нет, ты не имеешь права так говорить. Во-первых, я сознательно даю деньги, – заметь, сознательно! – то есть интересуюсь тем, на что даю. Во-вторых, я сам, лично, что-нибудь да делаю, не ухожу в зоологию.

– Да, тебя хвалят в газетах.

– Ну, если ты хочешь во что бы то ни стало язвить – я замолчу.

– Вовсе не язвить, миленький, прости, пожалуйста. Я тоже уважаю твою деятельность, но что же делать, если не могу, как ты. Ну, замкнулась моя душа после того, как меня выгнали из школы, – что же мне делать? Я без ощущения свободы и если не вижу результатов – дура дурой.

– Свободно только вороны летают. Да и то в условиях времени и пространства. Сколько мы об этом переговорили в свое время! И ты соглашалась тогда. Но не об этом я теперь говорю… Отчего ты ничем не интересуешься, отчего не читаешь?

– То есть как же это ничем и ничего?

– Я говорю – кроме пеленок и тому подобного. Я говорю о журналах, о газетах, о новых книгах, – о принципиальных вопросах.

– Зачем?

– Да хотя бы затем, чтобы со временем детям передать.

– О, для этого я достаточно интересовалась, видела и читала.

– Однако в Москве, в среде действительно просвещенных людей тебе было и скучно, и неловко… за твое невежество, Наташа.

– Вот уж вздор. Скучно – да, потому что я терпеть не могу машинных разговоров, когда говорят лишь затем, что принято вертеть языком, когда сойдутся; но чтобы было неловко, – нет: тогда мне было бы неловко не знать высшей математики.

– Вот на! При чем же тут высшая математика?

– При том, что твои просвещенные люди знают только большее количество книжек и фактов. Ну, им и надо… для их специальности.

– А для твоей специальности – Жук и пеленки?

– А мне не надо, потому что я не читаю лекций, не пишу книг, не издаю журналов.

– Боже, до чего ты договорилась! Но ведь лекции слушает кто-нибудь, журналы и книги читает кто-нибудь? Для чего же, по-твоему, их слушают и читают?

– Если не для того, чтобы проводить в жизнь, – ей-богу, Алеша, не знаю для чего. По дурной привычке, я думаю.

– Ну, ладно, согласимся. Тогда и ты читай и проводи в жизнь.

Наташа с улыбкой показала на свою книгу.

– Вот видишь, – сказала она, – я так и делаю. А то, что ты читаешь сейчас, это может быть и очень занятно, но ни к чему, миленький… Проводить в жизни этого нельзя.

– Значит, бескорыстную работу мысли ты и нужной не считаешь?

– Бесплодную? Нет, не считаю нужной.

– И художественное наслаждение ни к чему?

– А это уж и вовсе без книг доступно.

– Ну, поздравляю тебя: ты на точке зрения Мокия Кифыча!

– Вот ты так действительно хочешь меня уязвить. Разве я отрицаю все это? Я только говорю, нам-то, нам-то это не нужно, – всем, которые не у дел и принуждены вариться в своем собственном соку, и бессильны, и лишние… Где-нибудь на Западе, – я не спорю. Там если горят дрова и накопляется пар, так сейчас же двигаются поршни, рычаги, колеса… А у нас – пшик и больше ничего.

– Отражение мыслей вашего почтенного папаши. Когда-то ты опровергала их.

– Не сердись, пожалуйста. Лучше перестанем говорить. Когда-то опровергала, теперь соглашаюсь, вот и все.

– Чем же, позвольте вас спросить, двигалось русское общество, если «пшик» и больше ничего?

– Неволею и… жертвами, Алеша.

– Ну, уж это для меня абракадабра!

– Как хочешь.

– Да ты хоть растолкуй, пожалуйста.

– Ах, оставь, миленький, этот свой тон, не совсем же я дура. Будь Россия без материальных сношений с Западом – без торговли, без финансовых сделок, без войны, – поверь, никуда бы она не двигалась. Книжки бы умные читали, лекции слушали, искусства насаждали, а крепостные оставались бы крепостными и Шемякин суд – Шемякиным судом.

– Ого! Это уже отражение моих мыслей, не Петра Евсеича!

– Все равно. Я хочу только сказать, что там горнило, – не у нас; что у нас жизнь определяется пока стихийными, грубыми, механическими интересами; что сила сознания у нас еще ничто… Одним словом – нам остается только дожидаться. Этим и занималась российская интеллигенция со времен Екатерины. Этим же занимаемся и мы.

– А в ожидании что надо, по-твоему, делать?

– Воспитывать как следует детей.

– И больше ничего?

– Учиться жертвовать.

– Чем же это, позволь тебя спросить?

– Всем, Алеша. Положением, состоянием, привычками, личным счастьем… жизнью наконец.

– Но этому и учит образование и литература. Ты их отвергаешь.

– Этому учит Христос и наша человеческая природа.