Негасимая лампада памяти

– Вернуться сначала надо, – тихо ответил тот, – как дальше пойдем?

– Я вот что думаю командир, – ответил Петр Степанович, – до темноты чуть-чуть осталось, а в темноте нам Гремячий не перейти. Может, здесь заночуем, а с утра двинемся?

– А что это Гремячий? – спросил младший лейтенант.

– Ручей такой, версты три отсюда, издалека слышно как вода шумит, вот Гремячим и зовут. В ширину метра три не больше. Но берега топкие, не подойти, – пояснил старшина.

– До деревни вашей, завтра дойдем?

–Дойдем, а чего не дойти, коль ноги есть. После полудня, как раз и будем. А там дальше по тропке к Заозерью. Дорожка натоптанная, можно всю ночь идти.

– Это хорошо, – решил командир, – тогда давайте на ночлег устраиваться. Иванов в охранение,

–приказал он Алексею.

– Пусть отдохнет, – попросил командира Степанович, – я подежурю. Мне в лесу привычней, да и не устал я так, как они.

– Вы тоже не железный, – не согласился младший лейтенант, – а кроме вас, эти места никто не знает. Первый Алексей, а сменит Санька.

Степанович нарубил еловых лап, вместе с Санькой они плотно уложили их, накрыли сверху плащ-палаткой. На эту «пушистую постель» раскинув руки, бросился Санька. Подложив руки под голову, смотря в начинающее темнеть небо, он мечтательно сказал, – Я тоже женюсь. Вот вернусь с войны и женюсь. На героя-то все девки прилипнут, выбирай, не хочу.

– А в героях ты? – спросил присевший на пеньке офицер,

– Все героями будем, – не стал жадничать тот, – только у вас жены с невестами есть, а у меня нет. Выходит все ко мне, липнуть и будут.

– Тогда конечно, – согласился старшина, опускаясь на «ложе» рядом с Санькой.

–Степанович, а красиво ты сказал, про суженную, и про то, что человек быть один не должен, – Сашка немножко сдвинулся к краю, освобождая побольше места.

–Да не я это, сынок сказал, в Бытие так прописано, – негромко сказал старшина, – истина там прописана. А иначе как? Мужик без семьи, как болтушка ненужная. Он продолжение рода должен обеспечить и за собой закрепить. Ничего поймешь, все еще впереди. Спи, давай, жених, с утра еще долго ноги топтать.

Санька повернулся на другой бок и затих. Слева, от старшины, через некоторое время молча лег лейтенант. Немножко поворочавшись, он тоже, скоро заснул.

Старшина долго лежал с открытыми глазами, к нему в отличие от молодых, сон упрямо не шел…

Ему думалось о том, что завтра он обнимет Талию, припадет к его плечу Наташа, обхватит, его ноги прижимаясь к ним Колька. И как, поцеловав, жену с дочкой, он поднимет сынишку на руки. Самого маленького члена своего семейства, самого дорогого. Вдохнет его уже подзабытый ребячий запах. Думая о семьи, и Степановича на глаза навернулись, слезы. Он прислушался к дыханию спящих по бокам товарищей, те ровно дышали, видя свои молодые сны…

Он родился «последышем» в большой многодетной семье. Вырос в любви, но совсем не избалованным ребенком. С пяти лет от роду, его начал брать с собой в лес, дед Степан Иванович. Петр любил отца, любил своих братьев, но деда он боготворил.

10

Деда, который не мог прихлопнуть, даже надоедающую муху, просто отмахиваясь от нее говоря, – живая тварь, тоже чего-то хочет. При всем этом, самый «бодучий» бык Борька, который не терпел никого на своем пути, трусливо сворачивал в проулок, признавая право «сильнейшего».

Степанович улыбнулся своим мыслям, вспомнив, как гордо он вышагивал по деревне, спрятав свою ладошку, в огромной ладони деда. Как на вопрос – И чей это герой? – со всей детской искренностью, отвечал, – Петька, я, Степкин внук.

Сколько себя помнит, он всегда был чем-то занят. Сначала, будучи, чуть выше гусей, гонял их хворостиной к озеру. Став постарше гонял в ночное лошадей. Совсем окрепнув, стал ходить за плугом.

А когда пришла пора, как богом данную, как озарение, как диво дивное, на поляне среди леса, он увидел девушку.

Она сначала онемела, увидев его, внезапно появившегося на краю поляны, потом ойкнув, в смущение закрыла глаза, пытаясь прогнать его, словно видение. А через мгновение, открыв их снова, убедившись что, он наяву, убежала. А в его глазах осталась картина, увиденного чуда, как озарение, появившееся для него, на этой дальней лесной прогалине.

Потом много дней он кружил вокруг этой поляны, с единственным желанием, снова увидеть ее.

А когда увидел, сразу подбежал, схватил за руки, боясь, как бы она скова не растворилась видением, легким облаком на фоне косматых лесных красавиц.

Держа ее за руки, пахнувшие ароматом лесных ягод, смотря в ее глаза, в два озерка небесной синевы, он, преодолевая всю свою робость, тихо спросил, – а как тебя зовут?

И услышал, как и должно было быть, волшебное, прекрасное, необычное, как и то, что держали сейчас его руки, – меня зовут Тайя.

Сказав, она вынула с его ладошек свои руки, подняла с траву берестяной туесок, полный сочной земляники и исчезла за лохматыми лапами елей.

Петр еще долго стоял, смотрю на хвою поглотившую девушку, унимая бьющееся, рвущееся наружу от переполняющей радости сердце. А когда опомнился, побежал поделиться радостью с дедом, всю дорогу повторяя, как открывшуюся, долгожданную тайну, девичье имя Тайя.

Эта полянка, в окружении, словно часовых оберегающих их от посторонних взоров, высоких могучих елей, стала местом их встреч. Они садились у самого ствола самой большой хвойной красавицы, и ее ветви, свисающие до самой земли, давали ощущение замкнутого пространства, чего только своего.

Вдыхая одурманивающий запах хвои, Петр гладил ее светлые волосы, она, почти не дыша, положив голову ему на грудь, с закрытыми глазами слушала его. А он говорил. Говорил о том, что как только управятся с житом, он пришлет сватов, что построят они, рядом с избой деда, свой большой просторный дом…

А однажды вместо Тайи, прибежал ее братишка. Запыханный от быстрого бега, торопясь вернуться назад, он сбивчиво рассказал ему, что кто-то увидел их с Тайей. Теперь за свои грехи, она сидит в молельной избе на покаянии.

Он плохо помнит, как дождался темноты, не помнит, как полз к показанной парнишкой низенькой избушке. Помнит только, как больно били по телу ветки, рвали одежду сучья, когда он бежал назад, бережно прижимая к телу Тайю. Он остановился только тогда, когда увидел в дымке рассвета, проглядывающую сквозь хвою, крышу дедовой избы.

Он устало опустился на влажный мох, Тайя, дремала у него на коленях. Он думал о том, что теперь никогда не расстанется с ней. Золотеющая полоска неба, расширяющая у горизонта, торопила его, и он, не выпуская девушку из рук, поднялся на ноги и пошел к дедовой избе.

Дед, открыв на осторожный стук дверь, ничего не спрашивая, отступил в сторону, пропуская внука в дом. Войдя за ним, показал на металлическую кровать, с горкой подушек. Петр осторожно положил Тайю, и с мольбой взглянул на деда.

– Наша порода, – явно с одобрением сказал дед, – упрямый. Следом не кинулись?

– Тихо было. Мне братишка ее подсобил, – пояснил Петр.

У него не было от деда секретов. Тот никогда не пенял ему, в отличие от родителей, – своих девок пруд пруди, а ему староверку подавай. Он только хмыкал на это в бороду, когда внук рассказывал ему, да смотрел на него озорным помолодевшим взглядом…

11

Послышался хруст хвои под ногами. Алексей, разбудил Саньку, с силой толкнув в плечо.

–Давай на смену, – прошептал он, когда тот открыл глаза.

Санька, встав с лапника, поднял лежащий рядом автомат. Подергал плечами, сбрасывая остатки сна, и тихо ушел в темноту.

На примятую «постель» лег Алексей, увидев, что старшина не спит, прошептал извиняющим голосом, – Разбудил, Степанович?

– Да нет. Не спал я. Сон чего-то не идет. Год в родных местах не был, вот душу и бередит, – ответил, так же шепотом тот, – А ты давай покемарь, совсем ничего осталось.

– А далеко еще?

– Да нет. Это по дороге далеко, а по лесу идешь, так незаметно. Оглянуться не успеешь, как на месте будем.

– Незаметно это точно. День протопали, а как был лес кругом, так и есть, – зевая, ответил Алексей.