Волчара

– Машенция, а ну их всех. Пошли, я и вправду буду твоим сторожем.

Машка благодарно улыбнулась и кивнула.

Но перед тем как пойти спать, я задержался.

– Гриша! Что случилось? – с тревогой спросил я. – Почему волк преследовал Машу? Это ты его натравил?

Гришка с удивлением посмотрел на меня.

– Ты что, совсем сбрендил? Чтобы я волка на девчонку натравил? – дядька взглянул на меня так зло и по-мужски, что я невольно сгруппировался, чтобы уйти в сторону, если он вздумает меня ударить. А драться он умел. И, пожалуй, мои шансы сохранить зубы были бы не велики.

Но он сдержался. Тяжело выдохнул, как будто вместе с воздухом выдавливая и гнев, и положил руку мне на плечо.

– Родька! Клянусь, чем хочешь. Это не я. Сам удивлен, что это на Сему вдруг нашло.

И вдруг искра подозрения мелькнула в его глазах. Гришка просверлил меня тяжелым дедовским взглядом.

– Кстати, племяш, у меня от волнения ведь из головы-то и вылетело, что ты не хуже меня с волками сумел бы договориться. Не ты ли сам девчонку попугать решил? И не жалко тебе было такую славную?

От возмущения я даже не знал, что ответить. Думал, что теперь настала Гришкина очередь начать группироваться. Я тоже умел драться, и он это прекрасно знал. Дядька с легкой насмешкой придержал мою уже бессознательно начавшую двигаться в размахе руку.

– Ладно, ладно, – успокаивающе произнес он, – не кипятись. Наверно, ты не виноват, а зверюга все-таки и есть зверюга, какой бы умной не казалась.

Ночью я не спал. Машка, которая при народе держалась храбро, наедине со мной совершенно раскисла и, вцепившись в меня, долго и горько плакала.

– Родик! Милый Родик! – повторяла она беспрестанно. – Я так боялась, так боялась.

И в ее голосе звучал древний атавистический ужас человека, оказавшегося в лесу наедине с диким и опасным зверем.

Это происшествие плохо сказалось на нашем отдыхе. Ничего вроде не изменилось, тот же лес, изба, яркое морозное солнце, но мы откровенно начали скучать. Кто сел с книжкой, кто уставился в телевизор, кто просто маялся. Все стали раздражительными, и отчетливее всего это отразилось в отношениях пар. Ближние всегда страдают первыми. И когда Ким ни с того, ни с сего заорал по пустяку на Нельку, а та неожиданно расплакалась, мы собрались на совет. Слава богу, не потребовалось больших усилий, чтобы помирить Кима и Нелли. Тот и сам был не рад своей вспышке и чуть ли не на коленях ползал за ней. А та (все-таки я не зря подумал, что она крыска) по-женски «ласково» вгоняла ему иголочки под ноготочки. Будешь знать, мол, на кого гавкать. Но основной темой саммита был вопрос – что делать. Решили тепло поблагодарить хозяина и вернуться в лоно цивилизации. Приближался новый год, и все хотели провести его дома.

Так и закончился отпуск в российской глубинке, и несмотря на некоторые издержки, все в итоге вспоминали о нем с удовольствием.

В Москве я окунулся в обычную рутину. Возвращаясь домой, не без смятения, но так, чтобы она не заметила, оглядывал Машку. Виден животик или еще нет? Я не знал, когда он должен появиться. Говорят, у некоторых он проявляется поздно. К этому типу женщин, похоже, относилась и Машка. Уж как я ее не буравил взглядом и в одежде, и, что намного интереснее, без нее, но ничего, кроме красивой женщины, не замечал. Она же грустила и скучала. В профессии у нее выпал период непрухи. Даже реклама не подворачивалась. Но однажды раздался звонок, и ей предложили приехать на встречу с режиссером. Тем самым, из сериала. Вернулась она счастливая.

– Родик! Слышишь? – еще не войдя в квартиру, закричала она. – Меня взяли в сериал! На ту самую роль.

Ее буквально распирало от нетерпения поделиться радостью. Не скрываю, я тоже был рад. Она же бросилась ко мне на шею и стала целовать так бурно, что мне даже пришлось отбиваться от такого избытка чувств.

– Машенька! Ну, хватит уже, – взмолился я и мягко отстранил ее в сторону. – Я очень за тебя рад и считаю, что справедливость, наконец, восторжествовала.

«А имя у этой справедливости – Олигарх», – прозвучало в моей голове. А Машка продолжала щебетать:

– Представляешь, мне это рассказал сам режиссер. Троекурова, как только ее взяли, перестала вести себя как скромница, стала выдвигать разные условия, капризничать на съемках, как выразился Леонид Игнатьевич, потеряла чувство пропорций. И он вспомнил обо мне. Он говорит, что и раньше колебался между мной и ней, но за ту похлопотали, – Машка многозначительно подняла палец вверх, а я продолжал внимательно слушать. – Ну, а когда Троекурова совсем уж съехала с рельс, он велел позвонил мне.

Она сделала паузу и радостно заорала:

– Я буду сниматься!

И запрыгала по комнате.

Я дал ей чуть успокоиться и на полном серьезе, не сомневаясь, что в итоге разговор закончится ссорой, проговорил:

– Маша! Я не хочу быть неправильно понятым, но участие в фильме не может не накладывать на тебя определенные обязательства.

Машка непонимающе смотрела на меня.

– Родик! Что ты имеешь в виду? Я же не маленький ребенок и не подведу Леонида Игнатьевича.

Я нетерпеливо повел плечами.

– И я тоже не дитя малое, – ответил уже с раздражением. – А про свою беременность ты режиссеру сказала? Ты собираешься сниматься с животом? Может, еще все-таки не поздно подумать об аборте?

Машкина реакция была совсем не такой, как я предполагал. Она подошла ко мне сзади и ласково обняла. Я почувствовал ее мягкую грудь и легкий запах духов. Ее волосы приятно щекотали мою шею.

– Глупенький, – прошептала она, – не волнуйся. Все улажено.

Я непонимающе повернул голову. Что значит улажено и как? Она что, все-таки собралась избавиться от ребенка? Хорошо, если не прошли все сроки. Криминальный аборт обойдется намного дороже. Я стал прикидывать, к кому могу обратиться. А потом решил, что, наверно, можно дать «бабок» гинекологам, чтобы нашли причину для прерывания беременности по медицинским показаниям. Из-за давления, например. Все это в миг прокрутилось у меня в голове, и я даже прослушал начало Машкиных объяснений.

– Родик! Ты не поверишь. Леонид Игнатьевич был со мной чрезвычайно любезен. Даже поцеловал руку. Его вообще как будто подменили. Он совсем не походил на себя, не был, как обычно, хмурым и не говорил сквозь зубы.

Он бы и каракатицу трахнул, если бы Олигарх велел, подумал я, хотя, может, и был к режиссеру несправедлив.

– Я, конечно, созналась, что в положении, – продолжала Машка. – Он, естественно, не пришел в восторг и, извинившись, поинтересовался, собираюсь ли я сохранить ребенка.

Я застыл в ожидании.

– Я очень колебалась, давая ответ. – По Машке было видно, что она и сейчас переживает ту сцену. – Я понимала, что хотела слишком многого. И ребенка, и этот фильм. И все-таки ответила, что от моей крохи отказаться не готова. Я совсем раскисла, сказав эти слова, и собиралась уже плакать, понимая, что сейчас мне скажут «до свидания». Но произошло удивительное. Леонид Игнатьевич, видя мое состояние, вдруг замахал руками.

– Что вы, деточка. Я что, похож на зверя какого-нибудь и не желаю вашего счастья? Мне просто нужно планировать съемки. Что же касается вашего состояния… Вы читали сценарий? Фильм костюмный, все происходит в восемнадцатом веке. А в платьях того времени «запорожец» можно спрятать, не то что живот. Есть, правда, несколько откровенных сцен, их можно или снять первыми, или вообще пригласить дублершу.

И Машка ликующе посмотрела на меня, скромно добавив, что, по мнению режиссера, ни одна дублерша с ней, Машкой, не сравнится.

Вот так, подумал я. Машка получит своего желанного ребенка и роль в кино, а я против воли стану отцом и потеряю Нинку… Было над чем поломать голову.

А отношения с Ниной были далеко не простыми. Я, как ни старался, не мог забыть ту ночь. И до сих пор вспоминал ее нежные касания, податливое тело и легкий полустон-полувздох в конце. Но после этого она категорически отказывалась понимать намеки на возможное повторение. Мы вернулись к тому, с чего начали. Перезванивались, иногда встречались, мило болтали и расходились. А прощаясь, она всегда легонько целовала меня и незаметно для охраны на мгновение сладко прижималась всем телом ко мне, как бы говоря, смотри, что ты можешь потерять.

Но ребенку все-таки нужен отец. Так с непоколебимой женской уверенностью считала Нина. Истина прописная, хотя и небесспорная.

А потом в нашу жизнь встряло одно странноватое письмо.

Тем вечером, вернувшись домой, я застал довольную Машку. Мое же настроение было не ахти. Нинка снова продинамила меня. Купила как последнего дурачка. Накануне позвонила и позвала к тете. Я, конечно, раскатал губы и даже предупредил Машку, что, наверно, задержусь, а та была так закручена начавшимися съемками, что почти никак на мои слова не среагировала.

– А, – сказала она.

Но Нинка, видимо, просто решила со мной поиграть. Слава богу, хоть не позвала опять Олигарха. Оказалось, она пригласила меня на домашний вечер камерной музыки, которую я не понимаю и не люблю. Исполнителями были какие-то два карикатурных молодых хмыря то ли со скрипками, то ли альтами и просветленными лицами людей, только что ударенных пыльным мешком по голове, и под стать им девица, правда, хорошенькая, с флейтой. Естественно, были приглашены слушатели из числа пациентов какого-то дурдома для интеллектуалов. В общем, я удрал на кухню и стал нахально шарить в холодильнике в поисках настойки, рассчитывая, что пацаны когда-нибудь все-таки перепилят свои психотравмирующие инструменты, и я останусь с Ниной. Но не тут-то было. Когда, наконец, эта бодяга кончилась и присутствующие, усталые и довольные, перестали колебать испуганный воздух звуками музыки и своих дурацких комментариев, Нинка, не без злорадства извиняясь, шепнула мне, что флейтистка остается ночевать у нее. У меня от скуки и злости не было настроя на куртуазное поведение, и я вполслуха вызвался заодно на халяву трахнуть и музыкантшу. Однако комплиментов в ответ не услышал и ушел домой.

А дома меня ждала Машка, у нее было хорошее настроение, но меня это только раздражало.