Волчара

– Людмила Сергеевна! Вы дома? – прокричал я, но ответа не было. В квартире было темно, пошарив в поисках выключателя рукой, я зажег свет.

Соседка, величественно выпрямившись, лежала посередине ковра. Ее правая рука, уложенная на живот, держала букет роз. Рот был ярко подкрашен помадой, прочертившей вверх по щекам дугообразные линии, вроде клоунской улыбки. На голову было водружено что-то изображавшее фату и сделанное из наволочки. За ухо, довершая ансамбль, была кокетливо засунута еще одна роза. Из ярко красного пятна на белой блузке торчал пробивший грудину большой кухонный нож. Машка взвизгнула и прижалась ко мне.

– Пойдем отсюда скорей, только ничего не трогай, – сказал я, и мы, вернувшись, вызвали милицию.

Вначале приехали одни, потом другие, этот, как их называют, убойный отдел. Машка была в полном ауте и толком ничего рассказать не могла. Почти все объяснения я взял на себя. Я любезно предложил ментам, пока они работают, воспользоваться моей квартирой, и сварил им кофе, хотя был достаточно раздражен их одинаковыми, повторяющими друг друга вопросами. Нет, они вовсе меня или Машку не подозревали, но такова, наверное, была особенность их работы, требующая повторно и упрямо пытаться выявить вольные или невольные несоответствия в показаниях. В конце концов, они отстали от меня и Машки. Их главный, молодой мужчина, капитан милиции по имени Олег Андреевич Скворцов расселся на моем диване и, тайком скучая, отхлебывал кофе, параллельно раздавая ожидаемые и знакомые по детективам указания по поводу отпечатков пальцев и пр. Я терпеливо ждал, когда в этой видимости бурной деятельности наступит пауза, и я смогу что-то добавить от себя. Наконец, чашка капитана опустела, и он совершенно искренне поблагодарил. На секунду стал обычным человеком с вполне добродушной внешностью, а не лицом при исполнении. Я даже подумал, что моя мысленная ирония в отношении ментов неуместна. Просто пришли усталые, задрюченные работой люди, которые без лишнего шума и по правилам, которым их учили, занялись своей рутинной работой. А начали, как всегда, с нуля. С ничего.

– Олег Андреевич! – обратился я к капитану.

Тот вопросительно на меня посмотрел.

– Олег Андреевич! – снова повторил я. – Вы не будете возражать, если я расскажу то, что думаю по поводу этого убийства?

Тот не без удивления поглядел на меня.

– Вы что-то знаете? Я думал, что вы просто сосед, не склонный вникать в жизнь других людей. Вы же сами показали, что никого постороннего или подозрительного не видели, шума не слышали, с соседкой отношения не поддерживали.

– Олег Андреевич! – ненавязчиво продолжал я. – Вы приехали чуть позже других, когда меня уже заканчивали опрашивать. И выяснили в принципе все, кроме одного: зачем мы с Машей, собственно говоря, пошли к соседке. Я попытался объяснить, но мне предложили подождать и рассказать непосредственно вам.

В глазах капитана появилась толика интереса.

– Вы хотите сознаться в убийстве? – не без иронии поинтересовался он.

Тоже мне юморист, подумал я.

– А вы меня подозреваете? – Я перебросил мяч на его площадку.

– Да нет, Родион Николаевич, пока не подозреваю. И буду рад услышать вашу историю.

Я ему все про Эдуарда рассказал. И про письмо, и про звонки, и про то, как мы пошли с Машкой к соседке проверить в порядке ли она.

Капитан внимательно прочитал письмо, осмотрел конверт, прослушал записи телефонных разговоров, а потом запротоколировал мои показания и забрал все это добро.

Было далеко заполночь, когда он со своей командой оставил место происшествия и зашел попрощаться. А я не удержался и спросил:

– И что же вы будете сейчас делать?

Тот на секунду задумался, что лучше – отбрехаться или сказать правду, но в итоге, видимо, не соврал:

– Поеду на улицу Шаповалова, 23, знакомиться с вашим Эдуардом Анатольевичем. Презанятная он, наверное, личность.

Скворцов с интересом взглянул на меня.

– А вы-то сами, Родион Николаевич, уверены, что это он?

Я усмехнулся. Да вроде бы и думать больше не на кого. Он же так картинно и с вызовом уложил бедную бабку. Но капитану ответил другое.

– Знаете, Олег Андреевич, если честно, то окончательно поверю, если по этому адресу никакого Хлопотова не окажется.

На улице Шаповалова, 23, располагался не жилой дом, а кафе-стекляшка.

На следующий день Скворцов позвонил мне. Он сказал, что окончательно решено: этим убийством придется заниматься ему. По его голосу я понял, что особого восторга это у него не вызывало. Если бы речь шла просто о смерти никому не нужной одинокой старухи, другими словами, о деле так и напрашивающемся лечь под сукно, это было бы одно, но данная ситуация, когда у сыщика МУРа бельмом в глазу торчали мои показания, превращала это убийство в нечто неординарное. Более того, найти преступника требовалось как можно скорее, потому что существовала угроза жизни актрисы Марии Пономаренко, даже несмотря на то, что эта угроза не прозвучала в разговорах Эдуарда. Он уже зарезал из-за пустяка незнакомую старуху и может не остановиться перед убийством другой женщины. Скворцов сообщил, что мой телефон будет прослушиваться, а разговоры записываться. На это мне было наплевать. Максимум, что они услышат и не предназначено для чужих ушей, это мой заковыристый мат, которым я пользуюсь для доходчивости в общении с некоторыми людьми. Более важным и своевременным было то, что он обещал выделить людей для охраны Маши. Вместе с тем он заметил, что, хотя его группа и связывает убийство соседки с Эдуардом («Хлопотуном», как они его прозвали), будут разрабатывать и другие версии. В эти другие версии трудно было поверить, но и я, и Машка были бы счастливы, если бы нашелся какой-нибудь не интересующийся Машей ненормальный, угробивший старуху.

Машка не была трусихой. Но трудно жить, зная, что за тобой следит кто-то психически неуравновешенный и способный на убийство. Поэтому в тот день я пытался уговорить ее не ездить на съемки и отсидеться, запершись на все замки, дома. Но она не согласилась. Сказала, что среди людей она будет чувствовать себя спокойнее, чем одна в пустой квартире. Мне ничего не оставалось делать, как смириться и проводить ее до ворот студии. От меня же самого на работе было мало проку. Я все время вспоминал лежащее на полу тело с ножом в груди. Неужели и Машку ждет подобная участь? Чтобы отвлечься, я позвонил Нине. Она явно была рада моему звонку.

– Привет, Нинок! – относительно бодрым голосом начал я. – Я по тебе соскучился. Ты мне уже целых два дня не звонила, и я не говорю уж про то, сколько времени мы не виделись.

– А ты, милый, сосчитал? – кокетливо и довольно спросила она. Но я не смог поддержать игривый тон разговора. И рассказал ей про Хлопотуна.

– Какой ужас. Бедная Мария, – с искренним сочувствием воскликнула Нина. – Я надеюсь, этого психа скоро поймают.

Я не разделял ее оптимизм. Хлопотун производил впечатление неглупого и хитрого человека. Он оказался достаточно сообразителен, чтобы дать неверный адрес, у него хватило художественного воображения, чтобы в духе триллера оформить место преступления, он говорил как образованный человек. На что могла надеяться милиция? На отпечатки пальцев, которые он запросто мог стереть, или на показания случайного свидетеля? Единственное, что реально пока могло помочь его идентифицировать – это его странный голос. Но в городе живут миллионы людей, и всех их не прослушаешь.

Эти мысли отвлекли меня, и я пропустил часть того, что мне говорила Нина. Но конец фразы все-таки поймал:

– Теперь ты должен проводить с ней больше времени. Так ей будет спокойнее.

– Не надо мне объяснять очевидные вещи, – чуть сердито ответил я. Мне не нравилось то, что Нинка меня поучает, и кроме того, я вообще не любил, когда меня вынуждают к каким-либо пусть даже абсолютно правильным действиям. Мне не нужны подсказчики.

– Это понятно и так, – повторил я. – Но я не нянька и не могу находиться при ней все время. – Нинка этого не видела, но я от раздражения сломал карандаш. – Кроме того, следователь обещал приставить к ней охрану.

Нина на какое-то время замолчала, видимо, размышляла.

– Родик! Мне ужасно грустно это говорить, но мы вряд ли сможем с тобой продолжать встречаться.

Я опешил.

– Почему?

– Потому что ты больше нужен Марии. Хочешь, я поговорю с охраной отца? У них достаточно людей в фирме, чтобы позаботиться и о безопасности твоей девушки. У тебя ведь есть деньги им заплатить? – печально проговорила Нина. – А кстати, как она себя вообще чувствует?

Я не понял вопрос.

– Как, как? Да обычно. Только напугана. А частную охрану, если нужно, я и сам найду.

– Ты не совсем меня понял, – осторожно сказала Нина. – Я имела в виду не ее реакцию на угрозы, а общее состояние. Она ведь беременна. Между прочим, какой у нее уже срок?

Я, не подумав, ответил:

– Говорит, 14-15 недель.

– Значит, аборт она делать не стала, – упавшим голосом сказала Нина.

Я про себя чертыхнулся. Я не забыл тех давних Нинкиных слов о том, что ребенку нужен отец, а значит, нам придется расстаться. И темы Машкиной беременности при встрече с Ниной старался не касаться, хотя и не собирался уходить от ответа на прямые вопросы, если бы они были заданы. Она и не спрашивала. Но теперь я просто не знал, что делать. Ведь от Нинки отказываться я не собирался. Господи, ну почему эти две женщины и я не родились в Саудовской Аравии? Как просто было бы тогда решить проблему, женившись на обеих.

– Нина! Ты можешь расценивать эти слова как объяснение в любви, но я всей душой против того, чтобы расстаться с тобой. Ты для меня слишком много значишь. Так много, что я готов только из уважения к твоим принципам прекратить с тобой отношения. В конце концов, ты всегда сумеешь найти мужчину и получше меня. – Я надеялся, что в моем голосе не прозвучало лицемерие. – Но знай, мне будет очень нелегко пережить разрыв.

Нина молчала, а мой напряженный слух уловил взволнованное дыхание на том конце провода.