Последний выстрел Солтмурада

– Ты быстро учишься, Солтмурад, ты – прирожденный воин. Если бы твой отец был жив, он бы гордился тобой.

И он гордился, но только до порога дома, где его встречала крикливая жена:

– Ты когда бросишь играть в свои стрелялки! Взрослый мужчина, а ведешь себя, как мальчишка! Ведь у тебя есть дети, вон, скотины полон двор, она второй день не поена и не кормлена. Разве я одна везде поспею!

В другой раз Солтмурад поучил бы жену за неуважение к хозяину дома, но тут, чувствуя, что она права, молча пошел во двор, даже не поев, потому что видел, как жена захлебывается в домашних заботах.

А события в Грозном тем временем показывали, что люди сошли с ума, и Аллах отвернулся от них. Перед новым годом федеральные войска начали штурм столицы Ичкерии и через два месяца захватили ее. В селения и города стали привозить погибших, и над всей Чечней и Россией стоял скорбный плач и вой. Солтмурад переживал, что давно не было никаких вестей от сына. Жена постоянно плакала, проклиная и Дудаева, и Ельцина, а Солтмурад каменным истуканом сидел перед телевизором и старался среди огня, дыма и крови увидеть родное лицо. Электричество часто пропадало, и в такие минуты он ходил из угла в угол, словно загнанный зверь. Он уже проклинал себя за свою минутную слабость, когда отпустил сына на войну.

Но однажды Теймураз пришел в дом сам. Он стоял у порога в порванной одежде, грязный и завшивевший, но живой и невредимый. Мать клушкой кружила вокруг него, сдирая с тощего тела лохмотья и слизывая поцелуями грязь с его щек. Был он без оружия, сказал, что патронов у него не осталось, и он выбросил автомат в речку. Помывшись и переодевшись в чистую одежду, сын сидел за столом в окружении домочадцев, которые взирали на него, словно на чудо, свалившееся с неба, ел горячий, жирный суп и со слезами на глазах рассказывал о тех ужасах и издевательствах, которые творили федералы с мирными чеченцами.

Солтмурад слушал и молчал, он понимал, что сын защищал свои интересы и идеалы, с которыми он шел на войну, и для него любой противник был жестоким и неправым. Но Солтмурад знал и другое, что война – это грязь, смешанная с горем и кровью, и в ней пачкаются одинаково обе противоборствующие стороны, что не судят только победителей, на которых этой кровавой каши не меньше.

Сейчас Солтмурада поразило другое: у его сына был потухший, почти стариковский, взгляд, будто из его глаз выжали всю радость и залили водой искры жизни. Солтмурад помнил, что точно такой же взгляд был у отца в те минуты, когда он молча смотрел в свое прошлое.

3

Скоро война на хромых ногах приковыляла и в горы. Ополченцы снова вытащили из тайников свое оружие и ждали развития событий. Над их головами все чаще с грохотом пролетали военные самолеты и вертолеты, в селе появились первые раненые, которых размещали в больнице, в школе, а то и просто по домам. А следом за ранеными появились и бородатые боевики. Шум боев приближался с каждым днем.

Однажды в село пригнали пленных юнцов и заставили их рыть окопы, траншеи и строить укрепления. Было их человек тридцать. На ночь их, изможденных и голодных, бросали в ямы и закрывали в подвалы. Кормили пленников только по утрам, кидая им несколько буханок хлеба и спуская на веревке чайник с кипятком. Все было, как на войне. Один из бородачей так и сказал:

– Пленный должен работать на того, кто его захватил, иначе – смерть.

Одного такого парнишку, попытавшегося бежать, боевики несколько раз били, отрезали ему правое ухо, а потом привязали к дереву, согнали к нему пленных, и командир сказал:

– Глядите, засранцы, вонючие русские свиньи, то же будет с каждым из вас, если попробуете сачковать или попытаетесь бежать!

В глазах обреченного уже стояла смерть, ширинка его штанов намокла, из штанин текли тонкие струйки мочи, а когда длинная очередь взлохматила его тело, словно подушку, он не издал ни звука, а просто повис мешком на веревке, пустив изо рта тягучую слюну. И без того бледные от пережитого страха, недоедания и тяжелых работ, пленники превратились в меловые статуи, а двое упали в обморок. Один из них наделал в штаны, и один из боевиков под громкий хохот бородачей погнал его на речку подмываться. Видно, разведка федеральной армии пронюхала о сильно укрепленном селении в горах. Пастухи и жители других сел доносили, что в близлежащей местности все чаще появляются разведгруппы и через соседний перевал войска пытались подтянуть артиллерию и бронетехнику, но ополченцы устроили им сражение в стиле а-ля Москва-41, и вэдэвэшники, понеся большие потери, снова скатились по склонам к подножию гор.

Солтмурад должен был впервые участвовать в бою. Командир долго наставлял его перед сражением:

– Ты, Солтмурад, не бей всех подряд, солдаты что – пешки. Выбирай командиров, командир – это голова подразделения, а любое войско без головы – труп. Понял?

Солтмурад лишь кивал головой – чего тут не понять, только вот как определить, кто из них командир, а кто нет, спрашивать не стал – на месте разберемся. Он выбрал хорошую позицию в распадке между скалами над речушкой и долго обустраивал себе лежбище. Ждал, до слез глядя на дорогу в узком ущелье, и все равно проморгал появление врага. Там, внизу, уже застрекотали автоматные очереди, заухали гранатометы, закашлял крупнокалиберник, а он все еще никого не видел.

Но вот в его прицеле мелькнула одна фигура в камуфляже, затем вторая, третья. Кто из них был командир, а кто подчиненный, понять Солтмурад не мог. Из всех он выловил в перекрестие солдата с огромной рацией на спине, над которым, как над инопланетянином, удочкой качалась длинная антенна. Тот что-то горячо кричал в микрофон. Солтмурад тщательно, как его учили, прицелился и выстрелил. Солдат с испугом посмотрел вокруг и тут же исчез в кустах.

Так происходило много раз, и Солтмурад не был уверен, что ранил хотя бы одного врага. Откровенно говоря, он и не чувствовал особой потребности убивать, все это напоминало ему скорее стрельбу в тире, чем войну. Враг казался ему игрушечной мишенью, фантомом, призраком, в глаза которого невозможно взглянуть и увидеть в них ту притягательную искру ненависти, которая порождает силу противодействия, вливающая во все твое существо страсть борьбы и пыл победы. Другое дело, когда ты встречаешь врага лицом к лицу и знаешь, что один из двоих должен выжить или умереть.

Однажды такое с Солтмурадом уже происходило. Как-то зимой он пошел в лес, чтобы нарубить жердей для провалившейся от тяжелого снега крыши овчарни. Внизу не нашел ничего подходящего, а когда поднялся в гору и присел отдохнуть, вдруг почувствовал себя так неуютно, что по телу пробежали мурашки. Чувство опасности развернуло его на сто восемьдесят градусов, и он прямо перед собой увидел торчащие из расщелины волчьи морды. Солтмурад знал, что обычно на охоту выходит волчица, но в паре с волком она была особенно опасна. Инстинкт самосохранения заставил его выхватить из-за пояса топор, тело его наклонилось в ожидании схватки, налилось упругостью и дрожью, готовое к отпору.

Но волки тоже пришли не по-орехи. Несколько минут звери и человек стояли друг перед другом, готовые биться насмерть. Волки с рычанием скалили желтые зубы, вздыбив загривки, а глаза их метали искры решимости и готовности к сражению до тех пор, пока их голодные желудки не обожжет тепло человеческой крови и свежего, еще живого мяса. Звери уже несколько дней охотились в горах и около селений, пытаясь раздобыть еду, но недавно выпавший глубокий снег и снежные лавины завалили все тропы, перевалы и ущелья.

Солтмурад тоже был голоден, но, в отличие от зверей, он был человеком и защищал свою жизнь, от которой зависели жизни его родных, потому что был единственным их кормильцем и защитником. Видно, и звери почувствовали его решимость биться до конца и после долгих минут противостояния и повинуясь инстинкту самосохранения, первыми сделали шаг назад и скрылись во впадине, где ворчала сонная горная речушка. А Солтмурад шел домой, постоянно оглядываясь, всей кожей ощущая их лютый невидимый взгляд.

Не прорвавшись сквозь плотный огонь боевиков и потеряв много боевой техники, федералы ушли. Вернувшись домой, Солтмурад отогрелся у печи, поел и лег спать. Но отдохнуть ему так и не дали, часа через два к нему пришел сосед и, растолкав его, сказал, что командир приказал им заступить на пост у въездной дороги в ущелье, потому что, по слухам, на рассвете русские могут попытаться ворваться в их село. Немного поворчав и захватив с собой термос с горячим чаем, Солтмурад послушно собрался.

То, что произошло потом, Солтмурад будет помнить до самых последних дней своей жизни. Когда усталые и промерзшие до костей ополченцы уже собирались домой, из-за южного гребня гор вдруг выпорхнула стая зеленых бабочек. Сосед показал пальцем в небо:

– Ну-ка, погляди, Солтмурад, что это там?

Через прицел винтовки Солтмурад поглядел в небо и сквозь утреннюю снежную дымку разглядел четыре вертолета, которые летели прямо на их селение. Вот два из них свернули в сторону и стали кружиться на одном месте, а два других стали постепенно снижаться.

– Бежим, Ахмед! – закричал Солтмурад, таща напарника за рукав. – Сейчас стрелять начнут!

Они ужами скользнули между деревьев и спрятались за камнями, метрах в тридцати от своей ночной лежки. Вертолеты пронеслись над их головами так низко и с таким воем, что они не расслышали стука крупнокалиберного пулемета. По тому месту, где они только что были, словно пробежал гигантский невидимый зверь, оставив цепочку снежно-земляных воронок. Сама лежка была разворочена. Ахмед посмотрел туда и, присвистнув, протянул:

– Вот это да! Видно, нас с тобой сам Аллах бережет. Если бы мы с тобой там остались, то все…

Когда шелест крыльев бронированных стрекоз стих, из селения донеслись выстрелы. Ахмед вскочил на ноги и закричал, потрясая кулаками:

– Ах, шайтан, зачем стреляют! Молчать надо!

– Почему? – спросил Солтмурад.

Ахмед стучал в свою грудь и кричал:

– Я в армии служил, в разведроте, я знаю. Молчать надо. Это они разведку и корректировку проводят. Видишь. – Он показал на два висящих вдалеке вертолета. – Они сейчас определят, откуда стреляют. Безмозглые бараны! Ой, Алла! – снова закричал Ахмед. – Суй свою голову подальше, чтобы ее не разбили, как яйцо!

Вертолеты снова стали заходить на село. Вот от их брюшин отделились клубки дымков, которые стометровыми руками потянулись к земле. А потом еще и еще раз. И тут же в селении заухали взрывы, заставив задрожать скалы. Со склонов потекли снежные языки, зализывая неровности, морозный воздух смешался с дымом и какой-то тошнотворной смесью.

Переждав обстрел, Солтмурад и Ахмед побежали в село, над которым тут и там стояли столбы дыма. Еще издали они увидели, что по улицам мечутся, словно сумасшедшие, люди. Они бегали из дома в дом, из домов на улицу, что-то кричали друг другу и, казалось, что это не люди, а потревоженные муравьи. Вот в больницу пронесли раненого. У небольшой, приземистой мечети прямо на снегу лежали двое убитых. Вокруг них стояла злая толпа, а по земле, извиваясь и посылая кому-то проклятия, в муках ползали женщины и рвали на себе волосы. Мужчины тоже ругались, а старики молчали, мудро глядя на земное соприкосновение жизни и смерти.

Постоял здесь и Солтмурад. Он хорошо знал убитых. От одного из них, молодого, он в свое время натерпелся, когда тот украл у него двух баранов и продал в райцентре на заклание. В суд Солтмурад на него не подавал, но старейшинам сказал, и те присудили его к двадцати палкам. Второй тоже был, прости Аллах, прощелыга еще тот. Три раза он занимал у Солтмурада деньги, но долг так и не вернул.

Но сейчас, стоя над их телами, Солтмурад почему-то не думал о плохом, а вспомнил, как один из этих юношей притащил в его дом мокрого щенка, который чуть не утонул в речке, и как бы извиняясь, сказал: «Возьми, дядя Солтмурад, он будет стеречь твоих овец». А второй, когда сам Солтмурад однажды сильно заболел, отвез его на своей машине в районную больницу, а через три недели привез обратно.

От этих дум его оторвал неизвестно откуда появившийся командир ополчения:

– Мне надо с тобой поговорить, Солтмурад. Пойдем

– Куда?

– А к тебе домой.

– Ну, пойдем, – с легкостью согласился Солтмурад. Он даже не подумал, о чем хочет говорить с ним командир и почему это надо делать в его доме. Не замечал он и странных, прячущихся взглядов своих односельчан, которые провожали их до самого поворота. Позади них шли еще двое боевиков. Командир сказал:

– Солтмурад, отдай свою винтовку моему телохранителю, ты, наверно, устал.

– Нет, я не устал, что я, маленький что ли? – обиделся Солтмурад.

– Отдай, отдай, – настоял командир. Он почти силой отобрал винтовку и отдал шедшему позади них ополченцу. И даже тогда Солтмурад не почувствовал тревоги.

Впервые от плохого предчувствия его сердце дрогнуло, когда он увидел полуразрушенное здание бывшего клуба, за которым находился его дом. Он не подал вида, что его что-то встревожило, только вдруг почувствовал в ногах предательскую слабость.

Но что это? Там, где он привык видеть свой дом с высоким забором и узорчатыми воротами, с красной железной крышей, с садом и двумя скворечниками, которые он смастерил своими руками на радость детям, высилась лишь груда развалин. Она еще дымилась, а вокруг стояли искореженные яблони, груши, черешни, абрикосы с висящим на их ветках урожаем из окровавленных тряпок и человеческой плоти.

Видно, еще не осознав всего случившегося, Солтмурад кружился на одном месте и спрашивал окруживших его людей: