Последний выстрел Солтмурада

Последний выстрел Солтмурада
Александр Никонов

В сборник вошли две повести о войне в Чеченской Республике конца 20 века под общим циклом «Кавказский разлом». Повести «Последний выстрел Солтмурада» и «Цветок на диком камне» написаны давно, но ни одно издательство не решилось их опубликовать. Автор надеется, что истинный читатель оценит их правдивость и художественную привлекательность.

Последний выстрел Солтмурада

Александр Никонов

© Александр Никонов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Последний выстрел Солтмурада

(повесть из цикла «Кавказский разлом»)

1

Полковник ичкерийской армии Солтмурад сидел за дощатым столом, наскоро сколоченным из не струганных дубовых досок, устало подпирая свою отяжелевшую голову черными от пороховой гари руками, и размышлял о превратностях и поворотах своей жизни. А мысли его ворочались в голове, словно валуны в стремительной горной реке – нехотя и лениво.

Там, наверху, гремел бой, который продолжался почти без перерыва целую неделю. Ему не надо было выходить на поверхность, чтобы знать, что происходит, за долгие годы войны с федеральными войсками он научился безошибочно определять, где, откуда, кто и из какого оружия стреляет: вот утробно гудит мина полкового миномета, через некоторое время пукает танковая пушка, а вот что-то клепает крупнокалиберный пулемет Калашникова. Танковая пушка пукает оттого, что федералы открывают люки во время стрельбы, чтобы избыточное давление внутри башни при попадании в нее снаряда или гранаты не размазало экипаж по стенке. Этим иногда пользовались чеченские ополченцы, стараясь забросить внутрь гранату, – иногда это получалось.

Да, превратности судьбы и жизни… Еще неделю назад он чувствовал себя орлом, стоял на скале и, обозревая в мощный цейсовский бинокль свое родовое гнездо, ютившееся у выхода из ущелья, с нетерпением ждал того часа, когда он снова очутится в родном селении, где сорок два года назад его покойный отец выхватил новорожденного из рук повивальной бабки, поднял сына над краем утеса, у которого стояла их старая сакля, и закричал на весь свет:

– Сы-ы-ын! Айт, люди хорошие, у меня родился сын! Я приглашаю всех в гости, на той! Приходите, добрые люди, разделите со мной мою великую радость!

Эхо катилось по горным теснинам, ущельям и лесам, разнося радостную весть до соседних селений. А уже вечером за стенами их полуразвалившейся сакли слышались радостные возгласы мужчин и женщин, которые пришли поздравить счастливую супружескую чету с рождением нового горца. Женщины бегали со двора в дом, из дома во двор, где в больших казанах томилась баранина и плов, подносили гостям угощение, а потом и сами садились попировать на женской половине. Угощение было скудным, несколько караваев хлеба и лепешек, испеченных из овсяной муки пополам с лебедой и отрубями, сушеный сыр, толченые орехи с постным маслом, и если бы не помощь колхозного председателя, который выделил одного барана и две плошки риса, праздник походил бы на поминальный ужин.

Ну что особенного – человек родился. Каждый день и час, каждую минуту и секунду в этом мире рождаются сотни и тысячи детей. Но это событие было примечательно тем, что здесь, в маленькой горной стране, появился человек, впервые рожденный после сталинской депортации целого народа, когда разбросанный по самым дальним краям и весям необъятной России большой и влиятельный тейп впервые собрался на исторической родине. Люди возвращались в родные места, и слезам их не было конца, когда они подсчитывали свои потери: лишь каждый третий остался жить после страшной мясорубки, которая день и ночь работала на просторах Советского Союза.

Но в этот же день случилось и горе: пока праздновали день рождения Солтмурада, не выдержав тяжелых родов и истощения, умерла его мать. Правду говорят в народе, что веселье от печали ничего не отделяет, только веселье – это начало жизни, а печаль – ее конец. Уже в этот же день родительницу похоронили.

Отец Солтмурада был безутешен, он не выходил из дома почти месяц. Жена его была еще очень молодой, ко дню кончины ей не исполнилось и восемнадцати. Рассказывали, что отец увидел ее первый раз, когда она собирала на склоне горы хворост. И хотя ему в тот год было уже около пятидесяти и у него до этого было две жены и четыре дочери, при виде красавицы у мужчины закипела кровь, и он, как настоящий горный орел, не упустил добычу. И сватовство, и женитьба, и зачатие Солтмурада, по всей видимости, произошли в один день, потому что у невесты из родных никого не осталось и она жила совсем одна в выкопанной на скалах землянке. А кормила Солтмурада грудью родная сестра, у которой несколько месяцев назад тоже родился ребенок.

После похорон о матери, кроме ее мужа, никто не сожалел: видно, так хотел Аллах. Женщина совершила самое святое из предназначенного ей на этой земле – подарила мужу и свободным горам нового свободного горца, и только за это Аллах должен принять ее в свои райские сады. А там, на небесах, всегда лучше, чем на грешной и грязной от людских помыслов и поступков земле.

Через несколько лет жизнь постепенно наладилась. Отец построил большой добротный дом, приобрел кое-какую мебель, развел живность: корову, лошадь, баранов. После смерти жены больше не женился, жил вместе с младшими дочерьми и своим любимым, ненаглядным сыном, в котором он души не чаял. А когда Солтмураду исполнилось двенадцать, неожиданно умер прямо на пороге своего нового жилища.

В тот день Солтмурад впервые почувствовал себя мужчиной, он вдруг понял, что остался единственным кормильцем и единственной опорой семьи. Муж старшей сестры, которая его выкормила, и которую мальчишка почитал больше матери, все больше пропадал на базарах и водился с сомнительными друзьями и, в конце концов, угодил в тюрьму за поножовщину. И Солтмурад остался единственным мужчиной в семье. Ведь не будут же женщины пасти баранов, косить сено, вспахивать землю, сажать яблони и виноград.

Здесь, в горах, жизнь текла по совсем другим, чем на равнине, законам. Как говорили горцы, они ближе, чем другие, к Аллаху, и Аллах дарует им свободу и чистоту помыслов. Советская власть здесь была номинальна: да, был здесь аулсовет, председатель, к которому все бегали за справками с печатью, раза два в месяц наезжал участковый, который считал баранов, коз и коров, а потом неделю пьянствовал, переползая от дома к дому. А так все жители жили не по законам власти, а по законам шариата, которые ниспослал им сам Аллах, выполняя наказы старейшин и муллы.

Когда Солтмурад попадал в город, он, как дитя неизраненной, первобытной природы, с искренним изумлением и дрожащей внутри него злостью наблюдал, как в предгорьях и на равнине чужие люди – русские, украинцы, молдаване – строили города, заводы и ковыряли машинами землю, чтобы достать из нее зловонную нефть, перерабатывать ее в еще более зловонные и ядовитые бензин и солярку, чтобы машины, в свою очередь, двигались и загрязняли чистейший горный, настоянный на свежайших снегах, цветочных запахах и изумительной красоте, воздух.

Он не любил русских за то, что они постоянно сквернословили, упоминая при этом нехорошими словами Бога, которому молились, и мать, самое святое, что есть у человека на земле, без разбору пьянствовали в будни и праздники и спаивали его соплеменников. Он не любил их за то, что они развязно вели себя с горскими женщинами, но еще больше он ненавидел самих горских женщин, которые готовы были кинуться на шею неверному, презрев древние обычаи предков и законы шариата.

Однажды, когда Солтмурад был в Грозном, он увидел, как совсем юная девушка-чеченка сидит на скамейке в парке, что-то шепчет на ухо русскому, позволяя ему обнимать себя и прикасаться губами к щекам. Солтмурад остановился и зло бросил ей на чеченском языке:

– Ты позоришь весь свой тейп, когда позволяешь этой неверной собаке прикасаться к себе! Ты позоришь своих родителей и всех чеченов! Разве среди них ты не можешь найти настоящего мужчину?

Юноша, не понимая чеченского языка, спросил девушку:

– О чем он говорит? Он что, твой знакомый?

Нисколько не смутившись, девушка ответила:

– Не обращай внимания, это мой дальний родственник.

Она улыбалась, ее волнение выдавали лишь расцветшие на смуглых щеках розочки. Она спокойно встала, подошла к Солтмураду и, не повышая голоса, ответила на родном языке:

– Ты не в горах, а в цивилизованном городе, и не тебе давать советы. Иди, чабан, к себе в горы, паси своих баранов и не суй кнутовище в свой собственный зад. Понял?

Девушка подошла к парню, взяла его под руку, и они удалились. Кровь брызнула по всей коже Солтмурада. Как, эта сопливая девчонка позволила себе обозвать его, истинного горца и мужчину, этой презрительной кличкой – чабан!? Он знал, что таким оскорблениям подвергали лишь тех чеченов, которые не хотели заниматься истинно мужским делом – воевать с неверными и продавать их в рабство. Да, он, Солтмурад, не воевал с русскими и не брал их в плен, но если бы такой случай представился, он уничтожал бы их безо всякой жалости, он отрезал бы им головы, сжигал бы их на кострах, закапывал бы в землю…

Рука Солтмурада нащупывала то место на поясе, где должен был висеть кинжал, но его там не было. Он чувствовал, как от бессильного скрежета крошатся его зубы, от злости он готов был голыми руками разорвать на части этого чубастого светловолосого парня и предательницу-чеченку, но тут рядом с ним раздался чей-то голос:

– Что тут происходит?

Солтмурад с достоинством повернул голову, краем глаза увидел русского милиционера и ответил:

– Я просто спросил у них дорогу до магазина, но они почему-то на меня обиделись. Разве я сделал что-то плохое?

Солтмурад ушел, не оборачиваясь, но внутри у него все кипело от обиды и негодования, он чувствовал, что по его венам течет не кровь, а горный поток, шуршащий песком и галькой. И тогда же он вспомнил слова покойного отца, который часто любил повторять сыну, когда его кто-то обижал: «Запомни, сынок, радость приходит и уходит, а обида остается навсегда. И если человек может вытерпеть унижение, то народ – никогда. Придет время, и те, кого долго обижали, обязательно захотят отомстить обидчикам».

И он всегда, каждый день, каждую минуту и секунду помнил эти слова. А когда во времена перестройки в Чечню приехал генерал Дудаев, которого в народе звали просто Джохаром, Солтмурад, не задумываясь, взял в руки оружие. Благо, что его не надо было ни покупать, ни искать. Однажды днем в его селение приехал грузовик, и разбитной, веселый молодой чеченец стал раздавать оружие каждому желающему. Молодежь хватала все подряд, лишь бы оно стреляло, взрывалось или, на худой конец, резало. Солтмурад, не видевший за всю жизнь никакого огнестрельного оружия, кроме старой дедовской шомполки, которую чудом сохранил отец, шашки, кинжала и ножа, долго расспрашивал об оружии и долго его выбирал. Оружия было много, нарасхват шли автоматы, пулеметы, гранатометы, которые старики метко окрестили «шайтан-трубой», но его больше всего поразила снайперская винтовка с оптическим прицелом.

Винтовка была старой, тяжелой, с облезлым прикладом, как узнал потом Солтмурад, системы Драгунова. По-видимому, она не один год пролежала на складе. Но лишь только Солтмурад взглянул в окуляр ее прицела, сердце его задрожало от радости и запрыгало молодым козленком. То, что он увидел через прицел, потрясло его до глубины души – такое потрясение у него было лишь однажды, в раннем детстве, когда он свернул шею пойманной птичке, и он с удивлением обнаружил, что у нее такая же алая кровь, как у него самого. А тут далекие леса и могучие горбы гор обступили его со всех сторон, словно могучие богатыри, защищающие его от врага, казалось, только протяни руку и можно дотронуться до росистой ветки или до узорного листка; а вот какая-то птичка сидит на ветке и чистит свои перышки, не чувствуя присутствия человека; а вот мелькнуло лицо его односельчанина, словно он стоял всего в двух шагах, а не на другом конце улицы.

В тот же день Солтмурад записался в ополчение. Он шел домой по улице с гордо поднятой головой, ощущая на плече тяжесть оружия, и эта тяжесть придавала ему уверенность и спокойствие. Рядом постоянно крутились ребятишки, готовые если не сорвать оружие с его плеча, то хотя бы дотронуться до него, а Солтмурад незлобиво отгонял их от себя, словно надоевших мух. От его потяжелевшего и уверенного взгляда, как травинки от ветра, никли головы тех немногих русских, которые жили в их селении. Они виновато прятали глаза, хотя виноваты были только в том, что учили детей, лечили больных да помогали писать жалобы в вышестоящие инстанции. После того, как в разных концах селения стали постреливать хулиганы, русские как-то незаметно исчезли из села, словно крупицы соли упали в воду и растворились в ней, не оставив никакого следа.

А обстановка в Чечне становилась все тревожнее. Джохара выбрали президентом независимой республики Ичкерии, парламент разогнали, а на знамени нового государства защелкал зубами борз – кавказский волк. Наступило всеобщее счастье, равенство и братство, которое заключалось в том, чтобы не работать, танцевать на площадях, убивать, грабить, насиловать и изгонять из собственных домов иноверцев.

Но и тогда на волне общей эйфории от победы Солтмурад не тронул ни одного русского, хотя и люто ненавидел их. Ему достаточно было того, что они бежали из его родного села, как крысы с тонущего корабля.

Солтмурад, как и все мужчины села, не пропускал ни одного намаза в мечети, ни одного митинга, и жена все больше стала на него ворчать, что он совсем перестал заниматься домашними делами. Постепенно митинговые страсти улеглись, и Солтмурад опять по привычке вставал вместе с солнцем, убирал в хлевах навоз, кормил и поил скотину и выгонял ее на пастбище, потому что кроме крестьянской работы делать ничего не умел. Свою винтовку, которой он так восторгался прежде, Солтмурад спрятал подальше, чтобы дети, которых у него было шестеро, не могли ее найти, ведь известно, что оружие, даже незаряженное, стреляет в две стороны.

2

Наступила осень девяносто четвертого. Вся Чечня взбурунилась, как Каспий в шторм, когда стало известно, что федеральные войска планируют наступление на Грозный. Ополченцы снова достали свое припрятанное оружие, кто-то, не стерпев неопределенности, ушел к Джохару, кто-то остался в селе, чтобы защищать свои семьи и жилища. Старший сын Солтмурада, Теймураз, которому к тому времени исполнилось шестнадцать, тоже собрался на войну. Сын-подросток стоял перед отцом с тяжелым автоматом на шее и перекинутым через плечо гранатометом с кумулятивным снарядом, которые он достал неизвестно где и как. Отец гневно посмотрел на него и стал говорить о том, что ему еще рано воевать, что… Но сын не опустил глаз, из которых фонтанами били злость, решимость и непокорность, и Солтмурад понял, что если он не отпустит сына с благословением, то тот уйдет сам. Он отстранил рукой плачущих женщин, обнял сына за хрупкие еще плечи и почему-то сказал:

– А я, сынок, так и не воевал. Ты береги свою голову и не жалей ног, если нужно ее унести от врага. А теперь иди. – Он тихонько оттолкнул его от себя и отвернулся, чтобы сын не заметил в уголках его глаз наворачивающихся слезинок.

Никогда не смотревший телевизора и не читавший газет, теперь Солтмурад прилипал к экрану и выуживал каждую свежую новость, а потом уходил к соседу, где собравшиеся мужчины до хрипоты обсуждали последние события в Грозном и проклинали собак-федералов, которые осмелились нарушить их пусть и нескладную, но мирную и устоявшуюся жизнь.

Как говорит пословица, если хочешь мира – готовься к войне. Теперь два дня в неделю ополченцы собирались на занятия по военной подготовке в школе, где уже давно никто не учился. Они лазили по горам, копали окопы и строили укрепления, стреляли даже по живым мишеням, для чего некоторые жители выделили несколько баранов и гусей. Один молодой чеченец привез даже свинью, украденную у русских в Ставропольском крае. Ее изрешетили очередями и под улюлюканье и свист сбросили в пропасть, а баранов и гусей съели, сплевывая на землю свинцовую начинку. Отставной немолодой майор, служивший в советской армии, гонял их до седьмого пота, вбивая в чеченские головы русскую суворовскую мудрость.

Солтмурад учился стрелять отдельно. К его собственному удивлению, он с первого же патрона попал в мишень, которой служил старый, засохший дуб, стоявший за селом. На затеси, сделанной топором, в очерченном мелом круге он с удовольствием пощупал отверстие, оставленное его первой пулей. Он радовался, как ребенок, и ходил по селению с гордо поднятой головой. Глядя на его довольное лицо, инструктор лишь усмехался в усы: уж он-то знал, что через оптику при ясной, солнечной погоде в неподвижную мишень на расстоянии двухсот метров попал бы любой мальчишка. Но цели с каждым днем становились все дальше, дрожание в руках с каждым выстрелом все сильнее, а промахи все чаще. Внешне Солтмурад держался сдержанно и невозмутимо, чтобы не казаться смешным среди молодых бойцов, но внутри него клокотал вулкан.

И лишь недели через две Солтмурад понял, что все его неудачи именно от этого внутреннего вулкана, ведь снайпер должен быть собранным, выдержанным и терпеливым. А когда инструктор объяснил, что на войне, в боевой обстановке, может охотиться не только он сам, но и противник, возможно, более опытный и меткий, Солтмурад собрал всю свою волю в кулак. И однажды, когда он смог поразить дикую серну, бегающую среди скал, инструктор потрепал его по плечу и уважительно сказал: