Темна вода во облацех. Научно-фантастический роман

Баринов снова кивнул и своим ключом открыл дверь кабинета.

В сопровождении Долгополова Баринов снова прошел по лабораториям. Знакомился с сотрудниками, выслушивал краткие доклады заведующих, задавал вопросы, пытался вникнуть в ответы… И все больше и больше недоумевал, зачем Банник стремится втянуть его в круг своих обязанностей и проблем.

Задачи, над которыми работали здесь, только самым краем соприкасались с областью, в которой был занят он сам. Об этом он задумался еще вчера вечером в кабинете в коттедже, когда читал, продираясь сквозь запутанные формулировки, сводный тематический план НИИ-403 на текущий год.

Ну да, в институте работали биологи, физиологи, биохимики и биофизики… да только их научные интересы лежали совершенно в других плоскостях. И зачем директором над ними понадобилось ставить нейрофизиолога, пусть даже доктора наук, но исключительно экспериментатора по духу и сути – совершенно непонятно… Разве что обеспечить синекурой самого директора.

Это напоминало, как если бы узкого специалиста по червям-нематодам поставить руководить коллективом, исследующим, скажем, экологию Байкала. Или, допустим, астрофизика, признанного авторитета по внегалактическим объектам, переключить на изучение строения солнечной системы. Или инженера-дизелиста привлечь к работе над жидкостными реактивными двигателями… Ряд можно продолжить до бесконечности. Биолог биологу рознь, как и инженер инженеру.

Так ради чего, собственно, Банник нагородил весь этот сыр-бор?..

Сотрудников Баринов запоминать специально не старался. Вот так, мимоходом, в человеке не разберешься, а если вдруг придется работать в контакте, найдется время познакомиться теснее.

Его больше занимало другое.

Средств на оснащение института, похоже, не жалели, такого оборудования еще поискать. Кое-что из виденного он, конечно, встречал в московских лабораториях, в Новосибирске, Ташкенте, Ростове, Харькове, но о большинстве даже читать и слышать не приходилось. Наполовину, а то и на две трети импортное: несколько французских электронных микроскопов, два японских магнитно-резонаторных томографа, шведские ультразвуковые и инфракрасные сканирующие комплексы, мыслимые и немыслимые анализаторы всего и вся… А уж операционная словно целиком перенесена из Мюнхена или Франкфурта-на-Майне, химико-биологическая лаборатория – из Глазго, гистологическая – из Цюриха…

К аппаратуре трех электронно-биофизических лабораторий он особо не присматривался, там своя специфика, ему недоступная, а подразделения, которое бы занималось исследованиями в области нейрофизиологии, как он понял еще раньше, в НИИ просто не существовало.

Зависти не испытывал, хотя, как понял, всю жизнь ему приходилось работать на аппаратуре вчерашнего дня. Так только, присутствовало небольшое удивление и некоторая досада пополам с легким недоумением… Н-да-а, прав Банник, современной наукой трудно заниматься по настоящему в Киргизии, Армении, Саратове, Пензе и Хабаровске…

День выдался не столько тяжелым, сколько утомительным.

Чтобы все увиденное и услышанное не слилось в сплошную и неразделимую круговерть, Баринов старался не торопиться. После очередного подразделения он выводил Долгополова наружу, усаживал на лавочку в тени, и заставлял вкратце повторить: а чем, собственно, занимается данная лаборатория, отдел, сектор?.. Сам курил, переспрашивал, задавал вопросы, проверяя себя, и с легким сожалением констатировал, что в чем-то приходилось его и поправлять. Ну да, завхоз есть завхоз, пусть и с медико-биологическим образованием.

На такие перерывы иногда требовались две сигареты, ведь по комнатам и коридорам буквально на всех углах висели грозные таблички «No smoking!», и, похоже, это правило внутри помещений соблюдалось неукоснительно.

…Они попрощались с заведующим сектором биомеханики, последнего, где намечал побывать в этот день Баринов, и вдруг в коридоре, прямо над головой, громко зазвучал прерывистый зуммер.

– Семнадцать тридцать, конец рабочего дня, – пояснил Долгополов, заметив его недоумение. – Мы не приветствуем сверхурочную работу. В шесть часов отправляются автобусы, надо на них успеть. Есть, конечно, еще два дежурных – в восемь и десять часов, но это для технического персонала.

– Вы тоже добираетесь автобусом, Валерий Иванович?

– Нет, зачем же. У меня персональный автомобиль. А некоторые приезжают на своих машинах, бензин мы оплачиваем.

Они вышли на крыльцо.

На пустынных днем аллейках то тут, то там стали появляться люди. По одному, по двое, небольшими группками они неторопливо шли в одном направлении – в сторону административного здания, к автобусной стоянке.

– Ну что ж, Павел Филиппович, разрешите откланяться, – Долгополов протянул ему руку. – Мне еще надо забежать к себе.

– Да-да, разумеется, – спохватился Баринов. – До завтра, Валерий Иванович.

Он прошел в небольшую беседку, почти целиком скрытую зеленью.

День утомительный, но продуктивный. Если абстрагироваться от действительности, а сосредоточиться только и исключительно на науке.

Значение фундаментальных разработок, ведущихся в НИИ, вот так, с ходу, не поймешь, тем более не оценишь, но размах впечатлял. Особенно исследование поэлементно функций глубинных областей головного мозга. Это раз. Важностью и необходимостью попыток «сборки» биокомпьютеров на базе клеток мозга млекопитающих при беглом знакомстве он не проникся – что мудрить, природа сама постаралась, сотворив мозги хотя бы тех же крыс, причем, мозги не самые плохие. Однако допускал, что дело не только интересное, но может стать полезным и даже перспективным. Это два. По-настоящему его заинтересовали только работы по биопротезированию элементов опорно-двигательного аппарата, а также органов слуха и зрения. И это – три.

Четвертым же, а может, главным, было то, что ни одна из тем, ни одна из разработок этого сверхсекретного НИИ не заслуживала, с точки зрения Баринова, никакой секретности вообще. Что вводило в некоторую растерянность – если секретить нечего, то зачем тогда секретить?.. Сразу приходило на ум – таким приемом легко достигалась не только неограниченность финансирования, но и независимость и не подконтрольность любых исследований. Как душа захочет! Или – левая пятка. Хоть икроножный рефлекс изучай… Да и зарплата здесь, надо полагать, далеко не по академическим ставкам.

Невольно вспомнился Мишка Зырянов, друг и закадычный приятель. Жил тот напротив, через улицу, с первого класса сидели за одной партой. После школы попал в армию, там вступил в партию, дослужился до старшего сержанта. Окончив университет, три года отработал по распределению в школе воронежской глубинки. Активный был парень, вдобавок идейный и горластый, и пригласили его инструктором в сельский же райком комсомола. Первое, о чем он задумался – отчего его зарплата вдвое выше зарплаты учителя? И, по простоте душевной, попытался выяснить это у старших товарищей. Второй секретарь, курировавший его, который и сагитировал сменить работу, внимательно выслушал, задал пару-тройку уточняющих вопросов, а потом ответил на полном серьезе, достаточно весомо: «Мы с тобой, Миша, не имеем права отвлекаться и размениваться на мелочи быта, потому что выбрали путь профессиональных революционеров!»

Так что – ай да Банник, ай да молодец! Ай да сукин сын!

А может, ему просто не все показали? Допуска-то нет… Забавно, прямо анекдот: директорство есть, а допуска нет…

Аллейки обезлюдели, седьмой час. Пора «домой». Отужинаем, что бог послал, да поработаем с документами. Противную сторону надо знать не только в лицо, но и изнутри.

Но сначала хорошо бы провести эксперимент, который во многом уточнит дальнейшее… И он направился к проходной.

Результат оказался ожидаемый – охранник попросту его не выпустил. Потребовал пропуск, которого, естественно, у Баринова не было. Впрочем, как и любых других документов. И на просьбу позвать караульного начальника отвечал однообразно и коротко – «Не положено!»… Что и требовалось подтвердить.

…Свернув на аллейку к коттеджам, Баринов резко остановился, глухо стукнуло в груди. Напротив его домика стояла Лиза… Неужели и ее тоже?..

Через секунду наваждение исчезло, а стоило женщине повернуться, Баринов уже не понимал, как мог обознаться. Ну да, и фигура – один в один, и темно-русые волосы с легкой рыжинкой, и та же манера в ожидании пристукивать носком туфельки по асфальту… Но тип лица совершенно другой, но слишком яркий, близкий к вульгарному макияж, но громадные серьги-кольца в ушах, и эта нелепая клеенчатая хозяйственная сумка через плечо… Словом, показалось. Однако, в первый момент, сердце дало-таки перебой.

Женщина увидела Баринова и заулыбалась, торопливо поправила прическу, а когда он подошел поближе, громко поздоровалась:

– Здравствуйте, Павел Филиппович! Я вот в дом не захожу, решила вас здесь дождаться.

– Здравствуйте, – Баринов остановился перед ней в легком замешательстве. – Извините, мы знакомы?

– Ой, нет, конечно! – Женщина всплеснула руками. – Вы наш новый директор, а я Вероника, горничная. Валерий Иванович сказали, что вы вчера заселились, и я буду убираться у вас, за порядком следить.

– Гм, вот так, значит, – Баринов подумал, кивнул. – Ну что ж, Вероника, давайте пройдем, потолкуем, – и по дорожке направился к дому.

Женщина шла следом и говорила, говорила не переставая. В прихожей она привычно сбросила туфельки, босиком прошла за ним в гостиную, нимало не смущаясь, без приглашения, села на диван – все так же непрерывно выдавая информацию, необходимую, по ее мнению, новому жильцу и новому директору.

Сообщила, что ей двадцать девять лет (соврала, конечно, по всем параметрам не меньше тридцати пяти), что живет в поселке неподалеку с мамой и дочерью, что бывший муж объелся груш и десять лет как в бегах, даже алиментов не платит, что окончила медучилище, но по специальности работы не нашлось. Пошла в совхоз учетчицей, потом продавщицей в райпо, а потом сосед дядя Костя устроил сюда, в институт. Здесь нравится – люди все ученые, культурные и вежливые, ни мата-перемата, ни пьянок-гулянок, даже почти не пристают. Вдобавок платят хорошо, в совхозе не всякий механизатор столько получает. А еще два раза в месяц дают продовольственные заказы, а там гречка, индийский чай, сервелат… И рабочий день ненормированный, пропуск с полосой, вход-выход в любое время, хоть днем, хоть ночь-полночь. Летом хорошо, у нее велосипед, зимой, правда, или пешком, или автобуса ждать… У жильцов положено три раза в неделю убираться, когда им удобно. Постельное белье меняется раз в неделю, а что постирать, так в бельевой ящик кладите. Если еще что надо, на бумажке напишите, а бумажку в кухне на холодильнике оставьте. А в кабинете у вас как, можно без вас убираться? А то вон Николай Осипович, например, ругаются, если без него, порядок, мол, нарушаю, потом не найдешь ничего…

Она говорила и говорила, а сама постреливала глазками, проверяя почти после каждой фразы, какое впечатление производит, наивно и неприкрыто кокетничала – то волосы без необходимости поправит, то сарафанчик одернет, то на нем несуществующую складочку примется разглаживать…

Но, наконец, спохватилась, глянув на маленькие золотые часики на запястье:

– Ох, разболталась я что-то, извините, Павел Филиппович! А вам-то и поужинать надо бы, и поработать, наверное, так ведь? А я время у вас отнимаю своей болтовней. Вы скажите, когда к вам лучше приходить? Ключ у меня есть…

Обговорили дни и время уборок. Баринов уточнил кое-что по ходу, и Вероника, еще раз глянув на часы и снова охнув, подхватила сумку и умчалась по аллейке в сторону административного корпуса.

Баринов из окна проводил ее взглядом и вздохнул с облегчением – все же утомила она словесным водопадом. Но прислушался к себе и с удивлением отметил, что к облегчению примешивается некоторая доля сожаления. Вдруг почувствовал, что не хватает ему простого человеческого общения. Такого вот легкого, непринужденного, когда не надо лихорадочно просчитывать на ходы вперед, следить за своим и чужим словом, мучительно предугадывать – куда же повернет разговор собеседник… Когда не требуется каждый миг быть настороже. Бдить, одним словом.

Давно не общался он с людьми, которым нужен только слушатель, которые вот так легко, бесхитростно и бездумно способны болтать часами: обо всем – и ни о чем… Да и вообще, когда он в последний раз «ходил в народ»? Сотрудники и коллеги, друзья и приятели, испытуемые и подопытные – не в счет.

4

Подавая утренний кофе, секретарша сказала:

– Павел Филиппович, в приемной Арзыбов. Просит принять.