Уйдём в предрассветный туман

– Но как же…

– Я подумаю позже, – перебил его Малыш, – как ты сможешь заплатить.

Помолчали. Малыш уже не думал о деньгах, он опять вспоминал ту самую мелодию. Она постоянно крутилась в голове, что-то рассказывала, куда-то звала. От неё в груди звенела прозрачная пустота, к горлу подступал комок, а глаза часто моргали, стараясь сдержать ненужную влагу. Малыш не плакал очень давно, с тех пор как понял: слезы не могут ничем помочь, от них будет только хуже. Решат, что ты слабак, ты лёгкая добыча, этого допустить Малыш никак не мог. И он разучился плакать даже наедине с собой. Да, он не сдержался в тот самый день, но это был особый случай. Но сегодня всё встало с ног на голову – странный сон, странный чужак, странная песня. Вдруг песня опять зазвучала, словно прямо за окном тихо, но слаженно, пел умелый хор. Малыш даже головой помотал, посмотрел на Макса, встретился с ним глазами – тот, кажется, ничего такого не слышал, Малыш отвёл взгляд. Звуки песни исчезли, а незнакомые, непонятные слова остались в голове. Ещё чуть-чуть и Малыш поймёт их, разгадает их притягательную тайну. Ещё мгновение…

– Как ты здесь оказался, Малыш, и что ты делаешь тут совсем один?

– Что? – Малыш словно очнулся, вся таинственность исчезла, и понимание ускользнуло, как и не было никогда. – Ах да. Ночую я здесь временами, здесь никого не бывает, можно спать спокойно. Здесь вообще-то странное место.

Место было и в самом деле странным, даже таинственным. Если смотреть со стороны: стоят на самой окраине несколько заброшенных полуразвалившихся домов. Окружены они покосившимся высоким забором из черных от времени досок, ворота завалены кучей вонючего мусора, который стаскивают сюда со всей округи. Можно, конечно, перелезть через забор и увидишь то, что и так видно издалека – ничего интересного, ничего ценного, три пустые развалюхи.

Но даже через забор никто не лазал. Казалось, что никто не замечает этого забора и этих домов. Малыш спрашивал о них у Суслика, у одноногого Конрада и даже у Большого Сэма – никто не понимал, о чём он говорит. Все их слова сводились к тому, что там есть пустырь и свалка, если там и есть заброшенные дома, то их они не интересуют (как будто мало заброшенных домов в их районе). И только Конрад после долгих расспросов вспомнил, что кажется, видел какой-то забор и дома, но ему и так забот хватает без всяких развалюх, и что Малышу тоже не на заборы надо пялиться, а сбегать в центральный район к трактирщику Вацлаву да выпросить каких-нибудь остатков, а то придётся спать опять голодным. (Конрад всегда отличался некоторой наивностью в житейских делах, и Малыш не разубеждал его, скрывая, что достаёт еду и иногда медяки не всегда столь простым и законным способом.)

Это случилось прошлой осенью. В очередной раз повздоривши с подручным Белоглазого из-за одноногого Конрада, пришлось Малышу спасаться и искать убежище на ночь. Страх и обида гнали Малыша прочь. «Отчего люди такие злые? Разве нельзя никому не делать ничего плохого? – на бегу всхлипывал Малыш. – Разве нельзя оставить нас в покое, мы же их не трогаем, даже если они нам не нравятся».

Белоглазый со своей бандой почему-то не любили Конрада (впрочем, это было взаимно). Но на стороне банды была сила и была страсть помучить, поиздеваться, посмотреть на унижение слабого и беззащитного. Конрад терпел, на подначки, тычки и различные подставы не отвечал, а Малышу говорил, что относиться к этому надо философски. Говорил, что так они отыгрываются за унижения, которые сами терпят от более сильных. Что их можно понять и даже пожалеть. Но Малышу было их вовсе не жалко, наоборот, если бы он мог, он бы всех их заставил заплатить за унижения Конрада.

Его маленьких сил никак не могло хватить даже, чтоб остановить одного бугая из банды, а в тот раз их было трое. И все же Малыш не вытерпел, забыл обо всех наставлениях Конрада (а наставления были: «сиди тут ни во что не вмешивайся, я сам разберусь») и камнем величиной с половину своего кулака засветил точно в середину лба бандиту, который отбирал у Конрада костыль.

Успел Малыш увидеть, как хлынула кровь из рассечённого лба, как отпустив, наконец, Конрада раненый заковылял прочь, зажимая ладонью лоб и покачиваясь. Успел Малыш увидеть, как двое других, присев поначалу со страха и покрутив головами, вдруг рванули прямо в его сторону. Больше ничего заметить он не успел, так как ноги сами собой понесли его прочь, пока в голову ещё только стучалась мысль о бегстве. Бег в темноте занятие не самое приятное и безопасное, но Малышу повезло, поплутав меж домами, невредимым добрался он до самых окраин района. Он сбавил скорость, и тяжело дыша раскрытым пересохшим ртом, перешёл на быстрый шаг.

Как оказалось, ни удачное попадание, ни бег по ночным переулкам не улучшили настроение Малыша. Гнев и обида тугим неповоротливым комком толкались у него в груди, мешали дышать, того и гляди, пробьют дыру и выльются наружу. А теперь к ним тонкими струйками стал примешиваться страх – ему этого не простят, домой теперь никак нельзя и больше ему некуда идти. «Кажется, для меня уже всё закончено в этой жизни, – уже как-то отрешённо подумал Малыш, его начинала трясти крупная дрожь. – На эту ночь надо найти место для ночлега, а завтра – будь что будет. Хотя если бы все повторилось, я бы швырнул этот камень снова, без всякого сожаления». Малыш, прячась в темноте, разгоняемой лишь звёздами да далёкими трепещущими огоньками свечей в окнах соседних домов, двигаясь вдоль того самого малоприметного забора, нащупал качающуюся доску. Отодвинул её, загнав занозу в левую ладонь и протиснувшись в узкую щель, осторожно, чтоб не споткнуться, пошёл по улице между заброшенных домов.

Шёл он в надежде, тихонько забраться в дальний дом на чердак – быть может, в темноте и не найдут, а возможно, и искать не будут. А завтра днём будет видно. Он шёл и шёл, следуя изгибам кривой улочки. Давно уже Малыш должен был упереться в забор с другой стороны, но улица продолжала извиваться между старыми домами, казавшимися в темноте необычно большими. Проплутав около часа и поняв, что окончательно заблудился, Малыш залез в ближайший дом через давно выбитое вместе с рамой окно (дверь, как ни странно, оказалась заперта на крючок), и устроился на ночлег, прямо на пыльном полу.

Страх погони испарился, и все заботы отступили, будто они касались не его лично, а кого-то далёкого, случайно и не слишком близко знакомого человека, и Малыш, подтянув колени к груди и обхватив их руками, заснул. Спал он недолго и встал, когда солнце ещё пряталось за покосившимися крышами соседних домов. Но чувство странной безопасности, какой он не испытывал ни разу в жизни, не проходило. Малыш чувству этому нисколько не поверил. Совсем безопасно может быть разве что в пустыне, где людей нету, да и то наверняка из-за бархана за тобой кто-то следит. Малыш, осторожно держась за гнилые доски (левая рука, куда накануне угодила заноза, совсем не болела и даже не покраснела ничуть), залез на чердак, а оттуда выбрался на покатую крышу, крытую ровными выцветшими деревянными плашками. Огляделся и едва не сверзился с высоты, потеряв равновесие. Устоял, замер поражённо – он не узнавал место, где находился. Насколько он мог видеть, кругом были заброшенные дома. И не один, не пять, а десятки. Этого просто быть не могло. Целый район пустых домов, о которых никто не вспоминает?!

Потом он целый день плутал по улицам заброшенного района, пытаясь вернуться домой, и даже к забору не смог выйти. Сворачивал в разные стороны, пролезал через окна, даже перепрыгивал с крыши на крышу, рискуя провалиться сквозь прогнившие доски. Но раз за разом возвращался к дому, в котором провёл ночь.

И всё-таки он нашёл дорогу. Короткий переулок, который, казалось, вёл совсем в другую сторону, упирался в большой зелёный дом с наглухо заколоченными ставнями. Слева от дома вилась узенькая, едва заметная, поросшая лебедой и крапивой тропка. Малыш пробежал по ней и, почёсывая изжаленные крапивой икры, вышел прямо к забору.

Он устал (хотя есть, почему-то хотелось не сильно), но, чтобы не столкнуться с Белоглазым или его подручными обошёл свой район почти по окраине и прибежал к одноногому Конраду. Только ему да, возможно, ещё Суслику, он был готов рассказать о своих приключениях. Но Конрад был чем-то расстроен, ворчал, охал, жаловался, что у него опять болит нога, и равнодушно выслушав Малыша, сказал, что фантазии в этом возрасте вещь хорошая и нужная, и вполне естественная, когда бы реальная жизнь, не была так сурова. Конрад, конечно, очень хороший. Из всех взрослых, так точно самый лучший, но иногда он бывает, скучен как старая дырявая калоша.

Суслик в тот день собирал подаяние (как называл это Конрад) почти до самого заката и явился с фингалом на щеке, баюкая левую руку и подвывая от боли и обиды. Какие уж тут рассказы о странном районе и заброшенных домах. Конрад при помощи Малыша перевязал Суслику руку разодранной на полосы своей старой майкой, смазал синяк мазью собственного приготовления. И, конечно, весь вечер был посвящён рассказу о злоключениях несчастного Суслика. Про свои проблемы Малыш уже почти забыл, да и оказалось Белоглазый тоже как будто забыл о Малыше. Во всяком случае, о ссоре, из-за которой Малышу пришлось бежать и прятаться, никто не вспоминал. Но о своей странной, если не сказать таинственной, ночёвке Малыш помнил и терпеливо ждал удобного случая повторить своё путешествие.

Со стороны думается, что маленький воришка и побирушка, такой как Малыш, обладает массой свободного времени. Наверное, легко судить со стороны, когда ты сыт, одет и уверен, что так будет и завтра, и послезавтра. Малыш же просто знал на собственной шкуре, что это совсем не так. Чтобы выжить, добыванию еды, а иногда и мелких медных монет, одежды со свалки южного района, различных нужных предметов приходилось отводить почти всё время дня, а зачастую и часть ночи. Редко удавалось выкроить время, чтобы сбегать вместе с Сусликом в портовый район искупаться в море, да немного прополоскать грязную одежду. А ещё ведь нужно было время почитать книгу. Приходилось читать на чердаке в доме одноногого Конрада при свете маленькой тусклой свечки (за чтение Конрад всегда хвалил, а за свечку ругал).

Выкраивать время на новый поход в заброшенный район пришлось две долгих недели. Эти две недели прошли напряжённо. Суслик боялся идти побираться, рука у него ещё болела, и Малышу пришлось работать за двоих, пока Конрад не получил свою подачку (как он всегда называл пособие). Тогда у мальчишек выдался выходной. Суслик всё ещё был подавлен, часто плакал и боялся даже выходить из дома, и Малыш, отправившись бродить по улицам, как-то невольно (а скорее, очень даже вольно) оказался у заветного забора. Вот тут его и ждало неприятное открытие. Дождавшись, пока Старик Гердер перестанет коситься на него: «Чего это он околачивается возле кучи мусора», – Малыш дважды обошёл забор кругом, толкая доски. Несмотря на видимую ветхость забора, ни одна доска не шевельнулась – щели в заборе, в которую он пролез в прошлый раз, как будто и не было никогда. Малыш даже перелез через забор, чуть не разорвав при этом ветхие штаны, но обнаружил за оградой только несколько пустых заколоченных домов. Прошёл насквозь и вышел к забору с другой стороны через три минуты.

Ему уже стало казаться, что всё это, все ночные приключения, он сам придумал, начитавшись у Конрада книг о пиратах и кладах или, быть может, это ему приснилось. Оставалась последняя надежда, прийти сюда ночью и по памяти, на ощупь поискать ту самую качающуюся доску в старом, чёрном от времени заборе. Вот именно это и сработало. Сначала Малыш подумал, что он сходит с ума – доска и дыра в заборе, которую Малыш никак не мог найти днём (Конрад устал вытаскивать из его рук занозы), легко находилась в полной темноте на ощупь. Потом привык и перестал мучить себя вопросами (а Конрад и Суслик по-прежнему относились к его рассказам равнодушно).

С тех пор он частенько ночевал в пустом особняке. Притащил тюфяк и ящик, в общем, обустраивался. В заброшенном, а теперь вновь обживаемом Малышом доме всегда очень спокойно спалось. А по утрам почти не хотелось есть. Отсутствие его Конрад и Суслик, по всей видимости, даже не замечали, лишь иногда спрашивали, куда это он бегал так рано, а чаще и вовсе считали, что он спокойно провёл всю ночь на чердаке. Если бы не нужда добывать еду и не привычка к беседам с Конрадом, и страсть к книгам, Малыш, наверно, переселился бы сюда насовсем, но жизнь вынуждала бывать здесь только редкими спокойными ночами.

И как же Малыш испугался, услышав за стеной незнакомый голос, чуть не сбежал не оглядываясь. За всё это время Малыш так и не встретил здесь ни единого человека, и никого не уговорил пойти с ним (впрочем, в этом он не особо усердствовал). Только любопытство остановило его. Да, любопытство. Бывало, любопытство жестоко подводило его, втравливало в разные неприятности, а никак бороться с ним Малыш не научился. Как можно устоять, если перед тобой таинственная неизвестность, или секрет, или просто то, чего никогда раньше не видел. Малыш был любопытен. Наверно, именно это побуждало его раскрывать книгу каждую свободную минуту, это толкало его свернуть на ту улицу города, где он раньше не бывал (некоторые городские места приходилось посещать исключительно ночью). Любопытство примиряло его с выслушиванием постоянного ворчания одноногого Конрада, ради его редких, но таких удивительно-интересных историй.

– Здесь очень странное место, – Малышу вдруг захотелось всё рассказать, ведь никто другой не слушал его рассказов про заброшенный район. – Сюда очень сложно попасть и ещё сложнее выбраться. Мне кажется, сам район решает, кого и когда пускать внутрь и выпускать наружу.

– Как это?

– Я не знаю, как объяснить, но чувствую, будто это место следит за мной. Я думал об этом, и мне кажется – этот район устал от людей, от всего, что они творят. И закрылся, никого сюда не допускает. В сказках бывает заколдованный лес, а это заколдованный район.

– Так это в сказках.

– Я верю в сказки, – Малыш, тут же застеснялся своих слов, засопел, – ну в то, что иногда в жизни всё случается, как в сказке, если, конечно, веришь. А если не веришь, так и совсем тошно жить, наверное. Вот Белоглазый и тот верит в удачу, в свою счастливую звезду, в фарт. Чем не сказка. Он только в чужие сказки не верит.

– А тебя район почему тогда пустил? – спросил Максим принимая теорию о сказочном районе и пропуская мимо ушей незнакомого ему Белоглазого.

– Не знаю. Возможно, пожалел, а может быть знал, что я в сказки верю, ничего тут не нарушу. А ты сам-то как сюда попал?

– Как тебе сказать, я просто открыл дверь, вошёл и оказался уже в одном из этих домов. Мне эту дорогу показали и описание дальнейшего пути дали, а проводить не смогли. Сказали, что это самый короткий путь. Только не предупредили, что отсюда так сложно выбраться, а может, и сами не знали. Объясняли довольно туманно, говорили про совмещённые пространства.

– Ясно, – Малыш кивнул, как будто ему и в самом деле всё было ясно, – я провожу тебя, куда тебе нужно, но только ночью. И бесплатно.

– Почему бесплатно? Я могу заплатить!

– Да видел я твоё богатство, – засмеялся Малыш, – оно тебе может ещё пригодиться. Не думаю, что сюда так легко попасть случайному человеку, а значит ты человек далеко не простой. И дорога у тебя неблизкая, тебе эти деньги понадобятся. Надеюсь, для хороших дел. А у меня от них жизнь лучше не станет.

– Какой ты серьёзный, Малыш, – улыбнулся Максим, – мне кажется иногда, что я младше тебя. Скажи, сколько тебе лет?

– Говорят, одиннадцать или двенадцать. Я точно не знаю.

– Как это? Ты не знаешь, сколько тебе лет? (Я бы дал тебе десять). А твои родители?

– Я сирота.

– И ты их совсем не знал? Кем они были?

– Маму не знал совсем. Она умерла, когда я только родился. А отец… отец был известной личностью в нашем районе. Он был главарём самой крупной банды, они держали в узде весь район и нагоняли ужас на жителей южного района, и на полицию. Только мной он не занимался и даже не интересовался, что со мной. Нанял кормилицу, потом няньку, и платил, говорят, исправно, но и только. Человек он был жёсткий и бесстрашный, отчаянный. Про него в городе легенды ходят. Вот это его и сгубило – убили его при налёте на банк, застрелили. Шептались, кто-то из своих и подставил, не поделили чего-то. Я отца почти не помню, мне тогда года четыре было, а может и три, – Малыш помолчал, вспоминая.

– Помню я, нянька, Эммой её звали, меня на похороны водила. Помню, что людей было много, что-то говорили, ругались, кричали. А после похорон она мне мои вещи в руки сунула и говорит: «Иди куда хочешь, мне тебя кормить больше нечем». И дверь передо мной закрыла. Я заревел, конечно, в дверь барабаню, а она как не слышит. Ну что делать, иду по улице, слезы ручьём, тряпки свои к груди прижимаю, реву в голос, а навстречу Конрад. А я всегда его боялся – седой, угрюмый, одной ноги нет, на костылях скачет, только пустая штанина подвязана. Ну, думаю, совсем плохо, всегда от него за Эмму прятался, а тут и деваться некуда, заревел ещё громче, такое у меня горе было – весь мир рухнул. – Малыш сглотнул, а Максим слушал, боясь перебить.

– Остановился Конрад и спрашивает, что, мол, я реву, да где Эмма. А я и сказать-то ничего не могу, только всхлипываю и подвываю, да одеждой в руках сопли по щекам размазываю. Увидал он эту одежду, совсем мрачный стал. «Стой здесь!» – говорит, а сам к Эмме поскакал. О чём они говорили, не знаю, не слышал, а может, не помню уже. Эмма руками размахивала, а Конрад ей что-то тихо втолковывал. Потом развернулся и ко мне опять, лицо спокойное, только красное, будто на солнце обгорел, я почему-то именно это запомнил. «Иди за мной, Малыш», – говорит и ковыляет дальше. Я мальчик послушный был, тихий, сказал идти, я и пошёл, только всхлипывая, плакать уже не мог. Да. Вот с тех пор я у Конрада и живу. – Малыш посмотрел прямо в глаза Максиму, – Он мне и за отца, и за мать. И я за него готов любого… любому… – Малыш опустил глаза и не стал договаривать, а прислушался. – Ты ничего не слышал?

– Нет, а чего? – Максим прислушался и покачал головой.

– Поёт кто-то, – с сомнением пробормотал Малыш.

– Тихо кругом, – Максим ещё раз прислушался, – послышалось. А Конрад, он кто такой?

Историю Конрада Малыш узнал гораздо позже, когда пообжился у него и подрос. Конрад был человек образованный, интеллигентный, из приличной семьи. После университета ему предложили работу в гимназии их города. Учить детей, что может быть лучше?! Он согласился без долгих колебаний. И жизнь его была вполне размеренной: приличные ученики из хороших семей южного района; достойное жалованье; домик в том же южном районе, пусть далеко от моря и всего два этажа, но окружённый небольшим садом. Конрад женился, жена разводила в саду розы, сын в своё время пошёл в ту же гимназию, потом в мореходную академию, стал помощником капитана.

А потом случилось несчастье. Йозеф, сын Конрада, не вернулся из моря, в тот год было много штормов, и множество больших и крепких кораблей не вынесли напора морской стихии. Жена страдала о сыне и не пережила его и на год. Конрад держался. Он похудел, осунулся, стал мрачным, но по-прежнему работал. Работа стала его якорем среди житейских штормов. Но и ему даром не прошли все невзгоды последних лет – он заболел. Врачи долго пытались лечить его ногу, он принимал горы лекарств, терпел часы процедур, перенёс четыре операции, но улучшений не наступало.

Его уволили с работы. «Ученики не могут ждать бесконечно», – так сказал новый молодой директор гимназии. Конрад продал дом, чтобы иметь деньги на лечение, а сам поселился в съёмной комнате под самой крышей большого доходного дома. Это продолжалось очень долго. В конце, у него ничего не осталось, и врачи развели руками – единственное решение – отнять ногу. В то время ему стало почти всё равно, и он согласился на операцию. Конрад надеялся, что на костылях сможет вернуться на работу, ведь ему не нужно будет больше отвлекаться на постоянное лечение.

Он ошибался. В гимназию его не взяли, чтобы он своим видом не пугал таких чувствительных деток. Он пошёл к градоначальнику с проектом организовать школу в портовом районе для детей из бедных семей. Денег на этот проект не нашлось. Всё что он получил за годы честной работы – крошечное пособие по старости (он всегда называл его подачкой). Но других средств к существованию у него не было, и Конрад сдался. Он переехал в старый район, где можно было купить домик почти за бесценок. Район давно стал центром для всех криминальных элементов города. Даже полиция заглядывала туда только изредка, крупными силами устраивая облавы. Но, как ни странно, Конрад прижился.

– В то время, как я уже говорил, отец мой весь старый район в кулаке держал, – продолжал свой рассказ Малыш. – И Конрад первым делом к нему направился. Уж о чём они там говорили, никому неизвестно, но только Конрада никто не трогал. Даже после того, как отца убили, Конрад долгое время проблем не имел. Не то что сейчас. Да и Конрад, кстати, про отца моего никогда ничего плохого не говорил и мне запрещал. И если спросить его о моем отце, Конрад и сегодня скажет: «Может он и не был добрым человеком, но у него были свои понятия о чести».