Убить Гертруду

Спектакль закончился, китайский дракон и девушка с веером удалились за красочные кулисы, и тут же на площадку эффектно выбежала танцевальная группа. Всё тот же импозантный ведущий многозначительно их представил как вестниц будущего года. На два притопа, три прихлопа русской «Калинки» Антону хватило минутки, и он отправился дальше бродить по нарядному парку. Светило зимнее солнце, искрился иней в воздухе, под ногами бодряще поскрипывал снег. Он выпал еще вчера и мягко устилал непротоптанную тропинку, на которую парень свернул по привычке ходить одному куда глаза глядят. Само собой возникло желание запомнить зимнюю красоту: сама природа, откликаясь на людскую атмосферу праздника, нарядила ели пушистым убранством. Снег на ветвях переливался и играл на солнце, давая взгляду любоваться всеми цветами небесной радуги, будто за ночь по мановению волшебной палочки кто-то повесил на них новогодние гирлянды.

Тропинка уводила его всё дальше и дальше от сцены, от шоу, из этого парка в собственный мир, выдуманный и созданный в оправдание своей жизни, для примирения с ней и осмысления произошедших событий.

А нужно ли усматривать особый смысл там, где игроку случайно подфартило?.. Не естественней ли просто поддаться общему веселью, поехать к друзьям, хорошенько наддать, захмелеть до такого состояния свободы, когда и море по колено?!

Так он и сделал. Позвонил сослуживцу, и всю новогоднюю ночь друзья до одури пили-гуляли, почему-то с особой страстью поочередно лупили в большой барабан. Давний хороший красотуля-приятель, Лёня-вояка, после боя курантов высунул в форточку свою армейскую трубу и на всю пока что пустынную улицу, в унисон телевизору исполнил гимн страны.

Дичающий ритм веселья необузданно бушевал прежде всего в их возбужденных от передоза мозгах. Глубоко за полночь аудиосистема с пьяной руки Лёни-вояки, надрываясь на полную катушку, выплевывала жесть электронной музыки. Антона уже развезло настолько, что он умудрился запрыгнуть на праздничный стол и выкидывать там несусветные коленца. За ним полезли и другие гости, обнимаясь-целуясь, раскачивались и приседали, пока дружно не свалились на пол. Повозились-повозились, да так и остались лежать в изнеможении до самого позднего утра.

Заспанное до забвения утро первого января плавно смеркалось в вечер. Пока ехал в метро, наш гулена чувствовал себя приложением к вагону, способным только спать и спать. На полу вагона, подгоняемая ходом поезда, перекатывалась пустая бутылка из-под шампанского, характерный символ выброшенной в прошлое новогодней ночи: опорожнили феерию праздника, и вся недолга… Похмельная пустота напоминала культовый шедевр кинематографа «Иронию судьбы», вот, мол, что ты приобрел: чужую компанию, чужие страсти-мордасти – и ничего для своей души. Всё было не то!.. Хотелось другого, своего!..

Догнала его в метро покаянная мрачноватенькая скука…

Как не проспал свою станцию? Подскочил к уже смыкающейся двери и просунул вперед себя пакет с початой бутылкой коньяка, огурцом, жареным окороком. Сим-сим, откройся! Верный метод удержать на ходу пневматические двери.

Да уж, не получился у Антона Новый год, о котором возмечтал по-детски, он признавал это честно, разглядывая прохожих: есть ли безмятежно счастливые лица, кому удалась новогодняя ночь? Нет таких прохожих. Осмотрелся: бомж, всем своим обмякшим телом подпирающий колонну метрополитена, еле держится и трясется. Коробит мужичка, как при треморе, а он пытается спрятать всего себя в куцее рваное пальтишко. Шапки нет. Голову, обмотанную ветошью слипшейся волосни, он втягивает в жалкий кроличий воротник, а руками пытается удержать на себе сползающие штанишки. Тремор изводит, точно, допился до Паркинсона. Некоторое время Антон смотрит на него с отвращением, но осаживает себя и спрашивает:

– Мужик, а ты веришь в новогодние чудеса?

Бомж отреагировал не сразу, голову чуть высунул из-под воротника, смотрел на незнакомца пугливо, молчал…

Антон опять к нему, но уже с доходчивым вопросом:

– Есть у тебя стакан?

Без слов пляшущими руками достал свой пластиковый боевой стакан, изобразил подобие улыбки. Антон без тормозов вынул ему из пакета коньяк, налил с лихвой, аж с краев закапало, вручил огурец:

– Пей, брат, лечись, говорю!

Выпил не глядя, опрокинул, как стакан воды. А парень ему огурчик на закусочку!

Мужичок ободрился, в глазах появился просвет: вот это поворот! Вроде ожил…

– Спасибо, – прохрипел он сиповатым баском.

Трясучка сникла, свернулась куда-то вглубь его жалкого тельца.

– Давно здесь обитаешь?

– Давно…

– Как хоть звать?

– Колян.

Тянет руку, поздороваться хочет. Чумазый, вонючий, с заплывшим от голодной «диеты» и водки блином вместо лица, потерявшим реальные черты.

– Детдомовский я. Нигде не срослось по-людски жить. Потом… В палатке летом жил… Как холода, так сюды.

А ведь всё равно человек. Имя есть. Кто-то его родил. Был дом, какой-никакой. Может, и недоговаривает чего… Не хочет. Его право. Может, из детского дома по тюрьмам… Неважно…

– Давай, Колян, держись! Пусть тебе повезет в наступившем году!

Антон протянул ему бутылку и сверток с уже общипанным окорочком. Он жадными руками схватил всё, оглянулся, спрятал за пазуху. А даритель убежал не глядя, без рукопожатия…

В пакете, предназначенном для ужина, пусто. Есть нечего совсем, зайти бы в магазин… Поймав себя на этой первой необходимости, из метро Антон прямехонько протопал в ближайший продуктовый. Просмотрел прилавки, сверил со своим кошельком – так не хочется покупать бич-пакет…

Может, недорогие пельмени? Холостяцкое импортозамещение, дешево, сердито…

Возле холодильника вплотную изучил ценники, где хоть что находится? Непонятно.

И тут неожиданно мужской бархатный, старчески поврежденный, но очень притягательный голос начинает читать стихи:

– Мне говорят, что нужно уезжать. Да-да. Благодарю. Я собираюсь…

Антона как отрезало от ценников, поднял голову, увидел деда в элегантном сером пальто по моде середины прошлого века, стилягу в белой рубашке и красной бабочке. Онемел от восхищения: тощий как мотылек, небольшого росточка, с глазами кисти Врубеля, в темно-коричневом берете, он загадочно улыбался сухонькими губами, куда там Джоконде.

– Да-да. Я понимаю. Провожать не следует. Да, я не потеряюсь… – вспомнил Антон деду в ответ.

Ромбик его лица растянулся в благодушной улыбке. Да, невозможно оторвать восхищенного взгляда от этих колдовских неведомо-сколько-летних черт. Антона буквально осенило с фантастическим встречным продолжить говорить и его слушать.

Тут они и взялись промеривать весь магазин от начала до конца, беседуя исключительно стихами. В какой-то момент добрый молодец даже взял деда под руку, помогая ступать махонькими детскими шажками. А у него корзинка, и он всё набирает и набирает в нее продукты… На кассе дедушка, как истинный джентльмен, обсыпав комплиментами продавщицу, протягивает Антону пакет и неожиданно властно произносит:

– Бери! Он твой!

Тот слова не мог возразить, словно во сне, забрал…

Он поспешно повернулся к продавщице, как будто никого и не было рядом. Хозяйка торгового зала, раскрасневшаяся, веселая, и правда тотчас стала красавицей, будто бы сама только что зашла в тепло с мороза, так сияла здоровьем! Мгновенно отсчитала и ссыпала в дедов кошелек его сдачу.

У Антона неожиданно мелькнуло: «Если он мне захочет еще сдачу предложить, со стыда сгорю, это уже слишком».

Но дед, будто угадав смущение спутника, сдачу спрятал в кошель, отправил его в нагрудный карман, аккуратно поправил на себе кашне и бабочку.

«Пронесло».

Словно сказочные персонажи новогодней ночи они вышли на улицу.

– Морозец какой знатный! – после некоторого молчания проговорил вдруг дед.

Тогда остановись на миг —
Послушать тишину ночную:
Постигнешь слухом жизнь иную,
Которой днем ты не постиг;
По-новому окинешь взглядом
Даль снежных улиц, дым костра,
Ночь, тихо ждущую утра.
Над белым запушенным садом,
И небо – книгу между книг…