Желтый Эскадроль

– Позже расскажу, в этой истории нет ничего интересного.

Мы сели в зале и ждали презентации. До начала показа работ Кудесникова было минут пять. После я планировал переговорить с художником лично, был у меня именно к нему один заказ. Зал представлял собой поднимающиеся ряды кресел из синего бархата, внизу – сцена с проектором. Вокруг было темно и тихо, слышался лишь шепот ожидающих людей.

– Знаете, Елисса, Флор усиленно жалуется на разрушение танского общества. Оно и понятно, мы с вами уже давно не живем на земле обетованной, а остальные сильно растеклись по центральным губерниям. Но разве это препятствие для собрания? Как вы думаете?

– Мы же все на вас работаем, какой разрыв связей, Искандар? – возмущалась Елисса. – Это должно лишь укрепить связи. К тому же Флор звонил мне позавчера, он сказал, что вы дали согласие на новое собрание общества всем составом. Да, я думаю, что это возможно.

– Я связывался с остальными только через Флора. Я не видел никого уже много лет, а вас я вижу пару раз за год, заезжая в гляд. Если смотреть на ситуацию откровенно, какой смысл сейчас в танском обществе? Дружеские посиделки под дубом? Ностальгия по лучшим временам? Реинкарнация и возрождение некогда великой силы? Чушь. Если руководствоваться только этими мотивами, то на едином собрании все и окончится. Наши милые друзья просто не сольются вновь без хорошей причины и повода, нам уже не по шестнадцать лет.

– Странно. Флор сказал, что вы более позитивно настроены. Пусть мы и говорили всего минуту.

– Быть может, я действительно настроен сомнительно. Еще несколько дней назад я был в восторге от мысли о новом собрании. Пока утомительно ехал в поезде, эта мысль показалась мне наивной глупостью. Какая польза от встречи?

– Польза есть, но… понятие это глупое. Мы не должны думать о пользе, она обычно приходит сама. Встреча должна как минимум принести радость. Вот и все.

– Ох, радость… Мы все делаем ради радости. Пользуемся любой возможностью, ожидая радости, а потом…

– Вы опять про свою старую историю? Да. Вы приехали в Гедонис, поступили в Военную Академию, потому что у вас была возможность. У вас больше не было ничего. Вам не понравилось здесь учиться, но вам нравится то, что вы имеете сейчас. Думаете, зря поступали в Академию?

– И действительно. Не зря. Но вы не жаловались ни в Академии Художеств, ни в Культурно-Историческом Обществе не жалуетесь. У меня несколько противней.

– Дружеское единение, Искандар. Разве не естественно такое устремление? Особенно для вас?

– Конечно, естественно. Ладно, Елисса вы моя свет Михайловна, вы меня убедили. Просто не буду об этом думать.

– Вам наверняка стыдно встречаться с людьми, которых вы не видели десять лет?

– Возможно.

– Кстати, Флор не сказал даты собрания, – сказала Елисса тихим голосом, – и я даже не знаю, зачем вы приехали и когда вы уезжаете.

– Уезжаю недели через две. А приехал переговорить с Ген-Губом. Не бойтесь, Елисса, мы с вами хоть каждый день будем видеться. А потом я заберу вас, и мы поедем домой. Соберемся нерушимым братским обществом…

– Как раньше не будет, – в глазах Елиссы зажглись черные костры.

– Конечно, не будет, – я наклонился к ней, – будет лучше. А теперь…

– А теперь? – она сказала тихо, будто ждала чего-то.

– А теперь… – я наклонился к ней.

– Да? – еще тише.

– Можно мне документы, которые вы должны были принести?

– Ах, да, сейчас! – она засмеялась и засуетилась, открывая сумку.

Засмеялся и я. Ситуация должна быть приятной до конца.

Елисса достала пару листиков, завернутых в файл.

– Это все?

– Я больше не нашла. Вряд ли вам интересна культура, простите.

Я пробежал глазами по листику. Интересно.

– Давно видели Флора? – я убрал файл и должен был как-то продолжать разговор.

– Года три не видела, честно говоря. Он и сам не очень стремится к встрече. Был ведь недавно у нас в Гедонисе и даже не позвонил.

– С возрастом он становится более раздражительным. Каждая поездка в Гедонис его сильно расстраивает и выматывает, сами знаете, он терпеть не может гляда. Хотя разве у него есть здесь фабрики? Не знаю. И зачем же он сюда ездит?

Елисса пожала плечами.

– В любом случае Флору очень сильно претит общественность. Гляд его выводит из себя, он безразличен к общественной деятельности, а здесь занимаются только этим. Ну и прогулками по улице.

– Я его знаю и понимаю, но думаю, что здесь есть иные причины, – ответила Елисса.

Я прекрасно осознавал, что Флор просто ревнует меня к Елиссе, но, конечно, вслух я этого не высказал.

– Флор прост и откровенен. Всегда знаешь, как он поступит и как отреагирует, всегда можно предугадать его действия. Ему на все плевать. Ему даже лень задумываться о жизни, мое влияние на него почти закончилось. Да, раньше мы, что называется, творили друг друга, полностью знали все наши сокровенные мысли и имели одни интересы. Флор еще с юного возраста приучился всегда вставать на мою сторону в спорах, ибо ни один предмет ему не был интересен, а моя сторона всегда приносила дивиденды. За это я его и люблю. А вы не Флор.

– Надо же, – усмехнулась Елисса.

– Вас сложнее разгадать, сложнее и интереснее. Ваш мир закрыт, и ключа к нему нет. А я не такой искусный взломщик, как можно думать, я вскрываю двери лишь тяжелой артиллерией. Тонкий, чувственный, таинственный и атмосферный мир скрывается за вашими глазами уже многие годы. Он не исчерпан, он не разгадан. Он притягателен и изящен. Вы не Флор, Елисса, – кажется, ей нравилось, что я говорил.

Она не успела ответить. Экран загорелся белым светом, и на сцену вышел человек в смокинге.

– Дамы и господа, – начал он возвышенным тоном, – сейчас перед вами предстанет знаменитый художник Емельян Андреевич Кудесников. Все мы знаем его вклад не только в развитие эскадрольского искусства, но и в развитие эскадрольского фронта. Просим вас не реагировать слишком бурно на внешность почтенного художника и не вызывать у него раздражения. Мы начинаем.

На сцену вышел сам Кудесников. Мы сидели довольно далеко от сцены, и его лицо сложно было разглядеть, а вот экран смотрелся хорошо. Кудесников, как и многие, воевал в Ликонии. Мало кого интересуют подробности того боя, все лишь знают, что там ему оторвало нижнюю половину лица, вследствие чего он потерял возможность говорить и питался через трубочку. Сознание и руки художник сохранил в полном порядке и обычно общался надписями в тетради.

Его показы были частым явлением в Эскадроле. Показ в «Элизиуме» был моим четвертым посещением официальной выставки Кудесникова. Если я выбирал одного представителя искусства, то был верен ему до конца при бесконечном разнообразии других талантливых людей. Этот показ был в первую очередь предаукционным действием. Покупатели картин должны были заранее увидеть работы на экране, чтобы знать, стоит ли их потом купить.

«Картина первая, – гласила надпись на экране, – «Братья».

Разумеется, зал был полон лишь на четверть, ибо даже суровая ироничная культура наших людей иногда не справлялась с картинами старого доброго творца. От них временами тошнило больше, чем от архитектуры «Элизиума».

На экране возникли две большие уродливые головы. Головы животных, гуся и оленя. Голова оленя была отделена от туловища и наполовину освежевана, ниже глаз белел крепкий длинный череп. Кожа и грубая шкура местами клочьями свисали с оленьей головы. Взгляд у животного был, однако, живой и блестящий, даже вразумительный, похожий на взгляд человека. Глаз было не два – несколько десятков, раскиданных произвольно по всей уцелевшей голове. Справа от оленя на картине помещался гусь. У него уже была шея, а взгляд его остыл, застекленел и заплыл голубым гноем. Глаз также было много, но еще больше было ртов, они росли друг из друга в его пасти, оказавшейся больше головы соседнего оленя. Из пасти жирным мясным потоком струились языки и торчали ровные мелкие зубы. Обе головы заплыли желтой жидкостью, которая сочилась из пор и отверстий зверей. Я решил, что эта жидкость являлась жиром.

Елисса напряглась, поджала губы и покрепче взялась за подлокотники. Я не понимал смысла «Братьев», но желание купить эту картину всплыло мгновенно. Конечно, я ее не купил. То было лишь сиюминутное восхищение красочным образом. Елисса точно могла рассказывать о картине, ее жанре и смысле столько, что хватило бы на приличный том. Причем рассказывать не хуже художника. Но я не стал ее спрашивать, увидев ее напряженное лицо. Показ шел дальше.

Второй картиной была уже знакомая мне работа. «Рука хочет Солнца» возилась по Эскадре уже второй раз, но почему-то ее никто не покупал. Насчет эстетизма этой картины у меня не было сомнений, «Рука…» казалась мне воплощением идеала. Как в плане написания, так и в плане сюжета. Чего еще можно желать абстрактной руке, чем не нашего чудесного органического Солнышка?

Из зала уже начали выходить люди. Глупые люди, которые будто не знали, на что пришли. Кудесников расхаживал перед экраном, склонив голову и заложив руки за спину. Я знал, художнику нет дела до отдельных личностей, он жаждет не увидеть реакцию большинства, а продать картины меньшинству.

Внизу холста лежал человек в обычной одежде. Кажется, рабочий. Серая рубашка, холщовые штаны. Он лежал на животе без движения в статичной, казалось, неудобной позе. Быть может, он был мертвым, может, спал, это не важно. А его рука, правая рука, жила своей жизнью. Изогнувшись под невозможным углом, так, что торчала сломанная кость, рука тянулась к органическому Солнцу. Безличное тело человека лежало, скучало и не реагировало ни на что. Рука тянулась и тянулась к органическому Солнцу, желала достать его своими пальцами. От близости органического Солнца кожа начала таять и стекать по пальцам, за кожей поджаривалось мясо. Указательный палец вообще представлял собой голую кость. Это ли не красота? Человек, лежащий статичным мешком картошки, рука, желающая того, что ее убивает, вечное органическое Солнце, которое вообще никак не связано с этим человеком и его рукой… Идиллия. Особенно если учитывать, что золотая звезда занимала почти все пространство картины. Было бы оно действительно таким большим…