Завораш. Разделение ангелов

Теперь существование Курсора, кураторов и практиков не было чем-то особенным, однако не случись Разрушения, все могло бы пойти по-другому. Энсадум часто задумывался, что произошло бы, если бы механизмы продолжали работать. Наверняка загрязнение вод протекало бы медленнее, но было бы так же неизвежно. Почва на Пустошах погибла не в результате катастрофы, земли здесь стали непригодными задолго до Разрушения. Энсадум даже удивился, кому пришло в голову строить здесь дом?

Он уже битый час трясся на спине тяжеловоза. Ему казалось, будто с момента отбытия минула целая вечность – и ровно столько отделяло его от того момента, когда он принял от Распределителя злополучную карту.

Кто знал, что за кровью того человека будут охотиться?

И хотя похитители не смогли бы ничего сделать без умения кураторов превращать кровь в эссенцию и без таланта Интерпретаторов превращать разрозненные воспоминания в цельную картину, все было явно не впустую. Скорее всего, целью было не дать крови оказаться в руках тех же Интерпретаторов – из-за того, что они могли бы увидеть в воспоминаниях умершего. Именно поэтому, чтобы завладеть ёмкостью, неизвестные спланировали и осуществили налёт, ведь её содержимое было чрезвычайно важным.

Энсадума могли убить. Наверняка один из налётчиков и собирался сделать это, в то время как второй почему-то проявил великодушие (жалость? Предусмотрительность? Или же – недальновидность?), и остановил руку убийцы.

Впрочем, горько усмехнулся Энсадум, у него все ещё оставался шанс наверстать упущенное.

За все время его поездки ландшафт вокруг мало изменился. Немного рассеялся туман, каменистая почва перемежалась островками невысоких гор. Эти горы были слишком правильной формы, чтобы считать их природным образованием. Скорее уж, насыпи сделали специально, уложив землю, песок и мелкие камни в подобие невысокого каньона, по «дну» которого и проходили рельсы.

Неоднократно Энсадум замечал по обе стороны от дороги брошенные металлические остовы, напоминающие скелеты насекомых. Однажды он увидел целый пассажирский вагон – с тем, что осталось от кресел, багажных полок, поручней. Гхуры невозмутимо двигались дальше, а Энсадуму почему-то стало казаться, что если он заглянет внутрь этого вагона, то непременно обнаружит там человеческие останки – горстку пожелтевших костей, старый чемодан, истлевшую шляпу, пальто или трость. Возможно, не подвернись ему так удачно караван с гхурами, кто-то, едущий много дней спустя, действительно обнаружил бы горку костей, только на этот раз это было бы то, что осталось от самого Энсадума.

Гхуры шли медленно, и в этом, пожалуй, было больше преимуществ. Энсадуму, который впервые передвигался подобным образом, эти существа казались на удивление сообразительными. Уже то, что их отправили одних, без возницы, говорило о многом. Это были смышлёные, хорошо обученные, хотя и упрямые звери. После того как Энсадум взобрался в качестве пассажира на тюки с товаром, идущие впереди тяжеловозы громко фыркали, пыхтели, трясли гривами и вообще всячески выражали своё недовольство. Впрочем, они были действительно умнее многих известных Энсадуму животных, поскольку, поняв тщетность своих стараний, смирились.

Звери двигались, не сбавляя шага, не отклоняясь в сторону. Повозки мягко скользили по рельсам. Оно и неудивительно: колеса каждой их них некогда были частью настоящих вагонов.

Получалось что-то вроде живого поезда.

Рассматривая насыпи по обе стороны дороги, Энсадум заметил на вершине одной какой-то отблеск. Словно кто-то пытался поймать зеркалом солнечный луч, хотя никакого солнца и в помине не было. Возможно, просто свет отразился от металлической поверхности…

В следующее мгновение сразу несколько фигур возникли на возвышениях по обе стороны от каравана. Один или два удара сердца они находились на вершинах, а затем стали спускаться. Это напугало животных.

Сам Энсадум испугаться не успел. В детстве ему часто казалось, что он соображает медленнее, чем остальные сверстники. Наверняка это отразилось и на его умении быстро пугаться. Хорошо это или нет, Энсадум понятия не имел. Наверное, все же да, раз в первую очередь в голову приходит подсчитать противников, рассмотреть, какое у них оружие, а уж потом вопить от страха.

Нападавших было около десятка и все они были без оружия. Испугаться Энсадум не успел, зато рассмотреть нападавших, которые спускались с насыпей по обе стороны от каравана – сколько угодно.

Вначале ему показалось, что он вновь стал жертвой нападения тех же разбойников, что и накануне вечером. Однако присмотревшись, понял, что это не так. На этот раз нападавших было больше, и они отличались от всех, кого Энсадум повстречал за эти долгие и богатые событиями сутки.

Как ни странно, среди нападавших не было ни одного, кто мог бы сравняться ростом с Энсадумом. Более того, похоже, все они были малорослыми, почти карликами. Первое время Энсадуму показалось, что он видит перед собой ватагу детей. Вот детвора сбегает вниз по отлогим склонам насыпей, атаковав караван… Атаман что-то кричит остальным, а спустя мгновение все выхватывают из-за пояса мечи и размахивая ими точь-в-точь как настоящим оружием, несутся Энсадуму на встречу… Он и сам так играл не один раз, хотя мальчишек там, где он жил в детстве было немного и едва набралось бы на приличную ватагу разбойников.

Одеты все были в какие-то лохмотья, напоминающие сильно потрёпанные, порванные во многих местах накидки. Казалось, что одни и те же длинные лоскуты ткани просто обматывали вокруг тела, пока они не приобретали видимость одежды. У всех нападавших она была одинакового цвета – серо-коричневого, в цвет песка, и Энсадум подумал, что возможно, это было частью маскировки. Лица этих людей также были скрыты под кусками материи. Оставалось лишь небольшая прорезь для обзора – узкая тёмная щель, в которой поблёскивали глаза. Неизвестно почему, но Энсадум решил, лица нападавших покрыты чем-то вроде краски – уже слишком тёмными они казались.

Нападавшие спускались с насыпей, оставляя за собой цепочки глубоких следов.

Несмотря на малый рост, на нелепые наряды и отсутствие у нападавших оружия, Энсадум ощутил укол страха. Тем временем один из карликов, первым добравшийся до повозок, потянулся к идущему впереди гхуру – и внезапно получил от него удар.

Копыто зверя угодило карлику в грудь с оглушительным хрустом. Удар отбросил несчастного на добрых три сажени.

В это время с противоположной стороны объявился второй нападавший. Его рука потянулась к верёвке, стягивающей несколько тюков, на которых расположился Энсадум. Недолго думая, практик ударил по этой руке. Гхуры продолжали идти, караван двигался вперёд, и второй нападавший остался позади.

Впереди ещё один карлик вскарабкался на тюки. Сделав это, он принялся танцевать, махать руками и подпрыгивать в радостном исступлении.

Ещё один карлик попытался взобраться по левую сторону от Энсадума, но сорвался и рухнул прямо под колёса повозки. Остальным нападавшим похоже, не было никакого дела до того, что случилось с их товарищами. В то время как танцующий карлик очевидно отвлекал своими телодвижениями внимание Энсадума, другие принялись за верёвки и узлы.

Только сейчас Энсадум понял, что целью нападавших был груз. Очевидно, подобные грабежи случались регулярно, и этот маршрут давно стал частью «охотничьих угодий» грабителей. Запрыгнув на повозку с тюками и захватив столько товара, сколько могло поместиться в руках, нападавшие спрыгивали с повозки и тут же исчезали за песчаной грядой. Все это напоминало начало атаки, пущенное в обратную сторону.

Разбойники ретировались даже быстрее, чем появились. Исчезла не только часть товара, но и цепочки следов, ведущих вниз – их накрыло стремительно оседающим песком. Исчезло также тело несчастного, которому не повезло угодить под колёса. Энсадум был уверен, что сам он уйти не мог, поэтому наверняка бездыханный труп забрали товарищи.

Всё прекратилось, но ещё некоторое время Энсадуму не давало покоя бешено стучащее сердце и дрожь в конечностях.

ГЛАЗА БЕЗ ЛИЦА

Жизнь в Завораше была устроена просто и вместе с тем эффективно. Сын наследовал род занятий отца так же, как другие наследуют вещи. Конечно, последнее касалось не всех, а лишь крестьян, ремесленников и мелких лавочников. Богатые сами выбирали занятие по душе, нисколько не задумываясь о том, как заработать на жизнь. Впоследствии Ноктавидант не раз задумывался об иллюзорности такого выбора. У богатых было так же мало альтернатив, как и у тех, кто родился в нищете. Или даже так: у них альтернатив было ещё меньше.

Первое, что запомнилось Ноктавиданту из самого раннего детства – это лес человеческих ног: затянутых в штаны, в бриджи, одетые в широкие шаровары всех возможных цветов и их оттенков; скрытые юбками – по щиколотку, по голень; голые ноги носильщиков и рабов; загорелые до черноты лодыжки рыбаков; покрытые ссадинами и коркой запёкшейся крови коленки других посыльных.

Со временем Ноктавидант обрёл парадоксальное, но, как казалось, важное качество: ему достаточно было посмотреть на ноги человека, чтобы понять, кто перед ним. Так можно было определить богатый человек или бедный, к какому сословию принадлежит и имеет ли лишние деньги на ежедневную чистку обуви. Например, он сумел бы отличить монаха от служки, ещё не принявшего постриг только по наличию грязи на сандалиях: всем неофитам полагалось принимать участие в ежедневной чистке принадлежащего церкви хлева. Или вот ещё: однажды он распознал в богато одетом купце самозванца. Выдало его то, как он ставил ногу: пусть даже обутый в сапоги, он делал это неуклюже, словно всю жизнь был вынужден ходить в грубой обуви простолюдина. Кроме того, у Ноктавиданта была поразительная память на всё, что касалось одежды и обуви. Однажды он заприметил человека в ярко-красном сабо. Днём тот прогуливался по рынку, изображая покупателя, в обед отдыхал в тени деревьев у рыночных складов вместе с другими рабочими, а по вечерам в одежде торговца сидел на открытой террасе местного постоялого двора и потягивал вино. Позже несколько складов ограбили. Воров поймали, и среди них оказался тот самый человек в сабо.

Однажды на глаза ему попалась не совсем обычная пара ног.

Поначалу Ноктавиданту показалось, будто их обладатель поистине огромного роста, настоящий гигант. Его тень накрывала сразу несколько соседних прилавков. Ноги незнакомца до щиколоток скрывал свободный наряд наподобие хитона. Снизу ткань была оторочена красной лентой с узорами в виде переплетающихся линий: именно этот рисунок, а точнее блеск золотой нити, которой он был вышит, и привлёк внимание мальчика.

Незнакомец стоял посреди дороги, а толпа обтекала его с обеих сторон, как речная вода обтекает валун.

Наконец Нокта поднял взгляд.

Одежда незнакомца ниспадала многочисленными складками, аккуратно подогнанными и тщательно отутюженными. У горла они скреплялись застёжкой с перламутровым камнем. Мальчик попытался заглянуть незнакомцу в лицо, но как раз в этот момент солнце оказалось у того за плечами. Короткий ёжик его волос вспыхнул малиновым светом, а за спиной человека раскрылась пара огненных крыльев. Напуганный, Нокта развернулся и бросился бежать, но неким непостижимым образом рука незнакомца всё же дотянулась до него, взяла за плечо и развернула одним мягким движением.

Перед ним был священник Храма Всевоплощённого. Не рядовой служитель, а именно священник – до этого Нокта видел их всего пару раз. Вот почему одежда незнакомца показалась ему странной и незнакомой: примархи Храма никогда не ходили на рынок и в прочие места сами, для этого у них имелась целая армия послушников, а набитые золотом сундуки, если верить сплетням, никогда не пустели.

Священник сказал: «Ты пойдёшь со мной», и, не дожидаясь ответа, зашагал дальше.

Позже выяснилось, что примарх уже договорился обо всём с человеком, у которого Нокта работал. И хотя формально мальчик тому не принадлежал, хитрый делец знал, что идти щенку все равно некуда. Так почему бы не «освободить» его от тяжёлой работы, попутно не выручив несколько монет (на самом деле торговец хотел, чтобы вдобавок к деньгам примарх сжёг для него несколько молельных свитков, но получил в ответ такой взгляд, что пожалел о своей просьбе).

Те немногочисленные пожитки, что Нокта мог считать своими, так и остались лежать в тёмном углу за корзинами. За свою короткую жизнь он не обзавёлся сколько-нибудь значимыми вещами, даже одежда – и та почти вся была на нем, за исключением нескольких лоскутов ткани, которыми мальчик обматывал ступни, когда боль от стёртых в кровь мозолей становилась нестерпимой.

Сейчас они очень бы ему пригодились. Священник уходил все дальше, и Нокта, решивший, что последовать за ним – не такая уж плохая идея, поспешил следом.

Вскоре мальчик нагнал уже знакомую фигуру у границ храмового квартала. Как он и предполагал, незнакомец направлялся к Храму Всевоплощённого.

За все это время священник ни разу не обернулся и не посмотрел, следует ли за ним мальчик. У самой границы квартала Нокта вновь остановился, чтобы полюбоваться на окружающие его здания.

К каждому вели украшенные цветами аллеи, в фонтанчиках журчала вода, в бассейнах плавали рыбки – алые, золотистые – с первого взгляда их трудно было заметить на фоне блеска устилавших дно водоёмов мелких монеток – медных, бронзовых.

Дующий с моря ветер уносил все прочие запахи, кроме аромата благовоний. Тонкие завитки дыма тянулись от многочисленных курильниц, сплетались, змеились друг за другом, смешиваясь и продолжали путешествие как некий третий, доселе неведомый аромат. Вот пахнет корицей, имбирём, гвоздикой, а мгновение спустя – сыростью, плесенью и тем, в чём позже Нокта опознает запах старых книг. Так могло пахнуть в склепе.

Внутри храм действительно напоминал гробницу. Шагнув за порог, Нокта оказался в мире переменчивых теней, шорохов и целой круговерти запахов: цветов, дерева, камня, сырости и невообразимой старости.

Священник дожидался его у входа. Стоял, заложив руки за спину, абсолютно неподвижный даже для лёгкого ветерка, колебавшего занавески неподалёку – на его голове он не потревожил ни волоса. В этот момент он казался похожим на одну из тех статуй, что изображали воинов и гигантов древности – достаточно было представить меч на его боку или закинутое на плечо копье.

Однако не воображаемое оружие делало священника похожим на воина, вовсе нет. Это были глаза. Их взгляд буквально приковал Нокту к земле. Еще недавно он радовался царящей внутри прохладе, а сейчас ледяная стужа сковала все его тело, заморозила кости, сделала их хрупкими как стекло – тронь и разлетится на тысячу осколков, рассыплется в сверкающую крупу прямо под кожей, словно стеклянная посуда в холщовом мешке.

Так оно и случилось. Едва Нокта попытался заговорить, священник поднял руку, а затем с размаху ударил его по лицу…

***