Милиция плачет

Страшно тянуло закурить, в коридоре маячить не хотелось, на улице мороз, а вот в умывальнике – в самый раз. Под струей холодной воды долго держал лицо, подставляя то правую щёку, то левую, лоб, опять щёки. Стало легче, обтер лицо руками, руки об джинсы и, вытащив двумя ещё влажными пальцами из заднего кармана мятую пачку, постучал по донышку и подхватил губами выскочившую сигарету.

«Противно, унизительно и всё-таки непонятно. Что это было? И что, собственно говоря, произошло? Ровным счетом ничего. Пришёл вежливый мужик, поулыбался, задал несколько вопросов, без претензий, без нажима. Может, работа у него такая, по воскресеньям в общежитии приезжих навещать? Может, и не специально он после злополучной пятницы у нас в комнате появился? По плану – стечение обстоятельств.

Ой, не верится в случайную встречу, ой, не верится… Так зачем он приходил? Давление авторитетом? Но кроме того, что он член какого-то парткома, мы ничего о нём не знаем. И вёл он себя весьма корректно, не давил, не угрожал, разговаривал мягко, с заинтересованностью. Вот именно, мягко. Даже слишком. Но что в этом плохого? А что хорошего? Непонятно… Прямо-таки контакт с инопланетной цивилизацией – говорим на одном языке, употребляя нормальные, полные положительного смысла слова, а они действуют хуже площадной брани, вызывая абсолютно неадекватную реакцию организма вопреки их естественному содержанию. Всё это очень странно. И реакция на его визит какая-то непонятная, с мутным осадком. Унизительным, мелочным, даже трусливым. Так гадко на душе…

А как насчет неписаных законов? Слышим официально одно, отвечаем лозунгами второе, обсуждаем в узком кругу третье, думаем своими мыслями четвертое, а потом приходит такой Иван Иванович, и тебе стыдно за каждый твой шаг. Понимаешь, что верховодят те, у кого есть свои, особенные, пятое, шестое, седьмое и так далее, и плевать хотевшие на наши с первого по четвертое. Вот они как раз и попирают официальные, писаные законы силой реальной власти с неограниченными полномочиями.

А если это генетический страх? Откуда? От верблюда… Но не от того, который не пройдет через игольное ушко, это нам не грозит, а от верблюда-раба, с бессмысленными выпученными глазами тянущего хозяйскую поклажу по раскаленным пескам, получая в награду возможность обглодать куст саксаула и право на мечту в тупую голову – напиться чистой сладкой воды в недостижимом прозрачном озере призрачного миража».

Было тоскливо, неуютно, безысходно и противно. Медаль «За боевые заслуги» показала свой реверс. Два волшебных заклинания «партком» и «сын полковника КГБ», безусловно, сослужившие нам добрую службу, каким-то немыслимым образом материализовались, стали осязаемыми и конкретными. Каждый вариант их применения по отдельности решал наши проблемы, но, воссоединившись, они стали гремучей смесью – могучей силой, способной создать уже нам самим проблемы, о существовании которых никто из нас не имеет никакого представления.

«Дети, не играйте с огнем», «Прячьте спички от детей», «При пожаре звонить 01», «Не буди лихо…», «Don’t trouble trouble…»

Власть. Пришла тихо, корректно, уверенно и очень своевременно. Нет, не наказать. Подсказать. Указать на недостатки. Поставить на путь истинный. Казнить не нужно, Боже упаси, тем более, что официально Бога нет. У них другая цель – вырастить себе подобных членов общества, покорных и преданных. Да, преданных, и чтобы боялись – тогда у власти будет реальная сила.

«А кто это был? Заурядный, ординарный, серенький, средненький её представитель, тихонечко напомнивший заигравшимся детям, что есть игры, в которых после жёлтой карточки показывают красную и удаляют с поля. И это не футбол. Загадочный Иван Иванович даже карточку не вынимал, просто напомнил правила игры, и всё, ни упрёка, ни замечания. И, к сожалению, это не буйство перепуганной фантазии. Реальный член партийного комитета правящей Коммунистической партии Советского Союза предупредил нас о своём существовании.

Можно считать, что первый контакт с представителями власти произошел.

Обоюдное понимание достигнуто. Стороны удовлетворены двухсторонними переговорами, прошедшими в тёплой и дружественной обстановке. Но вот осадочек…»

К слову, а был ли у меня это первый контакт с краснокнижечными «слугами народа»? Прожил двадцать один год и нечего вспомнить? Думаю, что нет. В смысле, есть, что вспомнить. Оставлю-ка ненадолго 1976 год с его занимательными проблемами и обращусь к ранним детским впечатлениям о представителях власти, которые все как один почему-то носили милицейскую форму. Возникают схожие ассоциации. Только очень-очень детские, слабой концентрации и наивно естественные, как дневное летнее солнце сквозь осколок зелёного стекла, – посмотрел и чуть не ослеп. Больше не буду. Эх, милиция, милиция… Напоминаю, «Телефон милиции 02» – звоните, обращайтесь.

4. Веломания. 1963 год

4.1. Три копейки

Велосипеды стояли по росту. Самый маленький бежевый – «Школьник». Два повыше – зелёный «Орлёнок» для мальчиков и синий «Ласточка» для девочек. Последним возвышался большой, чёрный велосипед «Украина». Казалось, что магазин «Динамо» на Советской Армии был далековато от нашего дома. Однако, в пределах негласных временных рамок, минут двадцать, отведенных на покупку хлеба, пробежаться шустрому второкласснику по Дерибасовской до Советской Армии и обратно на Пушкинскую было плёвым делом, и занимало не более десяти минут. Тут главное не забыть хлеб купить.

Если повезет, можно подъехать на первом троллейбусе – остановка напротив дома. Зоркое детское зрение за три квартала выхватывало неторопливый, похожий на новые пузатые холодильники, синий с желтой закругленной крышей троллейбус, с тупым обрезанным носом и маленькими окнами, которые можно было поднимать, опускать и защелкивать на разной высоте. Пустой, малолюдный троллейбус я пропускал и быстро бежал по Дерибасовской вверх, принципиально пытаясь опередить его на пути до следующей остановки. Другое дело, когда троллейбус переполнен и плотно забит людьми. Тогда кондуктору, нетерпеливо ёрзающему на своем месте возле задней двери и нервно взывающему к пассажирам оплатить проезд, путь к передней площадке надежно перекрыт. Грозная надпись над далекой от кондуктора передней дверью «Входа нет» – это приглашение, чтобы в приятной толчее и сутолоке проехать «зайцем» одну остановку до «Синтетики», а еще лучше – две до Соборки.

Десять минут дорога туда и обратно, пять минут на покупку хлеба и целых пять минут на любование велосипедами. Не тратя попусту время, «Школьник» я пропускал – уже перерос, «Ласточка» – для девчонок, тоже мимо. А вот «Орлёнок» – это особенный велосипед. Мне обещали его купить, осталось совсем немного подождать до дня рождения, и тогда у меня появится надежный друг. Ещё издали разглядев его зелёную раму, я неторопливо подходил, пристально, по-хозяйски, рассматривал и, взявшись за руль, представлял себя в седле.

Я всегда представлял одну и ту же картину, особенно засыпая, завернувшись любимым «конвертиком» в одеяло: мчусь я ранним-ранним, ещё сиренево-серым утром по Приморскому бульвару и белую, почему-то именно белую, расстёгнутую на несколько верхних пуговиц рубашку огромным пузырем надувает встречный ветер. Я лечу по пустынной центральной аллее и громко пою, а наверное, всё-таки ору: «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер…». Развернувшись возле Дворца пионеров, быстро набираю скорость и, распевая «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца…», качусь обратно и вижу, как над морем восходит солнце. Радугой расцвечиваются струи воды, бьющие то тут, то там из чёрных резиновых шлангов, зажатых в руках у неторопливых дворников. Делаю кружок вокруг Дюка и пулей лечу к Пушкину.

Следующим стоял взрослый велосипед «Украина». Он мне не нравился категорически. Массивный, тяжёлый, чёрного цвета, руль прямой, одна скорость, да ещё с багажником – велосипед для села, так я его окрестил, и, не теряя ни секунды на его разглядывание, переходил к другой группе велосипедов у противоположной стены.

Там стояли настоящие красавцы с гоночными изогнутыми рулями. Ярко-синий «Спутник» на рифленых чёрных шинах и красный «Чемпион» на тонких чёрно-жёлтых трубках. Это была мечта из разряда недосягаемых. Из пяти минут, отведённых внутренним таймером времени, одну минуту я выделял «Орлёнку», и четыре минуты уходили на восхищённый осмотр спортивных силуэтов гоночных шедевров: на ощупывание спущенных, бездыханных, остро пахнущих новой резиной, шин и трубок, на поглаживание глянцевой кожи сёдел. И если за это непродолжительное время кто-то из продавцов меня не окрикнет и не прервёт священнодействие, то можно успеть быстро провести пальцем по тугим спицам и услышать ответный гул – голос велосипедов, высокий и звонкий у «Чемпиона» и низкий, басовитый у «Спутника».

Плаванием на стадионе СКА мы с сестрой занимались у одного тренера и ездили на тренировки вместе, это пока я был первоклассником. Во втором классе у нас школьные смены разошлись, родители и бабушка работали, дедушка из Костромы первые две недели поводил меня в бассейн, терпеливо высиживая на трибуне, а потом и он уехал домой, к бабусе Марусе. И как-то само собой, без лишних в таких случаях трепетных охов и ахов, мне разрешили ездить на тренировки без сопровождающих. Как-никак второй класс – взрослый человек.

Одесса. Бассейн на стадионе СКА.

Плавать мне нравилось, особенно зимой – сказочное, волшебное впечатление. Над открытой водой бассейна стоит облако пара, а ты плывешь себе в тёплой воде, а на деревьях и трибунах лежит снег. Тренер в тулупе и шапке семенит мелкими шажками в валенках вдоль бортика, покрикивает и смешно показывает руками в толстых варежках, как должен выглядеть гребок.

Брызги воды, взлетающие над бассейном от множества без устали молотящих рук и ног, лёгким ветерком уносятся за искрящийся голубой бортик и оседают на асфальтовой дорожке толстым волнистым ледяным панцирем.

Близко к бассейну никто не подходит – боятся поскользнуться. Только тренер, ругаясь, что опять не посыпали дорожку песком, осторожно скользит вдоль бортика, кричит и подсказывает, развернув к пловцам циферблат секундомера, трудно различимый сквозь клубы обволакивающего пара.

Высоко на фасаде жёлтого домика висели круглые часы. В домике мы раздевались и мылись в душе, после которого через мелкий «лягушатник», поднырнув сквозь подводный проход, попадали в бассейн. Чёрные стрелки часов разделяли тренировку на две неравные части – когда скучно, но надо, и когда интересно, но мало.

Тренировки начинались с обязательных проплывов с досками, сперва руки на доске – работают ноги, затем доска зажата между коленями прямых расслабленных ног – работают руки.

Скукота смертная. Сделал разворот у дальнего бортика, плывёшь обратно и смотришь красными от хлорки глазами на застывшую минутную стрелку часов, радостными брызгами отмечая её короткий резкий скачок вперёд, и, извиваясь всем телом в воде, помогаешь ей быстрее проползти отведенные на мучения первые сорок минут. Нудные занятия с досками сменяют сотни метров тоскливых заплывов разными стилями.

И вот долгожданные последние двадцать минут, детская радость – иногда мини-соревнования, а чаще игра в догонялки, правильнее сказать в доплывалки, в донырялки или, попросту, в «сало на воде».

Я больше всего любил быстрый кроль, предпочитая его брассу. Зимний кроль в бассейне особенный и неповторимый. Поворот головы налево, вдох – правая рука выходит в холод, а левая глубоко в тёплой воде; выдох в воду и уже левая рука в холоде, а правая в тепле. И так холод – тепло, холод – тепло. Ноги, поднимая фонтан брызг, работают, как два заведённых моторчика. Зимой тренировки в бассейне были самыми весёлыми, но недолгими – до первой простуды.

На тренировки я ездил на 23-м трамвае. И остановка совсем близко от дома – «улица Пушкинская» на углу Карла Либкнехта, возле банка. Всего одну улицу перешёл, сел и поехал. На Куликовом поле конечная остановка, а оттуда два шага до стадиона СКА.

Обратно, ещё проще – доехал до круглой с короной наверху тёмно-серой трансформаторной будки, вышел из трамвая, даже дорогу переходить не надо, полквартала и уже дома. У массивной круглой трансформаторной будки есть секрет – если хорошо упереться в большую скобу ручки, то будка легко проворачивается вокруг своей оси, и тогда наклеенные на неё афиши меняются местами. Вот такая у нас трансформаторная будка, с изюминкой.

Был у нас ещё один секретик, но он с технологическим уклоном. Если на рельс аккуратно положить большой гвоздь шляпкой вперед, то колёса трамвая его расплющат и превратят в отличный маленький игрушечный меч. До полного сходства с настоящим клинком нужно плотно обмотать цветной телефонной проволокой небольшую ручку и вставить поперечину. И тогда миролюбивый деревянный «чилдрик» Буратино преображается в грозного длинноносого благородного рыцаря.

Новогодне-карнавальное отступление из мира любимых литературных героев: если прицепить длинный нос, то ты Буратино, если добавить шляпу с плюмажем и шпагу, то Сирано де Бержерак. Если нос снять, вылитый Д’Артаньян. Сделал переход от Буратино до Сирано де Бержерака – «дело в шляпе», забыл укоротить «шнобель» и возомнил себя Д’Артаньяном – «остался с носом». Смешно…

Однажды, поздней осенью, чувствуя себя совсем взрослым, я не поехал после тренировки сразу домой, а, поддавшись уговорам такого же, как и я, малолетнего пловца, пошёл посмотреть соревнования на стадионе «Спартак».

Одесса. Стадион «Спартак».

Это там же, на Куликовом поле, где конечная остановка. Одним глазком посмотрю, решил я, и быстренько на трамвай. Смотреть соревнования, стоя на одном месте возле ворот стадиона, было неудобно, и мы пошли вдоль беговой дорожки, огибая стадион, пока не приблизились к другому сектору, где прыгали в высоту и длину. Заборчик вдоль беговой дорожки был не высокий, но всё равно видно было плохо, далеко, да и сами спортсмены, окружившие ямы с песком, загораживали самое интересное. Кто разминался в ожидании своей очереди, кто стоял столбом и следил за результатами других прыгунов.

Немного поглазев, я повернул было обратно, но мой новый товарищ с жаром стал меня убеждать, что он может показать такое, что я никогда не видел, и, конечно же, заинтригованного и поддавшегося уговорам, он увлёк меня за собой к дальней стене стадиона. Через дыру в заборе мы перебрались на велотрек, примыкавший вплотную к стадиону «Спартак».

Я увидел это чудо и обомлел. Передо мной открылась овальная бетонная разновысотная чаша, по которой стремительно мчались велосипедисты. И все на «Чемпионах».

Одесса. Велотрек.

Некоторые, натужно давя на педали и приподнимаясь в седле, мощно забирались наверх, чтобы оттуда, казалось, замерев на мгновение, с нарастающей скоростью сорваться вниз, разогнать велосипед на горизонтальном участке и молнией взлететь к высшей точке бетонной полосы на противоположном конце трека, чтобы хищной птицей бросится обратно вниз.

Другие ехали без взлётов и спусков, одинаково быстро, вжимаясь в руль на ровных участках трека и отважно наклоняя велосипед под опасным углом на виражах.

Третьи ехали парами, друг за другом, буквально касаясь колесами. Сделав круг, первый резко уходил наверх, пропускал вперед преследующего его велосипедиста, и быстро занимал его место. На следующем круге всё повторялось, и они опять менялись местами.

Время оказалось неподконтрольным, секунды, минуты, часы перестали существовать. Зачарованный красотой припавших к рулю напряженных молчаливых фигур, на фоне чарующих звуков поскрипывающих туклипсов и седел, громкого шелеста хорошо смазанных цепей и чётких щелчков переключения скоростей проносящихся близко велосипедов, я и не заметил, как исчез мой спутник. Быстро начало темнеть.

Одесса. Остановка трамваев №5 и №28 на улице Белинского возле велотрека.

Очнувшись от завораживающего зрелища, я стремглав выскочил с велотрека и, к своему удивлению, сразу же, выйдя из ворот, оказался на площади возле остановки трамвая. Видимо, сумерки как-то исказили пространство, всё вокруг было похоже и не похоже на мою конечную остановку на Куликовом поле. Те же трамвайные пути, так же далеко до противоположной стороны улицы, такие же деревянные будки с газированной водой и зелёные на гнутых ножках скамейки, но всё не на своих местах, как-то наоборот, непривычно, перевернуто.

Из-за угла скрипя, медленно выворачивал трамвай, табличка с плохо различимым номером на мгновение мелькнула в сумерках знакомым очертанием цифр, больше похожими на двадцать три, чем на восемнадцать – трамвая до Большого Фонтана, у которого здесь тоже конечная остановка.

Трамвай неожиданно затормозил и остановился. Кряхтя и гремя о булыжную мостовую металлическим ломом, вышел вагоновожатый и, недовольно бурча, перевел стрелки. Я быстро проскочил за его спиной в открытую переднюю дверь и прошмыгнул в салон трамвая мимо высокого пустующего водительского кресла, за которым блестела бронзовым набалдашником большая загнутая ручка управления. Уставшая от постоянных трамвайных склок кондуктор тяжко на меня посмотрела, обдумывая, выгонять или не выгонять на улицу ещё одного нарушителя правил пользования трамваем, но тут трамвай тронулся, она успокоилась, уселась на свое место и произнесла бесцветным механическим голосом:

– Оплачиваем проезд.

Замешательство от нереальной обстановки на площади не покидало, я протянул три копейки, мельком оценил, что билет несчастливый, и, преодолевая сильное смущение, набравшись мужества, спросил: