Трагедия за стаканом грога

Трагедия за стаканом грога
Александр Иванович Герцен

«Очерки, силуэты, берега беспрерывно возникают и теряются, – вплетаясь своей тенью и своим светом, своей ниткой в общую ткань движущейся с нами картины.

Этот мимо идущий мир, это проходящее, все идет я все не проходит – а остается чем-то всегдашним. Мимо идет, видно, вечное – оттого оно и не проходит. Оно так и отражается в человеке. В отвлеченной мысли – нормы и законы; в жизни – мерцание едва уловимых частностей и пропадающих форм…»

Александр Герцен

Трагедия за стаканом грога

I

Тебе, друг мой Тата, дарю я этот рассказ в память нашего свидания в Неаполе.

    28 сентября 1863 г.

Очерки, силуэты, берега беспрерывно возникают и теряются, – вплетаясь своей тенью и своим светом, своей ниткой в общую ткань движущейся с нами картины.

Этот мимо идущий мир, это проходящее, все идет я все не проходит – а остается чем-то всегдашним. Мимо идет, видно, вечное – оттого оно и не проходит. Оно так и отражается в человеке. В отвлеченной мысли – нормы и законы; в жизни – мерцание едва уловимых частностей и пропадающих форм.

Но в каждой задержанной былинке несущегося вихря те же мотивы, те же силы, как в землетрясениях и переворотах, – и буря в стакане воды, над которой столько смеялись, вовсе не так далека от бури на: море, как кажется.

…

Я искал загородный дом. Утомившись одними и теми же вопросами, одними и теми же ответами, я взошел в, трактир, перед которым стоял столб, и на столбе красовался портрет Георга IV – в мантии, шитой на манер той шубы, которую носит бубновый король, в пудре, с взбитыми волосами и с малиновыми щеками. Георг IV, повешенный, как фонарь, и нарисованный на большом железном листе, – не только видом напоминал путнику о близости трактира, но и каким-то нетерпеливым скрежетом петлей, на которых он висел.

Сквозь сени был виден сад и лужайка для игры в шары, – я прошел туда. Все было в порядке, – то есть совершенно так, как бывает в загородных трактирах под Лондоном. Столы и скамьи под трельяжем, раковины в виде руин, цветы, посаженные так, чтоб вышел узор или буква; лавочники сидели за своими столами с супругами (может быть, не с своими) и тяжело напивались пивом, сидельцы и работники играли шарами – тяжести и величины огромного пушечного ядра, не выпуская из рта трубки.

Я спросил стакан грогу, усаживаясь в стойло под трельяжем.

Толстый слуга в очень истертом и узком черном фраке, в черных и лоснящихся панталонах приподнял голову и вдруг, как обожженный, повернулся в другую сторону и закричал: «Джон, водки и воды в восьмой номер!» Молодой, неловкий и рябой до противности малый принес поднос и поставил передо мной.

Как ни быстро было движение толстого служителя, но лицо его мне показалось знакомо; я посмотрел, – он стоял спиной ко мне, прислонясь к дереву. Фигуру эту я видел… но, как ни ломал себе голову, вспомнить не мог; удрученный, наконец, любопытством и улучив минуту, когда Джон побежал за пивом, – я позвал слугу.

– Yes, sir![1 - англ. Yes, sir! – Да, сэр!] – отвечал спрятавшийся за дерево слуга, и, как человек, однажды решившийся на трудный, но неотвратимый поступок, как комендант, вынужденный сдать крепость, – он бодро и величественно подошел ко мне, несколько помахивая грязной салфеткой.

Эта величественность и показала мне, что я не ошибся, что я имею дело с старым знакомым.

…Три года тому назад останавливался я на несколько дней в одном аристократическом отеле на Isle of Wight[2 - англ. Isle of Wight – острове Уайт.]. В Англии эти заведения не отличаются ни хорошим вином, ни изысканной кухней, а обстановкой, рамами и – на первом плане прислугой. Официанты в них совершают службу с важностию наших действительных статских советников прежнего времени – и современных камергеров при немецких задних дворах.

Главным Waiter’ом в «Royal Hotel»[3 - официантом в «Королевском отеле» (англ.)] был человек неприступный, строгий к гостям, взыскательный к живущим, он бывал снисходителен только к людям, привычным к отельной жизни. Новичков он не баловал и вместо ободрения – взглядом обращал назад дерзкий вопрос: «Как могут котлета с картофелем и сыр с латуком стоить пять шиллингов?» Во всем, что он делал, была обдуманность, потому что он ничего не делал спроста. В градусе поворота головой и глазами и в тоне, которым он отвечал «Yes, sir», можно было до мелочи знать лета, общественное положение и количество издерживаемых денег господина, который звал.

Раз, сидя один в кабинете с открытым, окном, я его спросил, позволяют ли здесь курить. Он отступил от меня к двери – и, выразительно глядя на потолок, он сказал мне голосом, в котором дрожало негодование:

– Я, sir, не понимаю, sir, что вы спрашиваете?

– Я спрашиваю, можно ли курить здесь? – сказал я, поднимая голос, что всегда удается с вельможами, служащими в Англии за трактирным, а в России за присутственным столом.

Но это был не обыкновенный вельможа, – он выпрямился, но не потерялся, а отвечал мне с видом Каратыгина в Кориолане:

– Не знаю, в мою службу, сэр, этого не случалось, таких господ не бывало, – я справлюсь у говернора…[4 - хозяина (от англ. governor)]

Не нужно и говорить, что «губернатор» велел меня за такую дерзость конвоировать в душный smoking room[5 - англ. smoking room – курительный зал (англ.)], куда я не пошел.

Несмотря на гордый нрав и на постоянно бдящее чувство. Своего достоинства и достоинства «Royal Hotel», главный Waiter сделался ко мне благосклонен, и этому я обязан не личным достоинствам, а месту рождения – он узнал, что я русский. Имел ли он понятие о вывозе пеньки, сала, хлеба и казенного леса, я не могу сказать, – но он положительно знал, что Россия высылает за границу огромное количество князей и графов и что у них очень много денег. (Это было до 19 февраля 1861 года.)

Как аристократ по убеждениям, по общественному положению и по инстинктам, – он с удовольствием узнал, что я русский. И, желая поднять себя в моих глазах и сделать мне приятное, он как-то, грациозно играя листком плюща, висевшего над дверью в сад, обратился ко мне с следующей речью:

– Дней пять тому назад я служил вашему великому князю, – он приезжал с ее величеством из Осборна.

– А!

– Ее величество, His Highness[6 - англ. His Highness – Его величество (англ.)], кушали лэнч[7 - завтрак (от. англ. lunch)], ваш эрчдюк[8 - Великий князь (от англ. archduke)] – очень хороший молодой человек, – прибавил он, одобрительно закрывая глаза, и, ободрив меня таким образом, поднял серебряную крышку, под которой не простывала цветная капуста.

Когда я поехал, он указал мизинцем дворнику на мой дорожный мешок, – но и тут, желая засвидетельствовать свою благосклонность, схватил мою записную книжку и сам ее донес до кэба. Прощаясь, я ему подал гафкрону[9 - полкроны (от англ. half crown)] – сверх взятого за службу, он ее не заметил, и она каким-то чародейством опустилась в карман жилета – такой белизны и крахмальной упругости, которых мы с вами не допросимся у прачки…

– …Ба! – сказал я, сидя в стойле трактирного сада, служителю, подававшему мне спичку, – да мы старые знакомые!..

Это был он.

– Да, я здесь, – сказал Waiter – и вовсе не был похож ни на Каратыгина, ни на Кориолана.

Это был человек, разбитый глубоким горем; в его виде, в каждой черте его лица выражалось невыносимое страдание, человек этот был убит несчастьем. Он сконфузил меня. Толстое румяное лицо его, откормленное до арбузной упругости и полноты мясами «Royal Hotel’я», висело теперь неправильными кусками, обозначая как-то мускулы в лице; черные бакенбарды его, подбритые на пол-лице, с необыкновенно удачным выемом к губам, одни остались памятником иного времени.

Он молчал.

– Вот не думал… – сказал я чрезвычайно глупо. Он посмотрел на меня с видом пойманного на деле преступника и потом окинул глазами сад, деревянные скамьи, пиво, шары, сидельцев и работников. В его памяти, очевидно, воскресал богатый стол, за которым сидели русские эрчдюк и ее величество, за которым стоял он сам, благоговейно нагнувшись и глядя в сад, посаженный по кипсеку и вычищенный, как будуар… воскресала вся столовая, с ненужными вазами и кубками, с тяжелыми, толстыми шелковыми занавесами, – и его собственный безукоризненный фрак воскресал, и белые перчатки, которыми он держал серебряный поднос со счетом, приводившим в уныние неопытного путника… А тут – гам играющих в шары, глиняные трубки, плебейский джинватер[10 - водка (от англ. ginwater)] и вечное пиво draft[11 - англ. draft – дешевое пиво (англ.)].

– Тогда, sir, было другое время, – сказал он мне, – а теперь другое!..

– Waiter, – закричал несколько подгулявший сиделец, стуча оловянной стопкой по столу, – пинту гафа-наф[12 - пополам (половину пива, половину водки) (от англ. halfand-half)], да скорее, please![13 - англ. please – пожалуйста!]

Мой старый знакомый взглянул на меня и пошел за пивом, – в его взгляде было столько унижения, стыда, презрения к себе, столько помешательства, предшествующего самоубийству, что у меня мороз пробежал по жилам. Сиделец стал расплачиваться медью, я отвернулся, чтобы не видеть лишний пенс.

Пдотина была прорвана, – ему хотелось сказать мне что-нибудь о перевороте, низвергнувшем его из «Royal Hotel’я» в «Георга IV». Он подошел ко мне, без моего зова, и сказал:

– Я очень рад вас видеть в полном здоровье.

– Что нам делается!

– Как это вам вздумалось прогуляться в наши захолустья?

– Дом ищу.

– Домов много, вот тут, пройдя шагов десять направо, да еще другой. А насчет того, что со мной случилось, это, точно, замечательно.

Все, что я заработал с малых лет, все погибло, – все до фартинга… Вы, верно, слышали о типерарском банкрутстве – именно тут-то все и погибло. Я в газетах, прочитал, сначала – не поверил, бросился, как поврежденный, к солиситору[14 - стряпчему, поверенному (от англ. solicitor)] – тот говорит:

«Оставьте всякое попечение, вы не спасете ничего, а только последнее израсходуете, – вот, например, мне за совет потрудитесь шесть шиллингов шесть пенсов отдать».