Собачий лес

– Никогда, – ответила ты.

Я уже вовсю жалел, что переломал солдат и даже придумал, как с помощью спичек и ниток прикрутить им ноги обратно.

Из окна выглянула тетка в цветастом, чуть распахнутом на груди халате. Раньше я не замечал в ней такой небрежности. До журнала с твоей мамой я много чего не замечал. Тетка была самой красивой во дворе. У нее первой в поселке появились туфли на высоких каблуках. Даже у Зои Михайловны не было таких туфель. Каблуки были очень высокие. И я боялся, что тетка как следует с них навернется.

Посмотрев на меня, тетка сощурила левый глаз, что означало – я тебя и все твое баловство вижу. Ужин был не близко, и домой она меня не позвала.

Дядя Гоша вешал на ворота котельной большой черный замок. Котельная была только что отстроена – одноэтажная, кирпичная, полная темных закоулков с запахом угля и свежего цемента. Правая створка ворот, отделявших котельную от наших сараев и домов, погнулась еще в начале июня. Дядя Гоша мне уже раз пять рассказал, как въехал в ворота на угольном грузовике, когда засмотрелся на мою тетку. Как она несла мусорное ведро, как наша дворовая яблоня качала ветками в такт ее бедрам и еще долго не могла успокоиться. Кривые ворота дядя Гоша оставил на память. Когда они были на замке, прореха казалось совсем маленькой, и только я мог в нее пролезть.

Ты затащила меня на яблоню, думала, что я испугаюсь высоты. Но я на нее всю жизнь лазал и не испугался.

Кирпичные двухэтажки нашего поселка были накрыты серым волнистым шифером. Кое-где он треснул и потемнел от воды.

– Эй! – Под деревом стояла дурканутая Ленка. Она все время подпрыгивала и засовывала пальцами в рот непослушный язык. – Давайте играть! Вы на меня будете ссать, а я буду уворачиваться.

Твои глаза снова стали косить.

– Води давай, – сказала мне.

– Еще чего.

– Боишься?

Чтобы не отвечать я полез выше. Под ногами опасно трещали сучья.

Ты полезла за мной.

– Боишься-боишься.

– Что у меня сто рук – и за дерево держаться, и за все остальное?

С высоты дурканутая Ленка выглядела совсем маленькой. Вместо ушей – коричневые сандальки с кривыми рисунками, которые она сама нацарапала гвоздиком для красоты.

– Сто рук сокращенно – срук! – крикнула она и убежала за сараи.

Читать и весело корежить слова она научилась сама неизвестно как.

Ты уселась поудобнее, перестав держаться за ветки, сорвала зеленое яблоко, укусила, выплюнула кислятину:

– Бояться вообще нельзя.

– А кто своего собственного папу боится?

– Я?

– Ты!

– Я к своему папе с детства привыкла. – Ты наклонилась ко мне и для большего страха округлила глаза. – А вот ты попробуй встать к нему близко-близко. С тобой такая обоссака случится, что ни какая Ленка не увернется.

– А у тебя имя глупое – Миа, – только и смог ответить я. – Мяу какое-то котячье.

– Я сама его себе придумала. – Ты хотела сказать что-то обидное, но потеряла равновесие.

Твой рот широко открылся, а пальцы больно впились мне в бок. Поселок стал медленно заваливаться в небо, но яблоня подхватила нас толстыми сучьями и прижала к стволу.

Над крышами пыхтела труба Кукольной фабрики.

848

Когда Адини исполнился двадцать один год, ее было решено перевезти подальше от Потсдама – в Баварию. Для переезда Адини собирали долго и обстоятельно.

– Штарнбергское озеро – это большое прекрасное озеро, Адини, – сказала мама. – А твой домик стоит на самом берегу. Волшебно, когда домик стоит на берегу.

– Оно больше, чем наше озеро? – Адини легче было говорить про озеро с таким сложным именем – оно.

– Оно намного, намного больше. – Глаза мамы заблестели. Они блестели точно так же, когда Адини, делая домашнее задание, ошибалась при счете.

Адини всегда старалась правильно посчитать окна, в которые глядела, двери, через которые прошла, деньги в лавке господина Хиппеля, чтобы расплатиться за бесконечность пухлых в глазури пирожных. Адини любила слово «бесконечность». Оно легко справлялось с любым счетом, как и слово любовь справлялось со всеми чувствами. Адини уже давно решила, что любовь – это прежде всего точный счет, и, чтобы не расстраивать маму, следовало все верно посчитать.

О причине отъезда мать не говорила. Но Адини, заглянув в Гретель, знала, что родителей давно беспокоили известия из Берлина. Еще в июле 1935 года в канцелярии фюрера были собраны известнейшие профессора-психиатры, которым объявили о необходимости проведения эвтаназии детей с пороками развития. И хотя папа Адини был почти император и всегда поздравлял Гитлера с днем рождения, уверенности, что семья сможет защитить дочь, не было.

Мама не разрешила Адини взять Гретель с собой.

– Твой новый домик, дорогая, будет мал для нее, – сказала она. – И ты уже совсем взрослая девочка для таких игрушек. Зато с тобой поедет замечательная воспитательница фрау… фрау… – Мама защелкала пальцами пытаясь вспомнить новое имя.

Для перевозки куклы пришлось бы нанимать еще один грузовик, но мама Адини не могла позволить семье подобные траты.

Валька

Наконец ты отпустила меня, поудобнее уселась на суку:

– А там что за деревья?

– Лес.

– Лес?

– Ты не знаешь, что такое лес?

– Подумаешь.

– Это пострашнее твоего папы.

– Значит, мы туда пойдем.

В нашем лесу хоронили собак. Поэтому он и назывался Собачий. Тетка говорила, что все деревья в нем, белки, совы, кроты выросли из собак и переняли их привычки, что все в лесу лаяло и выло.

– Непослушные дети из него не возвращаются. – Тетка сидела перед столиком со смешным названием «туалетный» и выщипывала бровь. – Вот пойдешь в него без спроса, и мертвые собаки мне все расскажут.