Ворон

Они стояли перед Одинцовым – длинный Свирипа и маленький, круглый, но ловкий Якушев, и Одинцов вдруг почувствовал нежность и благодарность к этим людям, озаботившихся, казалось бы, сущей безделицей, и пришедших к нему на помощь.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ИСКУШЕНИЕ

Постепенно вороненок окреп, стал вести себя увереннее и свободнее. Он стал самостоятельно питаться, с удовольствием поедая зерно, кусочки мяса, рыбы, но особенно любил творог, сырые и вареные яйца. Он так привык к Одинцову, что свободно сидел у него на руке, летал по комнате, самостоятельно возвращаясь в клетку по зову хозяина.

Но с поведением ворона не все было ладно! Оторванные кусочки обоев и разорванные книги, пробуждение на рассвете от криков птицы были еще только «цветочками».

Гораздо большие сложности возникали тогда, когда вороненок вылетал наружу. Тогда он таскал из открытых окон соседей все, что плохо лежит. Пришлось изолировать маленького разбойника в клетке.

***

Разлитый в воздухе свежий медвяный запах, красота роскошного ковра цветов, манили жителей города с красными черепичными крышами в волнующееся под ветерком море природы.

В это воскресенье, далеко за городом, у небольшой рощи, на изумрудной молодой траве отдыхало несколько человек. Худой и длинный Свирипа, поблескивая стеклышками своего неизменного пенсне, помешивал в подвешенном котелке ароматный кулеш.

На развернутом кесабе, прикрыв от солнца шалью пышную грудь, возлежала жена Свирипы Ксения, вяло наблюдавшая за своей дочкой Ларисой, чьи рыжеватые кудряшки отливали на солнце золотом. Она весело бегала по лужку с сачком.

Рядом раскладывала карты жгучая брюнетка Глафира. Ее муж Корней Васильков механически обмахивал ее веером, отгоняя мелкую мошку и почти что дремал, потому не заметил, как ветреная Глафира посылала воздушный поцелуй Одинцову, носившему вместе с Якушевым ветки и сучья для костра.

Наносив целую гору, Савелий Одинцов решил уйти подальше от назойливой Глафиры. Он взял удочку с необходимыми принадлежностями и отправился к реке.

Зеленая стена ровного камыша встретила его болотистым запахом. Подобравшись поближе к воде, распугав лягух, Одинцов забросил удочку и уселся, облегченно вздохнув. Наконец-то он остался один, далеко от двусмысленной ситуации, связанной с Глафирой. Кто же знал, что в последний момент за нею еще и муж увяжется? Кроме того, на душе, что называется, «кошки скребли».

В стоячей черной, как сажа, воде, клевало слабо.

Зашумел камыш, зашелестела трава. Размахивая тоненькой веточкой, к Одинцову шел Якушев.

– Ну как, словил чего? – спросил он.

– Да так, мелкая рыбешка есть… – вяло отозвался Одинцов.

– Ты чего от других тут спрятался? – спросил Якушев с укоризной. – Небось из-за Глафиры?

– И из-за нее тоже. Терпеть не могу этого ее франта – мужа. Гонора у него хоть отбавляй, а сам – так, пустое место. И зачем она его с собою потащила?

– Скорее всего Корней сам за нею увязался. Может быть чувствует что-то, – сказал Якушев.

Савелий вздохнул.

– Вот я и ушел куда подальше. И вообще, в последнее время у меня только и мыслей, чтобы поскорее закончить эти отношения с Глафирой…

– Что, никак поднадоесть успела? – иронично спросил Якушев.

– Да как-то несерьезно все это, – хмуро сказал Одинцов. – Мы, по сути, чужие друг другу люди и, кроме альковных дел, нас ничего не связывает.

Якушев легонько бросил веточку в воду.

– Тише, рыбу распугаешь, – сказал Одинцов.

– Ну, ты – то носа не вешай, – сказал Якушев. – На Глафире жизнь не кончается! Ты молодой еще, здоровый…

– Да как-то бесперспективно все… Вот только птица моя. Она –то в последнее время и радует…

– Да, кстати, как там твой питомец? – спросил Якушев.

– Учится не по дням, а по часам. Смышленый. На руку садится. Вот только выпускать боюсь. Как – бы не улетел и не заклевали. Что я потом буду делать? Совсем один!

Якушев внимательно посмотрел на Одинцова.

– Да, я вижу ты не на шутку привязался к нему.

Одинцов замялся.

– Да, ты знаешь, что один я на этом свете. Родитель давно помер, матушку я не знаю. Для меня любое существо рядом важно. Пусть даже птица… Моя же краса сбежала, так никого и не оставила.

– Шельма, – вдруг злобно сказал Якушев. – А могла бы и оставить… Зачем ты ей аборт организовал?

Одинцов обернулся к нему встревоженно.

– Что? Какой аборт?

– Ну, у нее же беременность была… Ты что не в курсе был?

– Нет. Она ведь ушла тогда к Воротникову, вернее он ее увез.

– Ну да, а потом приходила ко мне, якобы от тебя. Просила прервать беременность, найти врача. Ну я и нашел ей…

Одинцов встал.

– Она не могла тогда забеременеть от Воротникова! Значит она убила моего ребенка. Моего сына! А ты? Зачем, зачем, ты помог ей в этом!?

– Ну откудова я знал? – развел руками Якушев. – Я думал, пришла она от тебя. А потом мы конечно же не оговаривали эту ситуацию… Оно и понятно – дело, так сказать, деликатное, интимное, чего его ворошить…

– Вот мерзавка! – прошептал Одинцов. – Ну, вот видишь. Подвела она меня по жизни. И теперь один совсем, без детей… И не будет у меня наследника!

Помолчали. Ветерок создавал рябь на темных водах реки, покачивая плавающие листики, словно кораблики.

– Ну, не печалься, – произнес Якушев, после долгого молчания. – Знал бы я тогда, не повелся бы на ее просьбы.

Одинцов повернулся. В его туманных глазах блестели льдинки.

– Да пусть бы родила и оставила мне. Уж я бы воспитал. Вот теперь у меня никого, окромя моего вороненка нет. Была бы возможность превратить его в человека, в своего сына – как я рад был бы!

Якушев привстал. Его круглое лицо казалось розовым в лучах солнца.

– Слушай, я тут припомнил одну вещь. «Материализация фантазий», – медленно сказал он.

– Какая еще материализация?